— Тебе давали читать статью? — Бородин грозно хлопнул по Уголовному кодексу. — Непонятно написано? Мы ж ее все равно разыщем, эту твою медсестру, и тогда, может, еще какая статья к тебе привяжется: видать, не случайно ты запираешься!
— Да что это такое на свете творится! — продолжал верещать Петряков, в то время как Юра выпроваживал его в коридор. — Вы ответите… Я буду…
Не успел Сергей подойти к чайнику и налить в кружку воды, как дверь кабинета с шумом отворилась. Вошли Петряков с Юрой Ковалевским.
— Он что-то вспомнил, — сказал Юра, подмигнув Бородину из-за спины коротышки.
— Латушенкова Вероника Ивановна! — с отвращением на лице выговорил тот.
— Адрес? — спросил Бородин.
Петряков сказал и адрес.
— Ну, и зачем было запираться? — укоризненно глянул на него Бородин. — Вы соображаете, что наделали? Столько времени зря потеряно. Может, Морозовой и в живых уже нет…
— Ох, стерва! — простонал Петряков. — Как она меня запачкала! Теперь до смерти не отмыться…
— Можете идти, — разрешил ему Бородин. — Больше вы нам не нужны, — и добавил с угрозой в голосе: — Если только правильные координаты дали.
— Да она это, она, чтоб ей пусто было! — визгливо выкрикнул Петряков и исчез за дверью.
Сергей тут же принялся инструктировать Ковалевского:
— Лучше будет, если ты отправишься пораньше и пройдешь по квартирам в том подъезде, где живет Латушенкова. Только так, чтобы она сама не фигурировала. Спрашивай, не видал ли кто незнакомую женщину в подъезде или возле подъезда в промежутке с двух до пяти утра первого января…
7
Без четверти шесть они встретились на троллейбусном кольце, на Посадской. И вот какую информацию сообщил Юра Бородину.
Жилец с пятого этажа провожал в ту ночь, приблизительно в половине третьего, своего приятеля. В дверях подъезда они натолкнулись на двух женщин. Одна из них, Латушенкова из двадцать четвертой квартиры, была сильно пьяна и не хотела проходить в дверь. Упиралась руками, выражаясь нецензурно. Другая — незнакомая женщина — была как будто трезва и уговаривала Латушенкову идти домой. Она попросила мужчин помочь ей довести пьяную до ее квартиры. Что они и сделали, а потом ушли.
Юра показывал этому свидетелю фотографии нескольких женщин, и он опознал Морозову. Он же подтвердил, что Латушенкова действительно работает в сороковой поликлинике медсестрой.
— Ты знаешь, что я думаю, — задумчиво проговорил Бородин, ловя себя на том, что присваивает себе мысль, которой поделилась с ним Лена Смирнова. — Не укололась ли Латушенкова перед тем, как ей пойти воевать с Петряковым? Хорошо выпила да наркотика добавила — как не одуреть…
— А что? Все могло быть, — охотно согласился Юра.
В отличие от Лены Смирновой Латушенкова с большей доверчивостью отнеслась к людям из уголовного розыска. Лишь поглядела в дверной глазок и тут же открыла.
Молча, с неживым лицом она отступила за порог комнаты. Словно давно ждала этой минуты и приготовилась ко всему.
— Где нам можно присесть? — спросил у нее Бородин.
Латушенкова с приглашающим жестом отступила в глубь комнаты, посреди которой в окружении нескольких красивых мягких стульев стоял стол, застеленный ярко-пунцовой, с белыми цветами плюшевой скатертью. Скатерть хозяйка откинула с одного края, чтобы удобно было писать на столе.
Комната сияла стерильной чистотой. На полочках и в шкафах за стеклами все было расставлено в идеальном порядке. Сиденье дивана-кровати было застелено красивым ковриком.
Латушенкова неслышно присела напротив Бородина. Поглаживая тонкими бледными пальцами скатерть и сдвинув к переносице светлые бровки, она напряженно вглядывалась в рисунок ткани, словно выискивала на нем какие-то важные для себя знаки.
— Вероника Ивановна, — вежливо обратился к ней Бородин, — мы вынуждены опросить вас как нарушителя общественного порядка, а также как свидетеля по делу Ольги Степановны Морозовой, которая пропала в новогоднюю ночь. По имеющимся сведениям, в последний раз ее видели вместе с вами у дверей вашей квартиры.
Латушенкова разлепила губы:
— Я помню, какая-то женщина в ту ночь провожала меня домой. Но я не знаю, кто она такая, откуда взялась и куда исчезла.
— Она заходила к вам в квартиру?
— Возможно.
— Опишите свои действия, начиная с минуты, когда вы вошли к себе квартиру.
Латушенкова криво усмехнулась:
— Думаете, я способна это сделать? Я же ничего не помню! Могу лишь сказать, что утром я проснулась на неразложенном диване. И в платье. Ни простыни, ни подушки…
— Проснувшись, вы не обратили внимания на какие-либо следы пребывания в квартире той женщины?
— Нет. Разве что… — Латушенкова поднялась из-за стола, выдвинула верхний ящичек мебельной стенки, извлекла из него золотую сережку с красным камушком и положила на стол перед Бородиным: — Это я нашла в прихожей на полу.
— Вы утверждаете, что она не ваша? — спросил Бородин, разглядывая сережку.
— Нет, не моя!
— В таком случае придется изъять ее у вас, о чем будет составлен протокол. — Бородин кивнул Ковалевскому, передал ему сережку и продолжил опрос: — В каком состоянии находились ваши пальто, шапка, сапоги?
