Конвоиры усадили приведенных на дальнюю, самую высокую скамейку. Спиной к Михаилу. Усадили и вдруг наладились восвояси. А один из мечниковских торопливо перешел к Герасимову и Вешке.
А в саду новое явление.
Трое… нет, четверо гансов – форма одежды “голый торс”, в руках вафельные белоснежные полотенца, еще какие-то тряпки жужмом… Гогоча, кидая друг в друга подхваченными с земли яблоками, пробежали мимо (один из караульных прикрикнул вслед осуждающе – кажется, только для самоутверждения, без надежды на реальный успех), сгрудились у какого-то диковинного сооружения… Михаил только теперь присмотрелся к этой штуке, с первого мимолётного взгляда показавшейся ему то ли развалиной, то ли сельхозинвентарём каким-то. Длинный бордюр тёмного от сырости кирпича, подёрнутый зелёной слизью, оказался на деле водопойным желобом, а ржавая раскоряка на одном из его концов – чем-то вроде водопроводной колонки. Один из полуголых принялся качать визгливый рычаг, остальные затеяли нехитрые солдатские постирушки, с фырканьем, с плеском, с весёлым подначливым галдежом…
А минутой-другой позже возле дальнего конца желоба появилась Маша… то есть агент Белка. Наверное, в эсэсовской школе много внимания уделяли закалке, а вот стыдливость явно не прививали. Рыжая пришла босиком, имея на себе лишь спортивные трусы да мужскую майку, которая даже её, рыжей, грудь прикрывала чисто символически.
Да, грудь агенту Белке досталась так себе, ничего особо выдающегося (это и в переносном смысле, и в самом прямом); но вот ноги такие грешно прятать в уродливых кирзачах и под не менее уродливой старушечьей юбкой.
Что-то в таком вот роде, не озаботясь даже хоть чуть-чуть приглушить голос, выговорил один из гансов-стиральщиков (они при Белкином появлении так все и позаклякали в нелепейших позах с вывернутыми в одну сторону головами).
Лже-партизанка и ухом не повела. Лже-партизанка обмотала вокруг талии принесенное в руках полотенце, поставила стройную свою ногу в желоб и начала её сосредоточенно намыливать.
Полуголые эсэсовцы зашептались, толкаясь локтями да всхрапывая по-жеребцовому. Затем крайний из них боком, исподволь придвинулся к гордости эсэс-спецшколы и вдруг неторопливо, с видом придирчивого оценщика огладил истоки лжемашиных соблазнительных ног.
Оглянуться на скалящихся товарищей, показать им сложенные большой и указательный пальцы – вот и всё, что он ещё успел сделать по собственной воле. Агент Белка (даже не отвлекаясь от намыливания, как показалось заинтересованно наблюдающему Михаилу) еле уловимо изогнулась, дёрнулась как-то, и самозванный оценщик её прелестей кинулся бежать – пригнувшись, как под обстрелом, но очень неуклюже, потому что спиной вперёд. Отбежал он не далеко: шаге на пятом запнулся обо что-то и с маху уселся в траву, продолжая обеими ладонями тискать самую уязвимую деталь своей мужской анатомии.
Стиральщики ржали, вооруженные гансы-охранники ухмылялись, что-то похожее на смешок донеслось даже с последней скамьи. К общему веселью не спешили присоединиться лишь ударенный и ударившая. Первый вставал, шипя сквозь зубы; вторая вынула недомытую конечность из желоба и как-то очень не по-девичьи (и вообще не по-женски) – нарочито развалисто, словно бы отвердев в суставах – поворачивалась к обидчику. Синие глаза её вымутнели и совершенно ничего не выражали. В своё время Мишке-Михе дважды случалось видеть такую повадку и такие глаза у детдомовцев из “отпетых”. Оба тогдашних раза дело шло к поножовщине. Сейчас, кажется, тоже – во всяком случае, к нешуточной драке. Странно…
А ещё странней было, что никто не собирался препятствовать затевающемуся безобразию – наоборот, полуголые весело подзуживали своего. Господи, да что, только это странно?! А сама Белка хренова – она тебе, товарищ пленный лейтенант, не странна?! А оба пацана, которых ты надыбал при ней (ведь ты, ты их троих надыбал да в расположение приволок) – они как? Тоже оба шпионы? Зураб из них по крайней мере одного послал с ударной группой проводником – если шпионы они, группа накрылась (персонально тебе спасибо, мать твою перемать!). А если не шпионы? Тогда эту чёртову Белку сюда угнездили с хрен ещё знает каких лет – так что ли? В принципе-то возможно, конечно… Якобы после детдома по линии комснабора… Сюда. Такого агента. Не на оборонном заводе, не в лаборатории секретной сортиры мыть – в захолустном музеишке… Ну что, что тут могло быть аж такого для гангсов интересного?! Не-ет, как ты ни юли, как тупые свои мозги ни выкручивай, а все трое агенты… так тебя переэтак… Чтой-то у вас, герр лейтенант, умишко всё больше с запозданием срабатывает… Лучше б уж вообще не срабатывал, а то всего-то и проку, что бесполезные угрызения… Хотя… Нет, польза есть: теперь тебе умирать будет не жалко. А умереть-то придётся уже с мига на миг. Умереть надо обязательно, иначе те, на задней скамье, ни за что тебе, предателеобразному, не поверят – сочтут всё хитрой какой-нибудь провокацией… И хватит время оттягивать, оно не резиновое!
