С внешней стороны двери обнаружился аккуратно очищенный и смазанный засов, на каковой Михаил эту самую дверь и запер. Конечно, черт его знает, сколько оставалось до смены новопреставленному охраннику, но…
Впрочем, можно прикинуть. Судя по неудавшейся попытке кормления, в настоящее время имеет место ужин личного состава: сомнительно же, чтоб для фанатика отдельно разогревали предназначенное ему хлёбово! И так же сомнительно, чтоб фанатика наделяли харчем в первую очередь – наверняка остатки выскребли. Стал-быть, гансы сейчас приближаются к завершению приема пищи. Сколько им может отводиться на переваривание? Полчаса максимум… ОЧЕНЬ максимум… И принявший-переваривший заявится менять изголодавшегося… Но если рыжая очуняет раньше – пускай теперь вопит. Постройка старая, дверь толстая… А затея с переодеванием, хоть, может, и нечаянная, а все равно этой стерве на пользу вышла. Не достало всё-таки лейтенантского духу добить паскуду. Впрочем, такую соплявку тебе бы по-любому не… Что бишь Зураб говаривал про мягкотелых интеллигентов? Что, что… Правду!
Всеми этими размышлениями лейтенант Мечников занимался уже, естественно, на бегу. Причем выбор направления не отнял ни единой секунды из имевшегося в запасе крохотного лимита. Выбора-то ведь и не было никакого. Вдоль стены – это по-любому гансам в радостные объятия. Направо пойдешь – к парадному входу придешь; налево… Слева-то как раз и слышались галдеж да энергичный дробный перестук… как с некоторым уже запозданием додумалось – алюминиевой посуды… наверное, убираемой… плохо.
Прямо через заплетенные хмелем кусты? Медленно, шумно, и направление легче легкого потерять…
Оставалось одно: смахивающая на зверий лаз тропка, по которой Михаила пригнали сюда из болота. Плохо только, что такой выбор напрашивался не только для беглеца…
Тропа была ровной, стелилась неторопливыми изгибами под уклон – хоть на ГТО по бегу сдавай. Впрочем, легкая жизнь скоро кончилась.
Под ногами зачавкало, потом захлюпало. Кустарники шатнулись в стороны, пошли клочьями; сквозь прорехи замаячила воспаленная полоска над зубчатой чернотой дальнего леса; вверху развалилась густая, сбрызнутая звездами синь…
Михаил приостановился, вслушался. Вроде спокойно всё… Только эсэсы вряд ли станут кричать «Кто не спрятался, я не виноват!»
Осознав, что до сих пор держит нелегенький автомат в руках, Мечников торопливо завозился с оружейным ремнем, подгоняя его под свой рост да пристраивая смертоубойную тарахтелку поперек груди – приклад под правым локтем, левая ладонь на стволе… и нести сподручно, и в случае чего шарахнуть… Еще секунд десять-двадцать ушло на осматривание затвора да размышления, поставлен ли автомат на предохранитель, и если да, то как снять. Ну не держал лейтенант РККА в руках такого оружия. ТТ, наган, «мосинка», СВТ – это он бы хоть зажмурясь разобрал-собрал; Дегтяревский ручник – тоже… Случалось, правда, и с гансовскими автоматами дело иметь, но те были совсем другие… А вот такое на картинках только… да в кино…
Он вдруг догадался, что сейчас начнет старательно выцарапывать из памяти картинки да кинофильмы с такими вот автоматами. И еще он догадался, что не знает, куда идти, и позорнейшим (и опаснейшим) образом тянет время. А догадавшись, торопливо зашагал вперед.
Сперва Михаил надеялся как-нибудь вспомнить дорогу, по которой его гнали эсэсы. Но это, конечно же, была именно та соломинка, за которую хватается… ну, еще пока не утопающий, но «еще» и «пока» – слабые утешения. Подобное вспоминание вряд ли бы оказалось по силам даже стародавнему лесному вояке Мечнику. А ведь сейчас он, вояка-то, даже и не думал выныривать из Мечниковской души…
Вспомнить кое-что из читанного в детстве Пришвина тоже не удавалось. Дорогу через хлябь можно распознать по высокой траве. Вот только где она, трава эта растреклятая, должна торчать? Там, где хлябь? Или наоборот, где дорога? Ч-черт…
А ночь, как назло («как» слово не лишнее ли?) вздумала выдаться самой обычной, безо всякой потусторонщины вроде светящегося тумана. Звёзды выспевали всё ярче, из-за леса вспухала налитАя луна; купины кустов, хворые болотные деревца-полутрупы да неближние кочки виделись не многим хуже, чем каким-нибудь плаксивым хмуреньким днем; но вот рядом, на тройке-пятерке шагов различить что-либо удавалось лишь с огромным трудом. Да и то… Притопившая траву зыбкая муть была куда подлей мрака. Она не скрывала, она врала. Колдобины прикидывались бугорками, грязные лужи – замшелой твердью…
Единственно, что различалось вблизи ясней ясного – это вязкая, лопающаяся смрадными пузырями твань. Она все радушнее поддавалась ногам, марая собой уже верхнюю треть голенищ, все неохотней выпускала потом добычу, чмокая смачно, захлебисто, предвкушающе… И, словно бы из твани этой рождаясь, при каждом таком чмоканье взмывали оттуда, снизу, новые и новые несметья остервенело визжащего комарья, которого и так уже чуть ли не больше было, чем воздуха…
«На болотах гибнут чаще всего от паники» – единственное, что всплыло на ум подходящего из детских книжек. Михаил чувствовал, что вот-вот станет подтверждением вычитанной когда-то невеселой статистики. Ему казалось, будто он не идет, а, ни на миллиметр не продвигаясь, из последних сил барахтается в непролазном, высеребренном звездами сумраке; будто именно сумрак этот на каждом вдохе врывается в перекошенный рот суетливым, липучим, копошащимся месивом, будто именно сумрак этот ежовыми шкурками елозит по лицу, шее, кистям…
И вдруг всё кончилось.