— Да, вопросик… — Латушенкова опять криво усмехнулась. — Пальто висело на плечиках в шкафу, в прихожей. Шапка лежала на верхней полочке в том же шкафу. А сапоги стояли под пальто.
— Вы могли сами так аккуратно раздеться?
— Затрудняюсь сказать. В обычном состоянии я очень аккуратна, но тогда… Поверьте: со мной такого еще не было…
— Где вы нашли утром ключи от квартиры?
— На тумбочке перед зеркалом. В прихожей.
— В каком состоянии находилась входная дверь?
— Была закрыта на защелку верхнего замка.
— Записки вам не было оставлено?
— Нет.
Бородин помедлил, прежде чем задать следующий, весьма щекотливый, вопрос:
— Вероника Ивановна, как же случилось, что уже через час с небольшим после наступления Нового года вы оказались, по свидетельству жильцов дома по Шаумяна, в таком состоянии?
— Хотите сказать: в состоянии полной невменяемости?
— Ну что же, можно и так, — согласился Бородин и добавил: — Если верить жильцам того дома.
Латушенкова плотно сжала губы и опять принялась разглядывать узоры на скатерти. Казалось, она не собиралась отвечать.
— А, Вероника Ивановна?
Латушенкова зябко передернула плечами и подняла на опера невидящие глаза.
— На работе посидели. Потом одна из лаборанток напросилась ко мне в гости. Явилась вместе с приятелем… Выпили шампанского за старый год, потом водки… К двенадцати открыли вторую бутылку шампанского и опять перешли на водку. А затем мои гости стали вести себя так, словно были одни в квартире. Знаете, такой прелестный получился у меня праздник: они лижутся, а я на них любуюсь. Но этого им показалось мало, потом они намекнули мне, что… Ну зачем я все это рассказываю!.. Короче говоря, я попросила их убраться вон. И осталась дома одна. Может, все бы обошлось, будь у меня тогда телевизор… То есть он был, но незадолго перед тем сломался, — она оглянулась на сиротливо пустую тумбочку. — Вчера увезли в ремонт… Скажите, а вам никогда не приходилось встречать Новый год в полном одиночестве? Хотя… Нет, надо быть женщиной, чтобы понять мое тогдашнее состояние… Господи, ну что вам еще надо объяснять!
— Кое-что все-таки придется, — сказал Бородин. — Например, зачем вы отправились в ту ночь к Петрякову?
— Значит, что-то вы все-таки поняли? — криво усмехнулась Латушенкова.
— Как давно вы с Петряковым до этого встречались? — спросил Бородин.
— Порядочно. Мы познакомились… В тот день, десятого августа прошлого года, у меня в трамвае разрезали сумочку… Видите, какой невезучий был для меня год?.. Вытащили деньги, паспорт. Паспорт тут же подбросили, а Петряков первым его увидел, поднял и преподнес мне как подарок. Проехал со мной лишнюю остановку и проводил до дома. Всю дорогу, не переставая, что-то говорил, говорил. Ну я уши-то развесила. Хотя вид у меня вроде как неприступный, так мне все говорят, но на самом деле… — Латушенкова приложила руку к груди. — Чего уж скрывать: только и жду, когда какой-нибудь приличный мужчина обратит на меня внимание. Петряков мне показался именно таким. Приличным. Правда, ростом ниже меня, но тут уж, знаете… К тому же до встречи с ним я года три жила без мужчины. Совсем одна. Чего ж вы хотите!.. Ну вот, когда мы с Петряковым второй-то раз встретились, он стал зазывать меня к себе на кофеек. Однако я решила, что приличнее будет, если я его у себя приму. Так что я у него в гостях не была ни разу…
— Говорят, вы требовали, чтоб он вернул вам телевизор.
— Я этого не помню, но раз говорят жильцы… Было так было!.. Но когда я шла к Петрякову, то думала не о телевизоре…
— Чего ж вы хотели от него?
Латушенкова удивленно посмотрела на Бородина:
— Ну чего, как вы думаете, пьяная баба может хотеть от мужика? Тем более что мы с ним не ссорились. Он просто перестал приходить ко мне. Мне было так одиноко, что я готова была… Ну не знаю! Да и незачем вам все это слушать! Что вас еще интересует, касающееся Морозовой?
— Когда вы ломились к Петрякову, то были уверены, что он дома?
— Видимо, — пожала плечами Латушенкова. — Смутно припоминаю, что, прежде чем подняться к нему, я посмотрела на его окна. Они были освещены.
— О присутствии в квартире женщины догадывались?
— Что касается женщины… Ну если мужчина дома и не открывает дверь, то что еще может прийти в голову?
— Вы сказали, что не были у него дома, — включился в разговор Юра. — И все же нашли дверь и окна. Как вам это удалось?
Латушенкова с интересом поглядела на Юру:
— Мальчик далеко пойдет! Моментально разоблачил меня! Хотя я действительно не бывала у Петрякова.
— И как же вы отыскали его квартиру? — спросил Бородин.
— Интересно? Ну хорошо, расскажу, — она обращалась персонально к Юре, который от такого внимания засмущался и начал краснеть. — Однажды, когда Петряков заночевал у меня, я вытащила у него из кармана паспорт. Хорошо ли, плохо ли я сделала — судите как хотите. Но мне надо было узнать, женат он или нет. Эти странички в его паспорте были трогательно чисты. И на всякий случай я списала его адрес, а когда он пропал из виду, предприняла маленькую слежку. Однажды поднялась до его квартиры, но позвонить не решилась. А выйдя на улицу, определила расположение его окон. Ну а потом как глупая девчонка стала прохаживаться вечерами по другой стороне улицы и смотреть на его окна… Еще будут вопросы?