А ушибленный охальник, встав и не без труда распрямившись, уже надвигался на рыжую. Был этот ушибленный, кстати, головы на три выше своей обидчицы, а уж по части ширины плеч да прямо-таки античной рельефности всяких бицепсов-трицепсов агент Белка и в подмётки матёрому эсэсу не резалась.
Да, противник рыжей достался матёрый и рыцарственными предрассудками не страдающий – это стало ясно с первых же секунд потасовки. Картинно, нарочито по-мужицки (чуть не от левой ягодицы) размахиваясь правой рукой, он вдруг резко-коротко взбросил левую, метя кулаком под невыдающуюся Белкину грудь, и тут же правое его колено дёрнулось вверх, туда, где через миг должен был оказаться подбородок скорчившейся от боли девки.
Вот только подбородок там не оказался, потому что девка не скорчилась. Кажется, волосатый кулак всего на миллиметр какой-то не успел дотянуться до занавешенного майкой тощего живота, когда рыжая сама вдруг прянула навстречу эсэсу. Как-то немыслимо, по-гуттаперчевому узмеившись и от кулака, и от колена, она сходу прилипла к своему противнику, а потом… Мелькнули в воздухе рубчатые подошвы солдатских сапог, маленькие босые пятки, о землю словно бы чувал с зерном гупнул, и для нерыцарственного эсэса вся эта чехарда обрубилась дурацкой позой: затылок да плечи на земле, ноги – на водопойном желобе. Кажется, сам эсэс мало что понял и лишь спустя секунды задёргался, попытался вскочить.
Отвлёкшись на эти попытки, удавшиеся очень не вдруг (кажется, ганс при падении изрядно ушибся), Михаил на время забыл о Белке. А когда вспомнил, обнаружилось, что та как ни в чём не бывало стоит поотдаль, боком к барахтающемуся в грязи противнику и, весьма соблазнительно изогнувшись, обтирает полотенцем мыло с недомытой ноги. Вид у девки был совершенно невозмутимый; какое-то подобье урона понесла только её майка, замаранная на спине мокрой землёй.
Снова преврашенный в обиженного обидчик тем временем пришел в себя и кинулся – по-бычьи, очертя голову, с рёвом. Рыжая опять выждала до последнего, а потом скакнула навстречу, на сей раз не потрудившись даже развернуться к нападающему лицом. И доигралась. Высоко подпрыгнув, ганс щучкой перелетел через неё (что-то треснуло длинно и неожиданно), лихим кульбитом вынесся на ноги и триумфально вскинул стиснутую в правой руке какую-то тряпку. А рыжая выпрямилась, растерянно взглядывая то на тряпку эту, то на острые кочки своих даже символически ничем уже не прикрытых грудишек.
Онемевшие было эсэсы-постирушники с явным облегчением загалдели критически: “Это что, такое новшество – блошиный стриптиз? Гюнтер, ленивец этакий, продолжай же! Может, у неё припрятано для нас что-нибудь позаметнее!”
Под этот гвалт выяснилось, что агент Белка умеет краснеть, да так, что огненные её волосы начинают казаться серыми. Насупясь, закусив губу, всё заметней подрагивая плечами, девка затравленно озиралась и теребила-скручивала своё полотенце, будто бы выжимать его собралась. Впрочем, убежать или хоть прикрыться в голову ей как-то не приходило.
А эсэсы всё изощрялись: “Ты гляди, такая маленькая, а такая порочная! Спустить штанишки и нашлёпать… Да ей, небось, только того и хочется! Нет, Гюнтер, не спеши, помучь ещё. Смотри, она уже вся дрожит от страсти!”
Рыжая действительно уже так и тряслась от страсти, вот только страсть эта оказалась несколько неожиданного для зрителей свойства. Внезапно, молчком девка швырнула себя к триумфатору Гюнтеру. Тот, видом обиженного ребёнка отнюдь не обманутый, краешком глаза присматривал за своей противницей и успел обернуться навстречу… а что толку-то? Былиночное тонкое тельце, мелькнув в прыжке чуть ли не параллельно земле, одним махом по-удавьи бескостно навертелось на могучую гюнтеровскую фигуру. Через миг Гюнтер елозил животом по траве, сучил беспомощно руками-ногами, а рыжая, воткнувшись ему в предплечья широко растопыренными коленями, запрокинувшись, исковеркав миловидное своё личико жутко-неподдельной зверской гримасой, с невероятной для детской тщедушности силой тянула на себя концы полотенцевого жгута, охлёстнутого вокруг мускулистой эсэсовской шеи.
Пару-тройку безразмерных секунд все в каком-то гробовом оцепенении слушали полувыдохи-полувзрыки осатанелой девки да слабеющий хрип Гюнтера. Наконец постирушники очнулись и кинулись оттаскивать взбесившуюся Белку – кинулись, не теряя времени на окрики-уговоры, потому что терять было уже почти нечего; и тот из охраников, что караулил Вешку с Герасимовым, прогупал сапогами туда же; и второй охранник, Мечниковский, наскоро состроив пленным грозную рожу (мол, рыпнитесь только!) торопливо шагнул вслед первому, забрасывая автомат за плечо…
О меньшем, о гораздо меньшем истово молился про себя Михаил; всего лишь о том он молился, чтобы автоматчики хоть с четверть минуты не посматривали, а смотрели на дерущихся. И когда всё сложилось так, как сложилось, лейтенант Мечников от неожиданности замешкался поверить в негаданную, невероятную совершенно удачу. Замешкался и чуть было удачу эту не упустил.