В Европе в образе Спасителя сливаются быстротечность жизни, кризис на пороге смерти и возрождение. А в буддийских мифах на первый план выходит недвижимость. Когда Будда опускает руку и покидает этот мир, это равносильно крестной смерти. Он отвергает физическое тело, чтобы психологически отправиться к отцу.
День его возвращения становится аналогом Пасхи. Жест, которым Будда дарует благодать, – это аналог воскресения Христа. А прикосновение Будды к земле – аналог распятия.
Понимаете, что происходит? В христианстве, в отличие от буддизма, акцент делается на агонии.
Получается, что Христос оказывается в более тесной связи с образом бодхисаттвы. Бодхисаттва находится на пороге состояния Будды, но охотно возвращается в мир: он «с радостью участвует в скорбях мира». Это же наиболее ярко иллюстрирует распятие Спасителя. В Послании апостола Павла к Филиппийцам есть замечательный отрывок (эта мысль, уже ставшая символом веры, была сформулирована примерно в 60 году н.э.): «…но уничижил Себя Самого, приняв образ раба, сделавшись подобным человекам и по виду став как человек; смирил Себя, быв послушным даже до смерти, и смерти крестной»[33]. То есть из любви к миру Он вошел в него и с радостью участвует в скорбях мира. Это значит, что человек должен переносить горести.
Существенная разница между этими вероучениями заключается в уникальной божественной природе Христа. Мы не являемся ее частью, разве что имитируем ее. В буддизме все мы – существа, подобные Будде. Единственная проблема заключается в том, что мы этого не знаем и ведем себя так, как будто это не так. Я просто хочу сказать, что не стоит отвергать христианскую символику. Она облегчает понимание данной темы.
Как гностики истолковывали грехопадение в Эдемском саду?
Змей сделал все возможное, чтобы отвратить людей от Бога нравственного, праведного и мстительного. Вот почему орфические культы – гностические культы, отличавшиеся поклонением змеям, – рассматривали Иисуса как Второе пришествие Змея. Потому что с приходом Иисуса закон Яхве, Ветхий Завет, был превзойден и люди наконец-то избавились от его оков. Но потом христиане сделали шаг назад. Их традиция – это традиция Ветхого Завета: добро и зло, праведность и неправедность, грех и искупление.
Эти же представления присутствуют в Вечной философии. Но Аристотель и Декарт проявляли больший интерес не к мистическим вопросам, а к феноменам пространства и времени. Так появился контраст между западным интересом к внешней стороне явлений и восточным – к глубинным ритмам и тайнам, наполняющим все явления. Эти две философии противопоставляются друг другу и в современном мире.
Глава 3. Мифология, воспринимаемая буквально
Есть ли разница между мифологией и религией?
Религия по сути – это мифология, воспринимаемая буквально – всерьез – и истолковываемая в контексте той или иной местности. Основные образы мифологии по большей части универсальны, Адольф Бастиан[34] называл их Elementargedanken – элементарными идеями. Однако каждый культурный мир считает свое собственное воплощение этих универсальных образов лучшим, истинным и отличным от других. Часто общества настолько зацикливаются на специфических символах, что теряют из виду единое послание, воплощенное в их мифах. Когда это происходит, культуры вступают в противоречие.
Всю жизнь я интересовался так называемой сравнительной мифологией. Люди говорят одно и то же, но на разных языках и потому путаются и не понимают друг друга. Если вы зайдете в английскую пекарню и скажете по-французски, что хотите pain, продавец услышит что-то вроде слова «пень» и ответит: «Ну что вы, у нас такого нет». Но если вы попросите хлеба на понятном языке, вам его обязательно дадут. И так везде и во всем.
В чем ценность религии в жизни отдельного человека?
Задача религии состоит в том, чтобы открыть эго человека – его «Я» – для благодати надличностных энергий и ориентиров. Тогда возникает вопрос: откуда берутся эти надличностные энергии и ориентиры? Они исходят – с психологической точки зрения – из недр души, гораздо более глубоких, чем эго. Если у человека есть вера в природу, то он позволит проявиться всему, что исходит изнутри, и станет воспринимать происходящее как некое послание своего естества ограниченному самосознанию.
Духовные истины объясняются с помощью религиозных образов. Религии говорят о связи преходящих, тленных, личностных форм сознания с универсальной загадкой сознания, о поиске этой более долговечной стороны жизни в вас самих. Они олицетворяют это таинство.
Возможно, это так в эзотерическом смысле, и все же ваше объяснение расходится с тем, как большинство людей понимают свою религию.
