[63].
Вероятно, японские эмоции тоже разделяются с людьми. Когда профессор психологии Киотского университета Юкико Утида посмотрела японские и американские репортажи с Олимпийских игр 2004 года в Афинах, ее поразило, насколько по‐разному японские и американские атлеты говорят о своих эмоциях. Когда об эмоциях говорили американцы, они помещали эмоции внутрь себя, но когда о них говорили японцы, они часто помещали их в отношения с другими. Один интервьюер спросил у футболистки, которая вернулась с Олимпиады после проигрыша своей сборной:
Вы вернулись в Японию. Какую реакцию вы наблюдали?
И она ответила:
Мы вернулись без медалей. Но когда мы приземлились в аэропорту Нарита, многие сказали нам, что мы “молодцы”! Я была очень благодарна за такую поддержку, но вместе с тем мне было очень грустно, что мы проиграли… Мне хотелось бы оправдать их ожидания.
Утида решила изучить этот феномен систематически[64]. Она начала с анализа тех самых интервью, которые пробудили ее интерес, и посчитала, как часто и когда именно японцы и американцы упоминали в них эмоции. Эти интервью брали у атлетов в прямом эфире прямо после соревнований, поэтому обстоятельства, в которых пребывали японские и американские спортсмены, были сравнимы. Когда интервьюеры прямо спрашивали у атлетов, что они чувствуют, японские и американские атлеты называли одинаковое количество эмоций. Но когда интервьюер спрашивал о других людях (родственниках, тренерах, друзьях) – что японские репортеры делали чаще американских, – об эмоциях говорили только японские спортсмены. Например, на вопрос “Как вас поддерживали близкие?” японский атлет ответил: “Мои близкие всегда меня поддерживали, они часто звонили мне. Я очень рад оправдать ожидания своих родственников”. Американский спортсмен ответил иначе: “Моя семья всегда меня поддерживала. Меня всегда подбадривала мама”. Хотя спортсмены из обеих культур были способны рассуждать о своих эмоциях, японцы гораздо чаще говорили о них в контексте отношений. Может, это свидетельствовало лишь о разнице в традициях? Может, японцы просто с детства учатся говорить об эмоциях, когда их спрашивают об отношениях с другими людьми?
В другом исследовании Утида и ее коллеги показывали японским и американским студентам фотографии спортсменов-победителей – либо японцев, либо американцев. На снимках атлеты были одни или в компании трех товарищей по команде.
В каком случае спортсмен, по мнению студентов, испытывал больше эмоций? Японские студенты видели “больше эмоций” на групповых снимках, но для американских студентов все было наоборот. Японцы воспринимали эмоции в соответствии с моделью OURS, а американцы – в соответствии с моделью MINE[65].
Стоит признать, что диапазон эмоций у спортсменов-победителей невелик (они вряд ли будут грустить!), но в другом исследовании мы обнаружили, что студенты из Японии видят и другие эмоции как OURS, а студенты из США – как MINE. В начале 2000‐х годов Фиби Эллсуорт, которая входила в число моих наставников в Мичиганском университете, попросила меня составить список культурных тем, которые, на мой взгляд, полезно изучить специалистам по психологии эмоций. Меня заинтересовало наблюдение, что японцы воспринимают эмоции как нечто происходящее между людьми, а не внутри человека. В то время в аспирантуре у Эллсуорт учился изобретательный Така Масуда, который теперь преподает в Университете Альберты. Масуда был выходцем из Японии, и моя идея пришлась ему по душе. Мы стали работать вместе.
Рис. 2.2. Японские и американские спортсмены (Copyright © 2008, Американская психологическая ассоциация)
Масуда разработал и нарисовал задачу, основанную на классической парадигме задач на эмоциональное восприятие, о которой я упоминала в первой главе. В раздаточном материале было несколько картинок: на одних был изображен мальчик-европеоид, которого мы назвали Джон, а на других – мальчик-азиат, которого мы назвали Таро. На каждой из картинок Джон и Таро испытывали одну из трех эмоций: радость, гнев или грусть. Рядом с Джоном / Таро стояли другие люди, которые также испытывали некоторую эмоцию. На части картинок их эмоция совпадала с эмоцией Джона / Таро, но во многих случаях отличалась от нее. Мы просили участников нашего исследования, студентов из США и Японии, сказать, что чувствует главный герой (Джон или Таро).