Людоедка-паника разочарованно захлопнула уже было во всю ширь разинутую несытую свою пасть, поджала хвост, сгинула.
Потому, что стоптанные Михаиловы кирзачи перестали проваливаться-выдергиваться. Они зашагали. По-настоящему.
Низкая, заросшая осокой песчаная гривка. Напряглась, выгнулась родимая, выткнула над болотной мокретью острый хребет, подставилась под ноги умученному человеку: валяй, болезный, не робей, пользуйся!
Болезный воспользовался.
Гривка была узкой, осока – скользкой, и комаров в ней жило как бы не больше даже, чем в трясине; пару раз, огибая нахально оседлавшие дорогу кусты, Михаил по пояс вваливался в ржавую дрянь… Но бритвенными травяными зарослями прикрывалась настоящая твердая твердь, и за это ей можно было простить что угодно.
Кроме, разве что, одного.
Исподволь, вкрадчиво гривка-благодетельница забирала всё правей да правей… Михаил довольно долго этого не замечал, а заметив, еще некоторое время отмахивался от своего открытия: ерунда, сейчас главное не направление, сейчас главное – скорость…
Потом что-то приключилось с его правой ногой. Будто бы невидимая, но изрядная тяжесть повисла на ней, прицепившись чуть выше сапожного голенища. Ощущение было внезапным, сгинуло почти мгновенно, однако мгновения этого хватило, чтоб Мечников оступился и упал.
Вскочив, он несколько секунд растерянно щупал колено, переминался, притоптывал… нет, нога слушалась нормально. И не прилепилось к штанине, естественно, ничего этакого – только обычная по осени болотная дрянь.
Пожав плечами, лейтенант наскоро огляделся… и обнаружил вдруг чуть ли не прямо перед собой темную округлую тушу всхолмья. Сперва он даже обрадовался: какая, мол, туша эта уже неогромная, и, значит, как все-таки далеко успелось убраться от кишащего гансами музейного филиала-отдела. Только уже наладившись дальше, Мечников сообразил, наконец: гривка оказалась не благодетельницей, а предательницей. «Дальше» превратилось в «обратно».
А вокруг было тихо. Или это слитный комариный звон топил в себе остальные звуки? Впрочем, если и топил, то не все. Откуда-то со стороны холма пропоролся вдруг пронзительный полувой-полувзрев – тоскливый, леденящий… тягучий, как болотная жижа…
Михаил провел ладонью по волосам. Те, оказывается, слиплись от пота в довольно удачное подобье коросты – оттого-то, наверное, и не встали дыбом.
Вой не повторялся. Единственной видимой живностью кроме комаров были летучие мыши. Или мышь – если это один и тот же зверек раз за разом невесомо выныривал из темноты, едва не задевая Мечникова по лицу темными тряпочками крыльев.
Потом на холме замаячила желтая искра. Вспыхивала, надолго гасла, снова принималась мерцать… Михаил насторожился – очень уж было похоже на включаемый украдкой фонарь. Но огонек брезжил на одном и том же месте. Наверное, это тревожимая ветром занавесь тополиной листвы приоткрывала светящееся в «филиале» окно.
Время шло. Признаки погони не высматривались и не выслушивались. Беглеца, впрочем, кажущееся спокойствие не обманывало. Прохлопать его бегство или оставить оное без последствий эсэсы никак не могли. Что часть пути, пройденная вброд, собьет догоняльщиков со следу – этим лейтенант тоже не обольщался. Вон, небось, утром, когда его утаскивал в болота обезьянообразный, в два счета нашли. Говорят, над стоячей водой даже собака может выискать след… как бишь… верхним чутьем, что ли… А у них там имеется кое-кто, перед которым обычная собака – тьфу! Ну, ладно…
Наскоро оглядевшись, Михаил присмотрел удачную впадину – не окоп, конечно, однако же позиция неплохая: тыл прикрыт кустом, а выгиб гривки позволяет и собственный след держать под прицелом, и краем глаза коситься на холм-остров…
Одно было плохо: стоило прекратить двигаться, как на взмоклое тело навалился звереющий с каждым мигом озноб. Ну, да лежать не долго, вряд ли успеется замерзнуть по-настоящему. И автомат – не винтовка, дрожь стрельбе особо не помешает. Должно, непременно должно повезти хоть кого-то из догоняльщиков спровадить на тот свет впереди себя. Правда, ради подобного везения не стоило, наверное, забегать аж так далеко. Можно было прямо сразу нагрянуть к добивающим ужин гансам. Эффект внезапности – дело хорошее; наверняка бы штук пять легли прежде, чем…
Михаил вдруг растерянно заерзал в своей лёжке. До него наконец-то дошло задуматься: а действительно, с чего он так безоглядно пустился в бега? Нет, ну что негаданно подвернувшийся случай освободиться, дорваться до оружия… что такой случай грешно было упускать – это понятно. Что выручить Вешку и остальных ему бы не удалось – тоже понятно. Но он ведь мало что не пытался, он даже о возможности такой попытки забыл – сразу кинулся наутек… Неужели аж так скурвился Миха Мечников, что только о собственной драгоценной шкуре способен думать?! Да нет… Бросить своих, возможно, ты б и сумел, а вот сам же себя поедом за это не съесть – дудки… Так в чем же дело, куда и зачем ты мчался?