— Вот как, интересно, — подцепив крышку футляра я вытащил плотно свернутую в рулон тончайшую бумагу. — И кому ты несла письмо? — я ссадил голубку на подоконник и развернул рулон. Письмо было отправлено из Нижнего Новгорода и адресовалось мне. Петька докладывал о своих успехах таким вот нехитрым способом. — М-да, — я посмотрел на голубку, которая в это время вспорхнула с подоконника и полетела куда-то в сторону Кремля, где, собственно и располагалась голубятня. — Это конечно быстро, но очень ненадежно. А если бы это было не мое окно, а, скажем, окно иноземного посольства? А это что означает? А, Митька? Что это означает?
— Слишком мудрено говоришь, государь Петр Алексеевич, — Митька перебирал какие-то бумаги, вытаскивая то одну, ставя в ней отметку, беря затем другую. Я даже не пытался выяснять, что такое он делает. Мне лишняя информация не нужна, своей хватает, чтобы потихоньку с ума начать сходить. — Не знамо мне, что имеешь в виду.
— Нужен шифр, вот о чем я говорю, — свернув письмо, написанное на тончайшей рисовой бумаге, которую цинцы привезли в качестве презентов, я сунул его в карман и прошел к столу. — Так, отпиши графу Шереметьеву, что никаких по-настоящему важных дел с голубями не передавать, пока не утвердим шифр, достаточно надежный, чтобы, даже попади послание в чужие руки, сведения остались неузнанными.
— С Андреем Ивановичем обсудить такое надобно, — Митька поднялся из-за своего стола. — Дозволь письмо графу Шереметьеву отправить?
— Дозволяю, — я махнул рукой. — Что у меня сейчас?
— Встреча с Остерманом, государь Петр Алексеевич, — Митька скрепил письмо печатью и пошел гонца искать, чтобы отправить того в Нижний Новгород к Петьке.
Еще одно нововведение, придуманное Митькой, что странно без моих подсказок – это мое расписание на день. Расписанием занимался Митька, и оно четко регламентировало все мои встречи и занятия делами. Теперь, чтобы со мной встретиться, необходимо было не просто челобитную бросить и ждать, когда мне в голову взбредет принять на аудиенции. Сейчас, необходимо было согласовать дату и время встречи с Митькой, который утверждал каждый мой следующий рабочий день в конце текущего. Кроме этого необходимо было обсудить с моим секретарем какие именно вопросы будут обсуждаться, чтобы я не выглядел слишком бледно, а успел подготовиться. Все это распространялось на все случаи, кроме тех, которые я оговаривал отдельно, как например с Берингом, которого я ждал уже как на иголках сидя. А ведь сегодня мне еще с одним монахом-расстригой разбираться придется.
— Остерман Андрей Иванович к государю, — представив посетителя, Митька дождался, когда один из гвардейцев зайдет внутрь, и только после этого закрыл двери. Вот сейчас он точно убежал курьера искать.
— Входи, Андрей Иванович, входи, да присаживайся, не стой столбом, — я указал рукой на кресло для посетителей. Сам же остался стоять. Облокотясь о спинку своего кресла. Выглядел Остерман не очень хорошо. Землистый цвет лица, залысины, потухший взгляд… Одежда была на нем надета старая, и висела мешком, значит похудел он сильно, парика на голове нет. Но старается сидеть прямо, только руки на коленях сложил, чтобы не видно было, как они подрагивают. — Вижу, бедствуешь ты, Андрей Иванович?
— Не жалуюс, государ, — а русский у него заметно улучшился, только мягкие звуки не проговаривает. Остерман оглянулся на подпирающего дверь гвардейца, ну так уголовничек же перед государем сидит, а вдруг кинется, да как покусает? — Разве я хот раз давал повод для того, чтобы меня опасатся?
— Не давал, — я покачал головой. — Но ты ведь и воровать у меня разрешения не просил, и законы как мои и за меня принимать тоже без моего уведомления подписывал. Али скажешь, что не было такого?
— Зачем позвал меня, государ? Чтоб еще раз обвинения кинут? Я и так знаю, что виноват перед тобой. Но толко перед тобой, перед Россией чист я, даже в мыслях не предавал я страну, что приют мне дала, в трудное время.
— А меня, значит, можно было, — я задумчиво смотрел на своего бывшего учителя, и думал, правильно ли я поступаю, вытаскивая его из ямы с дерьмом, где он главным золотарем Москвы сейчас трудится.
— С тобой трудно было благами не восползоватся, кои в руки как переспевшие яблоки падали. Я толко понят не могу, как пропустил момент, когда пропустил его, и ты повзрослел, да того, кто открыл тебе глаза на Долгоруких, проморгал. За них, кстати, спасибо. Если бы все не решилось зимой, разорили бы они страну, в темные века, к Московии скатили бы все начинания деда твоего и прадеда Алексея Михайловича.
— Зато откровенно, — пробормотал я, глядя на Остермана, который вместо того, чтобы упасть духом, внезапно словно снова стал тем безбашенным юнцом, который сбежал в Россию после убийства на дуэли своего обидчика. — Как тебе твоя новая служба, Андрей Иванович?
— Привыкну, — он скривился. — Понимаю, унизит поболнее хотел ты меня, государ, Петр Алексеевич, но я-то уже с жизню попрощался, так что, верю, что пожалел ты меня, а служба… ничего, и оттуда можно ползу найти. Да, если ест время выслушат меня, хочу совет дат, по старой памяти, да об одолжении просит.
