– Может, тебе надо дрейфовать поживее. Я правда хочу с тобой поговорить.
– Я это чую, Линор, поверь мне. Давай сделаем это в предложенном контексте.
– Ну так не тяни с этим контекстом.
– И вот дантист-теоретик и до боли прекрасная женщина женятся и достигают поистине умопомрачительных уровней близости, и ни один партнер не отвергает ничто из того, чего хочет другой, как нежелательное или шизанутое, и женщина непомерно счастлива, ибо дико влюблена в этого, пусть далеко не ровесника, но все-таки чрезвычайно впечатляющего дантиста-теоретика, и все ее патологические нужды ублажаются на психологически и социально приемлемых основах. И дантист-теоретик непомерно счастлив, потому что люто и беззаветно любит до боли прекрасную женщину, а ублажение ее неимоверных нужд для него тоже вовсе не пытка. И жизнь их чудесно проста.
– …
– До момента, когда дантист-теоретик становится жертвой кошмарной автомобильной аварии, совершившейся не по его вине, и катастрофически искалечен, сделавшись в результате аварии глухим, немым, слепым и практически полностью парализованным и бесчувственным, опять же, абсолютно не по своей вине.
– Очередная жутко счастливая история, как я погляжу.
– И вот дантист-теоретик лежит на больничной койке, которая будет ему домом на всю оставшуюся жизнь, а прекрасная женщина, конечно, в исступлении от горя и любви к мужу, а дантист просто лежит, в полной темноте, оцепенелой темноте, парализованный, почти бесчувственный. Но не, и это я повторять не буду, полностью некоммуникабельный.
– Зуб даю, мои носки будут все черные и гадкие от этого сволочного песка, Рик. Очень дешевый песок. Зашибись конем.
– Да, он не совсем некоммуникабелен, что, я уверен, ты понимаешь, весьма важно и драгоценно для всякого, кто иначе с концами погрузился бы в оцепенелую безмолвную темноту. Он не совсем некоммуникабелен, потому что ровно одна область разрушенного дантистского тела на деле сохраняет некоторую чувствительность и способность к шевелению, а именно – центральный участок его верхней губы. И еще потому, что дантист, бывший, как мы знаем, скаутом-виртуозом, знал и знает азбуку Морзе реально назубок.
– Азбука Морзе? Губой?
– Передать что-то дантисту можно, просто выстукивая требуемое сообщение морзянкой на дантистовой верхней губе. Получить сообщение от дантиста возможно, если ты будешь терпеливо выстукивать каждую букву азбуки Морзе на губе и ждать сигнала дантиста – сердцещемяще вялого и слабого подрагивания верхней губы, – когда достигнута нужная буква. Нужно ли говорить, что получение сообщений от раздробленного дантиста – дело невероятно медленное и трудоемкое.
– …
– Но, как видишь, передача сообщений дантисту сравнительно проста. И вот среднезападное сообщество дантистов-теоретиков из чистого уважения к сломленному и бесчувственному дантисту, а также желания не терять его вклад, пусть и закономерно скромный, в решение насущных высокоуровневых стоматологических проблем, ищет в Индианаполисе кого-нибудь с практическим знанием азбуки Морзе, чтобы выстукивать некоторые текущие и актуальные сообщения из профессионального мира дантиста на его губе. В то время как до боли прекрасная женщина прошла срочные курсы морзянки, чтобы общаться со сломленным дантистом на личном уровне, и каждодневно его навещает, сообщает ему всякие интересности, утешает дантиста в его оцепенелом темном безмолвии, выстукивает на его верхней губе, как сильно его любит, эт цетера, а также читает ему худлит, морзянкой, поскольку дантист был фанатичным читателем худлита, когда был зряч и цел. В частности, она начинает выстукивать на губе дантиста-теоретика изумительный роман Фрэнка Норриса «Мактиг», который дантист почитывал непосредственно перед кошмарным происшествием и который, как увидела женщина, взяв роман в руки и прочитав первую страницу, повествует о приключениях дантиста и которым, как следует из подрагиваний губы ее мужа, он в самом деле наслаждается посредством выстукиваемой морзянки [162].
Однако и тем временем психотерапевт, узнав из теленовостей о кошмарной автоаварии и ища теперь в журналах по теоретической стоматологии свежие новости о физическом и профессиональном самочувствии великолепного дантиста, видит в этих журналах объявление: «Требуется знаток азбуки Морзе, подкованный в стоматологических вопросах, в Индианаполисе», – и немедленно и добровольно предлагает свои услуги, хотя в действительности, сообщают нам, он имел дело с морзянкой только один раз в жизни, в детстве, когда выпросил шифровальное кольцо Одинокого Рейнджера, каковое оказалось обычным ключом к азбуке Морзе, который он использовал для расшифровки обескураживающе скучных реклам «Рэлстона», передававшихся якобы таинственным кодом в конце каждой серии «Одинокого Рейнджера» в Индианаполисе.
– Кольца Одинокого Рейнджера? «Рэлстон»?
