— Вы счастливы?
В ее голосе прозвучала уверенность: разве здесь, в этом райском уголке, он может чувствовать себя иначе?
— Да.
Со временем и частью непроизвольно, жизнь его устроилась именно так, как он желал, но теперь ему хотелось признаться Лизе: «Для полного счастья мне не хватает вас!».
От ее пьянящей близости, от жаркого даже под белым парусиновым тентом воздуха, от духоты и чрезмерно выпитого вина ему стало нехорошо, он ушел вниз, в спальню, опасливо измерил подскочившее давление, полежал немного. Это ему показалось, что немного, на самом деле прошло более часа, а она просидела все это время на корме, глядя на искрящуюся воду, на противоположный берег, точно такой, как на присланной Гастоном фотографии: яркий, солнечный, под легким сислеевским небом… И, казалось, она может сидеть так вечно.
Он извинился: запланированная прогулка в лесу не состоялась! Но она не высказала ни упреков, ни сожаления.
— Ничего страшного.
И спросила расписание поездов. Было рано, около шести, — он беспрекословно, с упавшим сердцем, отвез ее на станцию. И она уехала… Он не сомневался, что навсегда.
Теперь она присутствовала на его барже постоянно. Разгуливала, качая серой юбкой у него перед глазами, обмахивала подолом стулья, волнуя тем неизведанным, что он угадывал под мягкими складками; за обедом тянула узкую кисть, чтобы пригубить вино из его бокала; играла с эхом, отсылая мягким, негромким голосом протяжное «а-а-а»; эхо катилось наискосок по воде и, отталкиваясь от берегов, возвращалось к ней, а она веселилась, как девчонка…
Гастон видел Лизу повсюду, думал о ней с утра до вечера. И мечтал…
Природа оказалась на его стороне. Пошли сухие, солнечные дни, он ухватился за удачный предлог, — не следующего же лета ему ждать! — написал Лизе. В худшем случае, она не ответит или скажет, что не может приехать. Она ответила. «Моя бабушка говорила: получить приглашение в первый раз несложно, а вот получить его вторично — гораздо сложнее!» За фразой следовало три смайлика. И он как будто услышал ее низкий, грудной смешок, она не смеялась, а добродушно гукала — коротко или, особенно довольная, по-голубиному протяжно. Предупредила, что хочет искупаться перед обедом и приедет пораньше: «Я постараюсь сесть на поезд, который прибывает в 11.41». И еще: «Будет жарко, приготовьте для меня бутылку минеральной воды комнатной температуры, плиз…» При видимой легкости, беспечности она продумывала все до мелочей и четко, как в линованной тетрадке, расписывала по пунктам. Его почему-то снова охватил страх: а вдруг не приедет? А он не представляет, где ее искать… Она приехала.
— За эти дни я успела забыть, как здесь хорошо!
И тут же, на палубе, без церемоний разделась, пока он, насвистывая, относил сумки с провизией на кухню, осталась в простом черном купальнике и, подколов волосы, осторожно спустилась в бурую воду по узким железным перекладинам. Видя, как она болезненно морщится, Гастон счел нужным пояснить:
— У меня украли лестницу со ступеньками…
Он мало что знал о ней. Она любила прожаренное мясо, не ела и не пила ничего холодного — прикоснулась к ломтику дыни, проверить… Когда он извинился за безвкусный промышленный багет — оба булочника ушли в отпуск, а до третьего он поленился доехать, — она воскликнула:
— Почему вы не предупредили меня? Я бы привезла хлеб из Парижа…
Он не спрашивал, в каком районе она обитает. Ни сколько ей лет. Того, что он знал, ему было достаточно. Из крошечных подробностей, отдельных фраз — легкими мазками! — он создавал свою Лизу, возможно, несуществующую, выдуманную им, нереальную, но он боялся реальности, так как не ждал от нее ничего хорошего. Ему хотелось писать ее портрет, но лучше бы он не заявлял об этом вслух.
— Позировать? — переспросила она удивленно. Взглянула на его любительские пейзажи, и ему стало неловко.
— Нет, ничего, это я так…
После обеда Лиза привычно устроилась на краю кормы, на том же, облюбованном месте, предпочитая его шезлонгу. Пес совершал ритуальный обход баржи, останавливался и, опустив голову, выглядывал что-то за бортом.
— Смотрит на свое отражение, заметил Гастон.
— А я думала, на рыб.
— Нет, любуется собой.
— Забавный пес. Его следовало назвать Нарциссом.
Они долго сидели рядышком, лицом к Сене, пережидая жару, следили за постоянно меняющимся речным спектаклем, переговаривались. Плескалась вода. Изредка проносились катера, и такие же, как они, разомлевшие, праздные люди махали им оттуда рукой, как своим, словно они состояли в едином водном братстве. Баржа качалась на волне, постукивая боком о причалы. Совсем близко проскользнула байдарка с молодой парой, девушка гребла впереди, парень сзади.
— А он сачкует! — неожиданно крикнул им Гастон.
Лиза повернула к нему голову, и он почувствовал, что ей понятна истинная причина залихватского выкрика и переполнявшего его ликования.
— Клемансо! Клемансо-о-о-о!
Девичий голос за их спиной надоедливо звучал в течение долгих минут.
— Дочь моих приятелей, уточнил Гастон. — Студентка. Это ее собака.
Лиза наморщилась.
— Что за идея, назвать собаку — Клемансо!
