Времени у него действительно не было. От заслоненного яблоневыми кронами здания "филиала" прорастало подвывистое кряхтение грузовика, где-то уже совсем близко ржанула лошадь… А на дорожке меж древесных стволов замелькали быстро, чуть ли не бегом приближающиеся фигуры.
– Ахтунг! – одетый полковником РККА герр доктор решил перейти на немецкий (та-ак… гансы по-русски шпрехают не все, а назревают общие предотъездные распоряжения – так?). – Ахтунг! Этот материал – на первую скамью…
Слово "материал" сопровождено было коротким, почти брезгливым кивком в Михаилову сторону. Упомянутая скамья мгновенно очистилась от немцев, а сам Михаил и моргнуть, кажется, не успел, как очутился на скрипучем расхлябанном насесте.
– Следить внимательно, – продолжал герр, глядя поверх Мечниковской макушки. – При малейшем позыве на активность ломайте конечность… но аккуратно! Головой отвечаете! А вы… – властный взгляд чуть сместился, – Вы позаботитесь о полицейских. Трупы – в болото. Так… – Герр отвернулся, зашарил взглядом по остальным эсэсманам, торчащим во-фрунт там, где их позаставало властное "ахтунг". – Вы и вы – прочих на заднюю скамью, спиной к этому. Всем свободным от поручений – погрузка. Ящики в кузов, кофры – в подводы, на дно. Поверх – солому и раненых.
Раненых? Если у них раненные, логично бы оставить… А-а, ну конечно – роль раненных героев-окруженцев предстоит играть жертвенному материалу. Вон на сцене уже раскладывают бинты (несвежие, щедро покляксанные бурым); вон шприц появился, ампулки… Материал будет изображать не просто раненных героев, а раненных героев без сознания – в случае чего и тормошить таких руки не поднимутся у всяких там патрулей, и самому материалу не взбрендит шалить… И вообще: «Кончайте свою канитель, тут товарищи умирают, а вы…»
А солнце уже высоко приподнялось, тени заметно укоротились, четкими стали, явственными… По крайней мере, одна – самая из всех интересная. Та, что наискось выстелилась у тебя из-за спины. Забавная, смахивающая на облезлую малярную кисть – немцы-засадщики натолкали себе в пилотки ракитных веток… Да, в засаде сидели и тебя захапали именно НЕМЦЫ. Во множественном числе. Двое. А тень – одна. Значит, и караульный один остался? Или… Что бишь Джон Сильвер говаривал про бывают ли тени у привидений?
Михаил принялся беззвучно шевелить губами. Всё быстрее, всё истовей… Всхлипнул, забормотал – сперва еле слышно, потом громче, надрывнее… "Отче наш, иже еси…" Опять всхлипнул, запрокинулся было к небу… Позади прицыкнули с отвращением, неслабой затрещиной вернули Мечниковскую голову в естественное положение.
Пленный лейтенант покорно ссутулился, затих – только плечи его продолжали вздрагивать, и дыхание превратилось в непристойное какое-то хлюпанье.
Впрочем, хлюпанье-вздрагивание – это был уже второй акт. А первый… Успел, успел-таки Михаил разглядеть, запрокидываючись в молитвенной своей псевдоистерике: охранник действительно остался один. И хорошо. И пускай думает, что "материал" совсем нахрен расклеился.
Да, «думает» – это хорошо… Это ему, эсэсману, хорошо, у него-то время на всякие думания, кажется, есть. А у тебя, лейтенант – шиш. Вон уже и шприц заправляют, через минуту вколют, и… «Спите спокойно, орлы боевые»… Попробовать, что ли, в Белоконеву думалку забраться да попеределывать там по-своему? Один же раз влезть хоть на миг маленький да получилось…
Нет.
Нельзя рассчитывать на всю эту хрень с жертвенной силой. Давеча вон, у тропочки, доверился несвоей догадке, а толку, кажется, всё тот же только что упоминавшийся хрен. Давай уж… как там Волк научал – «хотеть своего, добиваться по-своему»? Всё, вперед. Другого случая уже не будет.
Он перестал хлюпать. И дышать – тоже. По-рыбьи разинул рот; кажется, даже выполотнел весьма натурально (уж на что бы доброе, а на побледнеть в этакой ситуации актерского дара не требовалось)… И пошел крениться, оседать вперед, закатывая глаза…
Упасть не дали.
Мощная лапа вкогтилась в плечо, рванула, водворяя на место… Черта с два – водворяя! Это человек бы водворился, а безвольный полуобморочный мешок с костями окончательно съехал со скамейки, повиснув на этой самой лапе всем весом…
Да, герр доктор таки не готовил своих архаровцев притворяться русскими. Или готовил, но плохо: вместо посконно-туземной матерщины охранник обрызгал Мечниковское темя энергичным «швайнехунд». После чего во второе Михаилово плечо вцепилась вторая лапа. Что и требовалось… Ганс со шприцем, уже направлявшийся в обход угла сцены к главному «материалу», с шага сорвался в трусцу….
Прикидываясь, будто голова его мотается по-неживому от рывков теряющего терпение немца, Мечников сумел даже пару раз оглянуться. Ему успелось заметить сутулые спины пленных, рассаженных уже на задней скамье, и среди них – кудлатую, рыжую (обезьянообразный, что ли, тоже раненного окруженца будет изображать?!); там же маячила с винтовкой наперевес коротышка в юбке да телогрейке… вся голова и морда в бинтах, а туда же… живучая, сука!