– А еще он делает вид, что проявляет острый любительский интерес ко всей теоретическо-стоматологической сфере, эт цетера. Разумеется, истинное намерение психотерапевта – втереться обратно в объятия и лоно до боли прекрасной, но также, как мы с ним можем предположить исходя из ситуации и контекста, все более и более озабоченной женщины. Так психотерапевт появляется в больничной палате дантиста с охапками книжек и журналов с передового края теоретической стоматологии, и они с женщиной возобновляют знакомство, потому что женщина почти всегда в этой палате и выстукивает «Мактига» на дантистовой губе, когда входит психотерапевт.
– Берег озера загибается. Мы дошли до конца тропы.
– И психотерапевт начинает якобы выстукивать важную стоматологическую теорию с передового края на губе дантиста, а женщина стоит у двери, и ее глаза светятся благодарностью в адрес психотерапевта. Но на деле психотерапевт просто стучит по губе, наобум и бессмысленно, ему все равно, что выстукивать, и парализованный, слепоглухонемой дантист в полном замешательстве, там, в оцепенелой тьме, и пытается шевелить верхней губой, чтобы как-то выразить свое замешательство жене, спросить, в чем проблема, что за тарабарщину ему выстукивают на губе, но психотерапевт в это время вовлекает женщину в умную беседу с легким флиртом, а женщина лишена эротических интереса и активности, которых вопреки себе отчаянно алчет и жаждет уже зловеще долгое время, и ее внимание отвлечено, и внутри она уже разрывается, но в любом случае внимание отвлечено, а поскольку соответствующее сигнальное шевеление губы дантиста-теоретика так и так весьма жалкое и слабое, женщина его вообще не замечает, и оттого ужасно дезориентированному и перепуганному дантисту каждый день часами настукивают в губу всяческую абракадабру, пока однажды психотерапевт не выстукивает и не повторяет одно особенное сообщение морзянкой, которое он специально удосужился вызубрить, и это сообщение о том, что психотерапевт собирается трахать до боли прекрасную жену парализованного дантиста, пока у той всё не закровоточит, что он собирается умыкнуть ее у дантиста и оставить дантиста в одиночестве в его оцепенелой одинокой темноте и что жалкий, парализованный, беспомощный дантист ничего не сможет с этим сделать; ибо дантист столь же бездействен, сколь неадекватен.
– Иисусе, Рик, это что вообще?
– Я обещаю, мы соотнесемся с этой историей. Надо потерпеть. По получении этого сообщения морзянкой дантист на больничной койке впадает в такую депрессию и такое отчаяние, что перестает шевелить губой, хотя бы и слабо и жалко, чтобы подать сигнал жене, даже когда та выстукивает на губе «я тебя люблю». И прекрасная жена воспринимает это внезапное отсутствие губного шевеления как знак того, что физическое состояние дантиста ухудшилось, и тоже впадает в отчаяние, каковое усугубляет ее психологическое состояние в плане сексуально-маломерного невроза, и она оказывает все меньше и меньше сопротивления частым и неуклюжим сексуальным заигрываниям злонамеренного белокурого психотерапевта, многие из которых имеют место в больничной палате дантиста, пока дантист лежит тут же, беспомощный и бесчувственный.
– Белокурого? Белокурый психотерапевт?
– Ответ утвердительный.
– Почему у меня от этой истории мурашки по коже?
– Это значит, что ты уже реально с ней соотносишься. Просто интуитивно.
– Что это вообще значит – интуитивно?
– Здесь конец тропы. Ну что, рванем во внутреннюю глушь? Чую, то, что мы ищем, что бы это ни было, лучше искать во внутренней глуши. В сердце Пустыни, Линор. Что скажешь?
– Давай вернемся тем же маршрутом. У меня нос болит. Мы явно теряем время. Так я хоть на озеро посмотрю.
– Господи, озеро, опять. Озеро – это всего лишь кучка рыбаков, удящих черную рыбу. Сдалось тебе это озеро.
– Рик, почему ты так потеешь? Здесь жарко, но не настолько же. Ты в порядке?
– …
– Рик, я спросила, в порядке ты или нет.
– Может, это просто следствие попытки рассказать сложную и психологически запутанную историю в свете твоей полной бесчувственности, сука!
– Что?
– Прошу прощения.
– Как ты меня назвал?
– Пожалуйста, забудь, что я что-то сказал. Пойдем назад вдоль озера.
– Нам реально надо поговорить, остолоп, и немедленно.
– Доверься мне.
– Да что мы тут вообще делаем? Энди был прав.
– Разве я не заслужил доверия?
– Не нравится мне все это, – говорил Ланг. Он сидел на корточках на носу, уперев локти в колени и глядя в бинокль. – Просто вот, старик, ни одной аленькой капельки не нравится.
Обстат вынул две печеньки «поп-тартс» из обертки и бросил ее в озеро.
– Ну хоть они на секунду остановились, – сказал он с набитым ртом. – У меня руки бляцки затекли, Встангер.
– Что-то происходит, – сказал Ланг. – Навозный жучонок что-то задумал.
– Что он делает?
– Дело не в том, что он делает. – Ланг упер седалище в перекладину. – Дело в том, как глядит Линор, вот.
– Как она в этом платье на такой жаре – вот что мне интересно, – сказал Обстат живо. – У нее появилась потная галочка на груди? Обожаю эту галочку.