— Тогда расскажи! — потребовала Скалла.
Фьелла вздрогнула.
— Я не могу, — торопливо пробормотала она. — Озрун запретил мне это. И ты знаешь почему.
Лиф слушал разговор двух женщин с растущим удивлением. Он не понимал, о чем шла речь. Он был возмущен, но чувствовал себя беспомощным, а когда он обратился с вопросом к Фьелле, она покачала головой, быстро встала и вышла из комнаты. Лиф остался наедине со Скаллой.
— Помоги мне, Скалла, — взмолился он. — Скажи, что все это значит.
— Нельзя, — ответила Скалла. — Ты же слышал, что Озрун нам запретил.
— Но почему? Кто этот великан? А старуха?
Вместо ответа Скалла пристально посмотрела ему в глаза. Лифу стало страшно.
Буря не унималась. От Озруна Лиф узнал, что она не прекращалась с того дня, когда они нашли его в лесу. Шла вторая неделя с начала бури. Лишь иногда ветер стихал и семья получала возможность заняться наиболее срочными делами. Бывали дни, когда никто не отваживался отойти от дома на несколько шагов, чтобы накормить коров и свиней.
Лиф выздоровел быстро. Уже на следующий день он смог встать и начать работать в полную силу, чтобы возместить убыток, который он невольно причинил своей семье. В конце концов его усердие даже Озруну показалось чрезмерным и он приказал мальчику поберечь себя. Никто в семье уже больше не вспоминал происшествие в бурю, и Лиф не отваживался снова завести разговор об этом.
Но он ничего не забыл.
Им овладело странное беспокойство. Много раз он мысленно повторял слова Озруна и Скаллы и напрасно гадал об их смысле. К тому же ему начали сниться сны. Впрочем, сны Лифа всегда были живыми и яркими, но никогда не повторялись так часто, как теперь. Обычно он видел битву великана с огромным волком, а иногда — такие сны были самыми страшными, и он просыпался дрожа и в холодном поту — ему снился корабль с головой дракона на носу, огненные глаза которого напоминали горящие глаза голодного, почуявшего добычу зверя.
Через восемь дней после его пробуждения небо немного прояснилось. Однако на севере опять собирались черные тучи. Природа устроила короткую передышку перед новым яростным ударом стихии. Это время нельзя было терять, и все развернули лихорадочную деятельность, даже старуха Скалла. Не хватало даже времени, чтобы поесть. Двор после бури представлял собой жалкое зрелище. Лиф и его братья были вынуждены ограничиться устранением наиболее сильных повреждений и позаботиться о том, чтобы с началом новой бури разрушения не появились снова. Лиф помог Свену починить крышу сарая для скота, вывел на пастбище животных, обезумевших от двухнедельного заточения в хлеву, и вычистил стойла. Затем он вместе с Озруном сбегал к берегу посмотреть, что случилось с их лодкой.
Они пришли напрасно. Железный кол, глубоко вбитый Озруном в скалу, чтобы укрепить на нем лодку, погнулся, цепь порвалась, а маленькая рыбацкая лодка исчезла.
Озрун не вымолвил ни слова. Он взял в руки разорванные звенья цепи и печально посмотрел на море. Лиф мог только догадываться, о чем он думал. Жизнь на побережье была очень суровой. Без лодки, с которой летом можно выйти в море порыбачить и сделать на зиму запас, их ждет голод. У семьи не было денег на новую лодку. Лиф захотел что-то сказать отцу, но не смог и отвел глаза.
На море мелькнула тень. Она появилась и почти сразу же исчезла, но Лиф все-таки отчетливо увидел ее. Это была тень корабля — огромного, черного как ночь, с веслами, похожими на тонкие лапы огромного насекомого, и головой дракона с горящими глазами.
Лиф замер от страха. Он не успокоился, даже когда Озрун повернулся и по крутой тропинке отправился назад, к дому.
День закончился так же, как и начался: неподъемной горой всяческих работ и отчаянным состязанием с бурей, которая с наступлением сумерек ударила с новой силой и загнала всю семью в дом. Лиф никому не рассказывал о своей новой встрече с черным кораблем, но, когда все сидели за ужином, а потом — возле очага, он еле-еле сдерживал себя, чтобы не рассказать. Он чувствовал потребность с кем-нибудь поговорить о судне и обо всем остальном.
Но с кем?
С Озруном? Он сразу же отбросил эту мысль. В последние дни Озрун стал особенно раздражительным. Разговаривать на эту тему с Мьёльном или Свеном было просто невозможно. С Фьеллой? Лиф был уверен, что в лучшем случае Фьелла ответит ему только грустной улыбкой.
Оставалась одна Скалла.
Поведение старухи было странным. Лифу это бросилось в глаза лишь теперь, когда он всерьез о ней задумался. Несколько слов, которые она проронила в то утро, когда он очнулся, были последними обращенными к Лифу словами. С тех пор он не оставался со Скаллой наедине — всегда присутствовал кто-то третий. Казалось, все стремились помешать им поговорить друг с другом. Наверное, Озрун боялся, что она сможет рассказать больше, чем он хотел. Лиф решил заговорить со Скаллой, как только уснут остальные.
Долго ждать ему не пришлось. Семья была измучена тяжелой работой, и вскоре после наступления сумерек все отправились спать. Лиф заполз под одеяло, но не сомкнул глаз. Он стал прислушиваться к дыханию Мьёльна и Свена, спавших рядом. От дневной работы он устал, его тело налилось свинцовой тяжестью. Особенно трудно было держать открытыми глаза. Вой бури начал его убаюкивать. Наконец Лиф все-таки уснул, и, когда через несколько часов проснулся, стояла глубокая ночь. Пора будить Скаллу. Лиф надеялся, что она при этом не поднимет шума и не будет его ругать.