А под яблонями, метрах в пяти от штабеля уже стоял обшарпанный тентованный грузовик; возле кабины его творилась какая-то неразбериха, и туда поспешно шагал герр сверхчеловек… Небось, полицай-туземцы, увидав вокруг советских армейцев, совершенно обалдели и намерились кто в бега, кто – дороже продавать свои только им нужные жизни…
Впрочем, нет – полицманов уже привели в чувство: сквозь немецкое голготание прорезался вдруг срывающийся, чересчур громкий (с неслабого, видать, перепугу) доклад: "Ваше… это… благородие… Машина… это…"
И тут Михаилу сделалось не до окружающего. Подоспел шприценосец.
Подоспел; сходу, безо всякой там медицинской канители примерился вгонять шприц в Михаилов бицепс прямо сквозь гимнастерку… А Мечников-то воображал, будто ганс начнет расстегивать да закатывать ему рукав, выцеливать иглой вену, и, если повезет, охранник станет укольщику помогать… Довоображался.
Осознание, что вот сейчас, через паршивый крохотный миг содержимое крохотной паршивой стекляшки без следа растворит в себе мысли и силы, а значит – твою судьбу, а значит – и Вешкину… С чем бишь сравнивает такое народная мудрость? "Обухом по голове"? Жалковатый образ… А что "в такие секунды вся жизнь успевает отмелькать перед мысленным взором" – это просто брехня. Какой там к хренам собачьим мысленный взор, какие вообще мысли, когда мгновенно скукоживается, закаменевает мозг… Тот мозг, который в голове… Но у человека есть еще и спинной.
Ну, и охранник удружил. То ли вконец устал он держать своего подопечного навесу, то ли сослуживцу хотел подставить удобнее… Так, иначе ли, но эсэсовец опять попытался вздернуть Михаила на скамью – именно в тот момент, когда сам Михаил отчаянно лягнул облепленную спорышом землю.
Неожиданная мощь собственного рывка (который собственным-то получился едва ли наполовину) не восхитила и не удивила пленного лейтенанта.
Он был слишком занят.
Вскакивая, прогнуться, похлестче садануть головой назад, как можно резче отмахнуть руками – так и вот так… Многострадальный левый кулак только чудом в щебень не разнесло, позвоночник не то хрустнул, не то все-таки треснул, затылок с той самой хлесткости так долбануло – искры из глаз… Но не меньше Мечниковского кулака досталось подбородку шприценосца, нарвавшегося на добротный неожиданный апперкот. И от удара по Михаилову затылку вскрикнул не Михаил. А правая, за спину вскинувшаяся пятерня лейтенанта Мечникова мертво прихватила шиворот немецкого камуфляжа… И, не разжимая ее, пятерни этой – рывок вперед, сгибаясь, складываясь пополам…
Охранник, полуоглоушенный ударом головой в нос, кажется, всё-таки засопротивлялся броску. Но, пытаясь удержать равновесие, машинально подшагнул вперед, забыв, что между ним и Михаилом скамья…
В следующий миг охранничьи сапоги брыкнули в небе, словно бы пытаясь пришпорить зенит каблуками, и обтянутая камуфляжем спина обрушилась на укольщика, только-только начинающего выбарахтываться из нокаута.
Так что отнюдь не без пользы курсанту Мечникову били морду в боксерском кружке да выламывали суставы в борцовском.
Он еще успел сдернуть с охранничьей шеи автомат – это уже под разноголосые выкрики, под налетающий топот, под лязганье передергиваемых затворов… Кто-то (всего вероятней, очкастый герр) вопил по-немецки: "Живым! Только живым!"
И тут под ноги Михаилу стеганула длинная очередь. Возможно, именно Михаиловым ногам она и предназначалась (ведь "живым" вовсе не значит "целым")… Но, куда бы не метили, а угодили по копошащимся на земле гансам. Хорошо угодили – так и брызнуло из обоих…
Отпрянув, Мечников запнулся и упал, здорово ушибившись о скамью; судорожно под нее затолкался… И что теперь? Прикинуться убиенным? Отстреливаться? Отползать?
А пальба расхлестывалась не на шутку и очень по-странному. Мучительно, судорожно харкал "максим", выткнувший хобот над грузовиковой кабиной; в три ствола садили не то из кузова, не то из-под него; темные силуэты, перебегая между яблонями, посверкивали вспышками выстрелов; где-то за зданием филиала тоже стреляли, а потом будто несколько раз лупанули в отсырелый огромный барабан – пошли в ход гранаты…
Зря, зря Михаил давеча нехорошо поминал навыки древнего себя. Не обманули они, не примерещился-таки нынешней рассветной порой след на болоте – будто человек десять или побольше крадучись прошли на ту самую лаз-тропу. И правильно лейтенант рассудил тогда, что эсэсы или бы не украдкой пробирались в собственное расположение, или бы уж ловчей прятали следы. Сдавшись немцам, он выжидал до последней возможности, надеясь начать свои дела под неразбериху бог знает чьего нападения; незнаные нападальщики, небось, выжидали, чтоб гансы отвлеклись на какую-нибудь сумятицу…
Что ж, нападальщики Михаила перетерпели, и начало им удалось. На крохотный ошметок мгновенья немцы таки подошалели от неожиданности. И ошаленье это стоило им не дешево.
Пять-шесть трупов валялось на пустырьке между штабелями, трехтонкой да театральными лавками; оседал в траву последний из кидавшихся выполнять приказ про "живьем"…