— Любопытно, — я даже вперед подался. — И что же за совет ты хочешь мне дать, Андрей Иванович?
— Сейчас по всей Москве, да и по приказу твоему, государ, Петр Алексеевич, в других город и не толко в городах Российской империи идут строителства наподобие «Болшой клоаки», что еще из Древнего Рима пришла. Брус внес изменения, чтобы воды с улиц туда же стекали, и дороги в болота не превращалис. Это похвално, очен похвално, и правилно. Так вот, мой совет, как старшего золотара Москвы, — он хмыкнул, но мне понравилась его самоирония, — сделат отстойник в специалном месте, и туда же приказом все скотобойни перенести, и всех мертвых животных. Большую яму вырыт. Не одну, а целую систему. И известъю все пересырат, а потом закрыват накрепко.
— Постой, ты что же селитряницы хочешь сделать? — я быстро перебирал в уме возможности. — Но, для получения селитры из всей этой… — я поморщился, — много времени должно пройти.
— Есть способ ускорить процесс, — Остерман слабо улыбнулся. — Нужно костры разжигат возле ям, в них сжигат все, что от скотобойни осталос, да от туш дохлых животных. И эту золу туда же лит. Вместе с известъю, — я внимательно изучал сидящего передо мной человека. Либих нечто подобное только в период Наполеоновских войн придумает, а тут…
— Откуда такие познания, Андрей Иванович? Звучит слишком уж сказочно-былинно.
— Я много читал, государ, — он вздохнул. — Так многие делали. В Китае вообще каждую каплю человеческой мочи и фекалий подбирали, а им секрет изготовления пороха был известен очен давно. Нужно палатки ставит, над теми погребалными кострами, чтобы и дым шел туда куда надо – в ямы, а не в сторону городов.
— И сколько ты мне селитры дашь через год, например? — я прикидывал стоимость всего этого и готового продукта и у меня постоянно сбивался внутренний калькулятор. Мало того, что с горожан будем брать за обслуживание канализации, хоть чисто символически, но будем, потому что халява порождает наплевательское отношение к чужому труду, мало того, что очистим города и веси от дерьма и тем самым снижая риск развития какой-нибудь эпидемии, так еще и это предложение.
— Много, государ, Петр Алексеевич, — он снова усмехнулся. — Люди не перестанут дават дермо и мочу, даже, если им приказат этого не делат.
— Это точно, — я прищурился. — Дозволю я все это организовать, поле специальное под те нужды выделю, наказ всем губернаторам на то же дам, и даже разрешу продавать селитру, кроме той части, что государству пойдет на производство пороха как для нужд армии, так и для любых других нужд, и даже освобожу от налогов – вы налоги мне готовым продуктом отдадите. Мало того, я даже известь буду поставлять за казенный счет, чтобы затраты поделить и не ввязывать вас в это бремя, но есть одно условие.
— Какое условие, государ? — теперь уже прищурился Остерман, а я не прекращался восхищаться этим человеком, сумевшим из дерьма найти лазейку для получения прибыли.
— Вы берете на себя еще и сжигание мусора, коий будет подвозиться к вам на специальных телегах. Знаешь же уже, что в ведомстве полицейского генерала Радищева Афанасия Прокофьевича есть целое подразделение низших чинов – дворники, кои не только за порядком законным на улицах следят, но и просто за порядком? — он кивнул, а я продолжил. — Так вот тот мусор, нужно будет куда-то девать. Да и горожанам скоро новый указ доведут, что тому, кто мусор на улицу выбросит из окна, али гуляя по улицам, штрафу придется платить по полкопейки за раз. А вот тем, кто в специальные короба будет выбрасывать, тому слава и почет будет полагаться. Раз в день телега специальная будет тот мусор собирать, да к вам на ваши ямы отвозить. Ну а там вы сами будете решать, что с ним делать – сжечь, аль в яму свою бросить.
— Я согласен, — кивнул Остерман.
— Прекрасно. А теперь перейдем к вопросу, по которому я тебя сюда и вызвал, Андрей Иванович, — я полюбовался его слегка перекосившимся лицом. — Давно ли ты, Андрей Иванович, с Бестужевым-Рюминым разговаривал о герцогине Курляндской Анне Иоанновне?
— Давненко уже, — Остерман потер подбородок. — Болше полугода уже.
— Что он тебе о ней говорил? Она способна на интригу политическую большего масштаба? — я внимательно смотрел на его лицо, пытаясь отследить малейшие изменения.
— Анна Иоанновна? — Остерман даже крякнул и закусил губу, чтобы не заржать. — Да она даже платъе себе выбрать не в состоянии, во всем полагается на мужчину, который ее в данный момент ублажает.
— Я так и думал, — я кивнул. — Так вот, решил я вернуть тебя, Андрей Иванович, на службу в наш дипломатический приказ. Более опытного человека чем ты, поди еще поищи.
— И в чем будет заключатся моя миссия в Курландию? Вед я туда буду направлен?
— Туда, — я кивнул. — Ты поедешь Анну Иоанновну арестовывать, — я радостно улыбнулся, глядя на его ошарашенное лицо. — Твое дело, Андрей Иванович, будет состоять в том, чтобы навести во дворце герцогини побольше шороха и вернуться оттуда живым. Да, еще надобно будет точно узнать, кто на сей раз греет ее простыни.