Он осторожно встал и на цыпочках прокрался к лестнице, ведущей на чердак, где обычно спала Скалла. Подгнившие ступени поскрипывали под его ногами. Каждую минуту он ждал, что вот-вот рядом с ним появится сердитое лицо Озруна.
Но Лифу повезло. Он без происшествий поднялся наверх. На чердаке горела сальная свеча. Ее света мальчику хватило, чтобы заметить кровать Скаллы и не наткнуться в полутьме на посторонние вещи. Тело Скаллы четко вырисовывалось под одеялом. Она лежала на боку, свернувшись калачиком, как ребенок. Но когда он вытянул руку, чтобы коснуться ее, веки старухи поднялись и она посмотрела на Лифа.
Лиф испугался и невольно попятился.
— Ты… ты не спишь?
— Разве ты мало шума наделал? — насмешливо спросила Скалла. Она села, притянула к себе одеяло и зябко укутала им плечи. Лиф чувствовал, как здесь холодно, даже под одеялом, и удивлялся, что старуха каждую зиму спит на чердаке. — К тому же я тебя ждала, — продолжила Скалла. — Я рассчитывала, что ты придешь.
— Ждала? — растерянно повторил Лиф. Странно, но теперь он не мог вымолвить ни слова, хотя пришел именно потому, что у него на языке вертелась тысяча вопросов.
Скалла издала звук, отдаленно напоминающий смех.
— Я знала, что ты придешь, — повторила она. — Я стара, но не глупа. Озрун ошибается, если думает, что ты все забудешь. Ведь он сам не может этого забыть. — Она вздохнула. — Ты хочешь знать, что произошло, не правда ли? Но я не знаю, смогу ли тебе ответить.
Лиф нервно облизал губы. Его удивило, что Скалла говорила ясно и логично, потому что обычно она несла бессвязный вздор. Часто приходилось несколько раз повторять один и тот же вопрос, чтобы добиться от нее ответа.
— Я… я снова видел корабль, — сказал мальчик.
Скалла подняла на него глаза. В комнате было темно, и видеть ясно черты ее лица Лиф не мог, но был уверен, что в глазах Скаллы мелькнул страх.
— «Нагельфар»? — спросила она.
Лиф пожал плечами.
— Я не знаю, как он называется, — сказал он.
— Наверняка это «Нагельфар», судя по тому, как ты его описал, — задумчиво произнесла Скалла. — Такой корабль только один.
Лиф приблизился к ее кровати.
— Что все это значит, Скалла? — спросил он. — Я ничего не понимаю. Зачем появился этот корабль и кто тот великан, которого я видел?
Скалла вздохнула.
— Ты задаешь слишком много вопросов, Лиф. Если этот корабль «Нагельфар», то, боюсь, нас ждут несчастья похуже, чем это может представить себе Озрун. — Она подняла голову. — Ты слышишь, как воет буря?
Лиф кивнул.
— Она бушует над Мидгардом уже две недели, — продолжила Скалла. — И будет бушевать всегда. Эта буря необычная.
— Необычная? — повторил Лиф. — Почему?
— Глупый ребенок! Ты еще спрашиваешь. — Скалла вспыхнула от гнева, но тут же понизила голос и даже улыбнулась. — Бедняга, ты же ни о чем не знаешь, — сказала она. — Тебе никогда об этом не рассказывали.
И она вдруг сделала то, чего не делала никогда, — вытащила из-под одеяла руку и погладила Лифа по щеке.
Лиф едва сдержался, чтобы не отпрянуть от прикосновения сухой, как пергамент, ладони. Ее ласка была ему неприятна. Скалла, по-видимому, это почувствовала и убрала руку.
— Ты спрашиваешь, кто тот человек, который дрался с волком Фенриром, — продолжила она. — Это Бальдур. Бальдур, любимый сын Одина и брат Тора. О, ты же не знаешь, что означают эти имена! Озрун и Фьелла тщательно тебя оберегали от знакомства со старыми легендами. Озрун даже захотел запретить тебе мечтать из страха, что в мечтах тебе может открыться действительность. — Она тихо засмеялась. — Я всегда им говорила: судьбу не обманешь. Ты можешь ею возмущаться и даже несколько лет сопротивляться, но в конце концов все выйдет по воле богов.
— Тогда почему Озрун говорит, что я все выдумываю, если знает, что это правда?
Скалла улыбнулась.
— Фьелла и Озрун — добрые люди. Они нашли тебя в море и воспитали как собственного ребенка. Ты не должен сердиться на них за то, что они тебя обманули.
— Обманули? — смущенно повторил Лиф.
Скалла кивнула.
— Они сказали тебе, что не знают, кто ты и откуда. Но это не так.
— А ты… ты знаешь, кто я? — пролепетал Лиф. — Ты знаешь, где я родился и кто…
Скалла жестом заставила его замолчать.
— Никто этого не знает, — сказала она. — Но существует одна легенда. Легенда о двух детях, которые однажды, еще до наступления Вечной Зимы и Сумерек Богов, появятся на Мидгарде, чтобы предупредить об этом всех людей. Согласно этой легенде, море выплеснет на берег младенца Лифа и его близнеца Лифтразила, и судьба мира будет зависеть от того, в чьи руки они попадут и кем вырастут. В ней также сказано, что в Конце Времен, когда начнутся Сумерки Богов, братья будут стоять друг против друга с мечом в руках на поле битвы и от исхода их поединка будет зависеть будущее человеческого рода.