Рис. 2.3. Радостные Джон и Таро в окружении разгневанных людей
В отличие от более раннего исследования с фотографиями атлетов, в нашем исследовании анализировалось, какие эмоции воспринимают участники, а не только как много эмоций они видят[66]. Когда мы задавали вопрос о том, что чувствуют Джон и Таро, американские студенты оценивали только выражения лиц самих Джона и Таро. Если Джон / Таро выглядел радостным, они отвечали, что он рад. Если Джон / Таро выглядел разгневанным, они отвечали, что он разгневан, и так далее. Американские студенты воспринимали эмоции MINE: их оценка основывалась на выражении лица главного героя. Японские студенты, напротив, видели эмоции OURS. Они учитывали выражение лица главного героя, но, в отличие от американцев, также смотрели на выражения лиц остальных изображенных на картинке: японские респонденты считали, что Таро / Джон радостнее всего, когда остальные люди тоже выглядели радостными[67]. Они считали, что Таро / Джон менее радостен, когда остальные люди выглядели разгневанными, – более того, в таком случае они считали, что Таро / Джон сильнее разгневан. Японцы воспринимали эмоцию по всем изображенным на картинке людям: эмоция была не внутри одного человека – Таро / Джона, – но также в людях, окружающих его. Аппарат для отслеживания взгляда, который наблюдал, как двигались глаза участников исследования, когда они оценивали, что чувствует Джон / Таро, показал, что японцы переводят взгляд с Джона / Таро на окружающих его людей, но американцы не сводят глаз с главного героя.
Впоследствии Така Масуда повторил это исследование, использовав вместо рисунков фотографии настоящих лиц[68]. Как и раньше, североамериканцы (на этот раз в исследовании приняли участие канадские студенты) воспринимали эмоции MINE – они оценивали только выражение лица человека, стоящего в центре снимка, – но японцы воспринимали эмоции OURS, учитывая и выражение главного героя, и выражения четырех окружающих его людей. Хотя и североамериканских, и японских респондентов просили оценить эмоции главного героя – Джона или Таро, – североамериканцы считали его эмоции внутренними, отдельными от эмоций окружающих, а японцы рассматривали их как нечто происходящее между разными людьми.
Психические или социальные: чувства или действия?
Идея о том, что эмоции – это в первую очередь психические состояния, не столь универсальна, как я думала ранее. На самом деле эмоции воспринимаются как чувства довольно редко – как исторически, так и географически. Описывая эмоции, представители многих культур рассматривают их как (социальные) действия. Есть основания полагать, что исторически это было стандартом[69]. Гомер описывал, как Пенелопа ворочалась, не в силах заснуть, а не ссылался на психическое состояние, в котором она пребывала (нерешительность? напряженность?). Как отмечают специалисты по Древней Греции, в гомеровский период греки, как правило, предпочитали представлять эмоции в виде конкретных наблюдаемых действий, а не внутренних психических состояний[70].
Впрочем, нет никакой необходимости взывать к столь далеким от нас древним грекам, чтобы понять, что эмоции заключены не только в чувствах, но также в действиях и что четкого различия между этими двумя типами не существует. Даже в раннее Новое время (до XIX века) люди в США не считали гнев и любовь глубокими чувствами, а определяли их через действия – например, “холодный взгляд” или “теплые объятия”[71]. Эмоции были ближе к социальным действиям, чем к психическим состояниям.
Культуры, отдаленные от нашей в пространстве (а не во времени), тоже описывают эмоции как социальные действия, а не чувства. Антрополог Эдвард Шиффелин называет представителей народа калули, обитающего в Папуа – Новой Гвинее, “чрезвычайно страстными”, но отмечает, что калули редко приписывают чувства, мотивы и намерения другим людям[72]. Мужчины калули устраивают настоящие истерики, когда другие обижают их или просто им докучают. Они кричат друг на друга и бросаются взаимными обвинениями и угрозами. Экспрессивные проявления эмоций рассчитаны на сочувствие и поддержку со стороны окружающих. И все же, несмотря на открытость этих аффективных проявлений, информанты не отвечают на вопросы о том, что чувствует другой человек. Они говорят: “Я не знаю”. Они не судят о чувствах по тому, что видят[73].
Подобным образом самоанцы, эмоциональный мир которых описан антропологом Элеанор Охс, называют “любовью” (алофа) проявления щедрости: когда люди делятся друг с другом пищей, деньгами и работой. И снова здесь не делается никаких отсылок к субъективному чувству[74]. Антрополог Суламифь Хейнс Поттер предполагает, что члены деревенского китайского сообщества подтверждают свое заботливое отношение друг к другу через труд. Усердный труд – и неизменно связанные с ним тяготы – служит символом любви и подтверждает статус отношений с другим человеком. Здесь важен не столько внутренний опыт самопожертвования и тяжелого труда, сколько “внешние результаты, особенно измеряемые”. Когда Поттер спрашивала своих информантов об эмоциональном опыте, они часто отвечали: “Неважно, что я чувствую”. Она поясняет: “Говоря так, они имеют в виду, что их чувства не имеют значения для понимания тех аспектов опыта, которые они сами считают важными для понимания”