– можно прочитать по лицу (см. рис. 1.1)[16]. “Правильный ли вывод делают люди, которые смотрят на чье‐нибудь лицо и понимают, что человек испуган?” – спрашивали Экман и Фризен[17]. И отвечали, что в среднем люди трактуют эмоцию правильно: они способны считывать эмоции с лиц. Стоит отметить, что выражение лица считалось при этом лишь проявлением эмоции, а не собственно эмоцией.
Чтобы доказать, что эмоции биологически заложены в человека, а не культурно приобретены, Экман и Фризен расширили рамки своего исследования и включили в него другие культуры, в том числе далекие от собственной. Они предположили, что, если человек, который никогда прежде не видел западных лиц, сможет распознать на них такие же эмоции, его навык нельзя будет считать результатом приобретенных знаний. “Если человек злится, – спросили они, – одинаково ли выражение его лица вне зависимости от его расы, культуры и языка?” Их ответ был четок и ясен: “…научные исследования однозначно разрешили этот вопрос, показав, что по крайней мере некоторые эмоции отражаются на лицах… универсально, хотя и наблюдается целый ряд культурных различий в том, когда демонстрируются соответствующие выражения лиц”. В итоге они пришли к выводу: “Универсальная характеристика – особое выражение лица, которое соотносится с каждой из базовых эмоций. Но люди, принадлежащие к разным культурам, различаются в том, как их научили контролировать отражение эмоций на лице”. Экман и Фризен допустили, что различаться могут социальные и культурные нормы для выражения эмоций, а иногда и конкретные ситуации, в которых возникают эмоции. Они признали, что эмоциональная жизнь людей из разных стран выглядит по‐разному, но объяснили эти различия процессами, которые занимают второстепенное положение по отношению к эмоциям как таковым. Эмоции же в их представлении были универсальны, а лица они считали “окнами души”, поскольку универсальные эмоции скрывались именно в душе – или в ее современном варианте, в мозге[18]. Изначально в их исследование вошло шесть выражений лиц, но впоследствии на базе тех же методов было выделено еще несколько так называемых базовых эмоций, включая стыд, смущение и гордость[19].
Рис. 1.1. Выражения лица по Экману (изображение предоставлено Paul Ekman Group, LLC)
Сегодня многое говорит о том, что выводы об универсальности “распознавания эмоций”[20] были обусловлены теми методами, которые применялись в исследовании[21], и в последующих главах я опишу более современные подходы к анализу восприятия лиц. Пока хочу отметить лишь приводящую в недоумение особенность парадигмы распознавания эмоций: она никогда не изучала ни эмоции, ни эмоциональный опыт[22]. Участники исследования соотносили фотографию лица с эмоцией, которую они выбирали из списка. Названия эмоций были переведены на разные языки, но смысл используемых слов в разных языках и культурах в исследованиях не анализировался. В связи с этим, даже если люди, принадлежащие к разным культурам, соотносили одни и те же лица с одними и теми же переводами названий эмоций, было совершенно непонятно, что значит “испытывать эту эмоцию” – и одинаково ли это воспринимается в разных культурах.
В тот период, когда я приступила к исследованию эмоций, психологи подходили к вопросу об универсальности с другой стороны: они анализировали слова, обозначающие эмоции[23]. Зачем их изучать? Предполагалось, что, если слова для гнева, страха, грусти и радости найдутся везде, это покажет, что язык “разделяет природу на части”[24].
Психологи решили выяснить, какие эмоции приходят на ум людям, которых просят привести пример “эмоции”. В американских исследованиях[25] чаще всего (и раньше всего) упоминались радость, гнев, грусть, страх и любовь. Это были лучшие образчики эмоций. Обратите внимание на пересечение с базовыми эмоциями по Экману и Фризену: все перечисленные эмоции, кроме любви, соотносились с уникальным выражением лица.
Другой вопрос состоял в том, какие эмоции занимают центральное место в эмоциональной сфере. Если одни “образчики” лучше или хуже других, то какие из них лучше – и “центральнее”? В одном исследовании участников попросили рассортировать слова, обозначающие эмоции, на группы, выделив какое угодно количество групп. Изучив содержимое этих групп, ученые обнаружили, что общие знаменатели пересекались с “лучшими образчиками” категории эмоций из более ранних исследований: испытуемые из США рассортировали сто тридцать пять слов, обозначающих эмоции, на группы, соответствующие радости, гневу, грусти, страху и любви. Например, в группе гнева оказались такие слова, как “досада”, “раздражение”, “недовольство”, “угрюмость”, “разочарование”, “гнев”, “ярость”, “презрение” и “злость”, – всего их было двадцать девять. В группу любви вошли шестнадцать слов, включая “обожание”, “страсть”, “любовь” и “вожделение”.