К приятелям, он архитектор на пенсии, а она еще работающая медсестра, тоже живущим на барже, он ходил выпить рюмочку перед ужином и поболтать. Клемансо, молодой, игривый, в избытке сил палевый лабрадор (это добродушнейшее существо и не подозревало, что его нарекли именем одного из самых злостных французских политиков) в конце концов нашелся и послушно затрусил домой, забежав по дороге пообщаться со старым Рага, и они закружились, обнюхиваясь, в приветственном танце.
А затем все отправились на прогулку в лес. Рага убегал вперед, периодически оглядываясь, не потерялся ли хозяин, поджидал их и снова убегал. А Лиза то и дело останавливалась: глубоко, постанывая, дышала ароматным воздухом, разглядывала красные бусинки боярышника, любовалась нежной папоротниковой зарослью и ярко-лиловым цветом вересковой поляны, и все это с преувеличенным восторгом горожанки, вновь открывающей забытые прелести леса.
А Гастон пояснял, указывая на взрытый песок:
— Это кабанчики …
Или предупреждал, когда Лиза наклонялась за спелой ежевикой:
— Не рвите внизу!
— Почему?
— Лисицы их обнюхивают, облизывают… А они болеют бешенством. Рвите на верхних кустах.
От ходьбы в теплом влажном лесу ей сделалось жарко и, стянув через голову майку, она осталась в бежевой сорочке на тонких бретельках, с кружевным уголком меж грудей.
— О-о-о-! — протянул он с преувеличенной укоризной. — Мы разгуливаем по лесу в нижнем белье!
— Так здесь никого нет!
— А я не в счет? — якобы с обидой.
На самом деле то, что она не стеснялась его, словно он бесполое существо, нисколько не задело Гастона, напротив, он расценил это как знак доверия, — в фонтенблонском лесу, с виду мирном, безопасном, похожем на огромный парк, случалось всякое, и женщины порой жестоко расплачивались за свою легковерность.
Лиза устремилась вперед. Коротенькая сорочка наискосок спадала на бежевую юбку из различных кусков, в строчках и клиньях. При всей ее хрупкости, при тонких запястьях и высокой тонкой шее, у нее были хорошие женские бедра.
— Мне нравится, когда вы идете впереди.
Она обернулась с ласковым, понимающим смешком.
Гастон нес маечку на плече, чувствуя исходивший от нее запах Лизиного тела, и был совершенно счастлив. Если бы ему пришлось всю оставшуюся жизнь носить на плече ее одежду, сопровождая в прогулках по лесу, и больше ничего, он бы не пожелал другой участи… «Ты пропал, Гастон! — говорил он себе. — Ты пропал!».
В этот ее второй приезд он позволил себе вольность: перешел на «ты». А Лиза вроде и не заметила, продолжая говорить ему «вы».
— У меня такое ощущение, что я тебе дедушка!
И она тихо смеялась.
Осмелился спросить, почему она приняла его приглашение.
— Мне хорошо здесь.
Не сказала: «с вами». А он, с некоторой долей самодовольства, отнес ее «хорошо» и к своей персоне, ведь «здесь» были не только лес, вода и свежий воздух, «здесь» был и Гастон, и он надеялся, что ей — хоть немного! — хорошо и с ним.
Два дня спустя она прислала благодарный мейл: «Вчера, ужиная с друзьями, вспоминала наш чудесный день и улыбалась, моя загадочная улыбка всех интриговала…». Гастон не стал спрашивать, что за друзья. Там, в идущей независимо от него жизни, она все же думала о нем, и этого ему было достаточно.
Отвлек его от мыслей о Лизе досадный инцидент, какие неизбежно происходили три-четыре раза в году. На превышенной скорости прошло грузовое судно (как выяснилось, его вел неопытный подручный), дом Гастона шарахнуло о берег, лопнул задний торс, треснуло бревно с амортизирующей пружиной, оба мостка влезли на палубу. Пострадал не он один — все прибрежные баржи почувствовали удар волны, а приятельская дочь от неожиданности упала в ванной комнате. Несколько дней он занимался починкой и страховыми формальностями, да еще урезонивал одного соседа — тот рвался сказать «пару ласковых» виновнику случившегося. Гастон здесь жил и старался ни с кем не ссориться, все улаживал мирным путем, да и по характеру был не воинственный, а сговорчивый. Другой сосед, на помощь которого он понадеялся, уехал на мотоциклетные сборы, пришлось Гастону потеть одному, и он потел адски, с трудом справился, но отвел и снова поставил баржу на место, а ведь ему как-никак шел седьмой десяток, — природа одарила его большой силой, и сила эта не иссякла.
Каким бы ни был в Париже август, в нем обязательно случаются горячие дни. Один такой день природа преподнесла в конце июля и снова заладила ежедневно поливать землю, правда, коротко, с передышками, все же давая обсохнуть и согреться, а со второй недели пришла настоящая августовская жара. Лиза стала приезжать чаще. Привычно спускалась по лестнице в Сену, защитив ступни пластиковымитонгами; вешала купальник сушиться на поручень и загорала на его синем пляжном полотенце, с присущей ей методичностью поворачиваясь каждые пять минут на четверть оборота. И уже милостиво позволяла Гастону несколько трепетных поцелуев. Он не мог нарадоваться тому, как она постепенно осваивает его территорию и так же постепенно допускает его до себя.