Популярная религия верит в конкретных божеств, а не размышляет о великом неизвестном. В популярной религии не имеет значения, какое у бога имя. Люди обращаются к своим богам только в трех случаях – они просят о здоровье, богатстве или детях: «Пожалуйста, сделай так, чтобы кукуруза росла! Пожалуйста, вылечи мою дочь, или я никогда больше не зажгу свечу на твоем алтаре!» На санскрите это проявление божественности называется словом «деси» – «народные верования».
Но есть еще один термин – «марга», заимствованный из лексикона охотников, который означает «тропа, оставленная следами животного». Тропа, которая приведет вас в покои сердца, где хранятся сокровища просветления, – это элементарная, или универсальная, идея религиозного мифа.
Первая часть жизни людей в традиционных обществах посвящена должному взаимодействию с социумом через деси. Затем, когда социум отстраняет человека – а это обязательно происходит в зрелом возрасте,– марга погружает его в себя, как и должно быть на закате жизни[35]. Но наша культура не пронизана мифологией, она не побуждает к обращению внутрь себя. Современные люди медитируют за чтением газетных статей об изнасилованиях, убийствах, политике и финансах. Можно сказать, что нас опустошают. Вот почему сейчас наблюдается беспрецедентное увлечение молодежи различными духовными практиками.
Западные религии не дают того же эффекта?
Юнг говорит, что религия – это защита от переживания Бога. Я бы добавил, что таковы наши религии.
Полагаю, что мифологию можно определить как проекцию метафорических образов, рассказывающих о возможностях переживания, действия и самореализации человеческого духа. В мифе есть некое таинственное измерение – оно было и будет всегда, и его невозможно обойти молчанием. Это как разница между рисованием круга на земле и бросанием камешка в пруд, от которого расходятся круги по воде. Миф «бросает камешек», то есть повествует о некоем центре, о том, что индейцы навахо называют тропой красоты из цветочной пыльцы, но не дает его точного определения.
Однако в догматических религиях определения ограничиваются рамками мифа и обряда.
Природа Бога
Разве так называемый Бог не является просто одним из сохранившихся следов примитивных суеверий?
Что ж, само слово «суеверие» означает нечто «перешагивающее» из прошлого в настоящее, в котором для него нет места. Я считаю, что фетиши первобытных племен не являются суеверием, потому что в том мире люди с их помощью максимально приближались к постижению тайн мироздания.
Когда же появляется другой способ восприятия божественного, более соответствующий окружающей обстановке, первобытные ритуалы становятся суеверием – тем, что «перешагивает» из прошлого в настоящее. Многие популярные до сих пор религиозные предания совершенно устарели с точки зрения современного опыта и потенциальных возможностей жизни.
Опыт, а не концепция есть путь к божественному.
Пытаться следовать своему пути, представлению своего народа о неземных силах как о реальном божестве – значит упускать главное. Как говорили древние гностики, проблема Яхве в том, что он считает себя Богом, а на самом деле является лишь отсылкой к таинству.
Философ-мистик Мейстер Экхарт, живший в XIII–XIV веках, говорил, что окончательный уход – это уход от Бога ради Бога. То есть это отказ от представлений своего народа, от этнической идеи – исторического понятия, которое можно объяснить словами и образами, – ради того, что необъяснимо, трансцендентно (как говорят индуисты, «чего не запятнал ни один язык, чего не достигло ни одно слово»), того, что все же может ощущаться как внутреннее движение и движение в пределах окружающего поля времени. Именно это должны передавать мифические образы.
Тогда кто – или что – есть Бог?
Кто такой Бог? Проблема в том, что мы склонны придавать Богу мужские черты. Что ж, это происходит под влиянием этнологической ситуации, в которой мы оказались. Таков наш исторически сложившийся этнический образ. Но, например, в Индии бог – женского пола. Итак, давайте отбросим олицетворение, здесь всегда есть варианты.
Слово «бог» используется лишь для обозначения измерения высшей тайны. То, что видно в телескопы обсерваторий, безусловно, поражает воображение гораздо больше, чем простенькая картина Вселенной, существовавшая во времена написания библейских текстов. Сейчас открыты миллионы галактик и скоплений галактик, и каждая галактика по размерам не уступает Млечному Пути, а Солнце находится лишь на окраине одной из них. Чудо божественного, чудо Вселенной становится все очевиднее и изумляет все больше!
Смотреть в микроскоп и видеть вращающихся демонов атома – это потрясающе! Таким образом, Бог – это, в частности, тот, кто все это продумал. Конечно, это совсем не то, о чем говорится в Библии.
Высшая тайна, которую мы называем Богом, находится абсолютно за пределами человеческого понимания или воображения. Даже Фома Аквинский, автор трактата «Сумма теологии» (который практически является описанием Бога), в другом своем трактате «Сумма против язычников» пишет: «Ибо только тогда мы по-настоящему познаем Бога, когда понимаем, что Он превосходит все, что можно сказать или помыслить о Боге».