В другом исследовании такую же задачу поставили перед испытуемыми из Китая[26]. Они рассортировали на группы сто десять слов, которые были признаны хорошими примерами эмоций в более раннем исследовании с китайскими участниками. Четыре китайские группы слов пересекались с американскими: их можно трактовать как радость, гнев, грусть и страх. Эти группы не были идентичны американским, но были достаточно схожи по значению. Например, в китайской группе гнева содержались слова “неприязнь” и “гнев”, но также и некоторые уникальные слова, включая “ярость от стыда” и “грусть / обида”. Иногда слова для обозначения эмоций из разных культур оказывались в разных группах: в Китае “неприятие” входило в группу гнева, но в США – в группу грусти. Более того, испытуемые в Китае выделили и некоторые уникальные группы. Например, у китайцев не было отдельной группы для позитивной любви (она входила в группу радости), но было целых две негативных категории, которые не выделялись американцами: стыд и печальная любовь. И все же кросс-культурные пересечения между группами были очевидны, а группы, выделяемые представителями обеих культур, соответствовали выражениям лиц, которые, как считалось, распознавались всеми. Это укрепило убежденность психологов в том, что на глубинном уровне эмоции у всех одинаковые.
Именно на фоне впечатляющей работы Экмана по анализу выражений лиц и работы по изучению слов, обозначающих эмоции, я приступила к своему анализу культурных различий. Первым делом я задалась вопросом, можно ли считать радость, гнев, грусть, страх и, возможно, любовь и стыд важнейшими концептами эмоций во всех культурных контекстах. Я начала свое исследование неподалеку от дома. Амстердам уже в то время был мультикультурным городом. Мы занялись изучением эмоций трех его крупнейших культурных групп: голландских мужчин и женщин, принадлежащих к национальному большинству, и мужчин и женщин из двух главных меньшинств – иммигрантов из Суринама и Турции и их родственников. Суринам в прошлом был колонией Нидерландов, и суринамские участники моего исследования имели африканское происхождение (они родились в семьях бывших рабов). Турецкие участники моего исследования происходили из семей приглашенных рабочих, приехавших в Нидерланды в 1960‐е и 1970‐е годы.
Я взяла на вооружение метод изучения важнейших эмоциональных концептов, предложенный ранее другими учеными[27]. Мои испытуемые голландского, суринамского и турецкого происхождения за пятнадцать минут перечисляли как можно больше эмоций. После этого я подсчитывала, как часто упоминаются определенные категории эмоций в каждой из культурных групп. Были ли среди них гнев, страх, радость и грусть? В конце концов, если эти эмоции и правда в нас запрограммированы, можно было ожидать, что их постоянно будут называть первыми. А отвращение и удивление? А любовь? Я обнаружила, что участники суринамского и турецкого происхождения, на мой взгляд, справлялись с задачей не “так хорошо”, как голландцы. Они перечисляли множество слов, которые, хотя и были связаны с эмоциями, не обозначали собственно эмоции (под этим я тогда имела в виду, что упоминаемые ими слова не описывали феномен, происходящий “внутри” человека). Суринамские и турецкие испытуемые чаще упоминали “смех” (лафу / гульмек), а не “радость / счастье” (брети, пресири / мутлулук), и “плач” (кре / агламак), а не “грусть” (сари / узюнтю). Многие из моих турецких респондентов включали в число слов для обозначения эмоций такие термины, как “крик” (байирмак) и “помощь” (ярдым). Я считала, что этими словами обозначается скорее эмоциональное поведение, чем собственно эмоции, и, как поистине скрупулезный ученый, исключала из исследования слова, которые не относились к “настоящим” эмоциям. Любопытно, что даже некоторые мои респонденты из голландского большинства не всегда понимали, чем “на самом деле являются” эмоции. Многие из них упоминали и гезеллиг (этим уникальным голландским словом обозначается и социальная ситуация, и возникающее в ходе нее чувство), и аггресcиф (“агрессивный”).
Обосновала ли я отказ от включения в исследование тех эмоциональных проявлений (например, смеха или плача), которые мои респонденты во всех культурных группах считали важными эмоциями? По сути, нет. Оглядываясь назад, я понимаю, что меня ослепляли мои собственные представления об эмоциях, сложившиеся под влиянием моей культуры, а также научный консенсус, сформировавшийся в той же культуре. Я решила, что сосредоточусь на эмоциях как феноменах, наблюдаемых “внутри” человека