здесь, чтобы мы могли жить в этом конкретном времени и пространстве. Мозг – это «узкое горло», это поставщик наших знаний. Мы изучаем те факты, которые помогают нам здесь. Мы должны жить с точки зрения того, что происходит здесь и сейчас, фокусироваться именно на этом, однако понимать, что существуют другие доминанты, другие возможности и обширный диапазон тотальности. Транспортное средство обладает ограниченным, сфокусированным сознанием, однако истинная сущность – то, чем вы являетесь в абсолюте, – есть проявление недифференцированного сознания в целом.
Можно ли здесь говорить о некоем пересечении с индуистской концепцией сознания?
В индуизме есть четыре аспекта сознания, которые символизируются слогом «АУМ» (или «ОМ»): три звука – «А», «У», «М» – и тишина, из которой возникает и в которую возвращается «АУМ».
Это четыре уровня сознания. Звук «А» ассоциируется с бодрствующим сознанием – сознанием, в котором все мы находимся и взаимодействуем друг с другом здесь и сейчас. Здесь «я» – не «ты», а «ты» – не «я». Мы раздельны. Мы – грубые, тяжелые тела, освещенные извне. В нас нет внутреннего света. Мы довольно медленно меняем форму. Для этого уровня сознания подходит аристотелевская логика: «я» – не «ты», «это» – не «то». Это один из уровней сознания, он поверхностен.
А потом вы ложитесь спать, видите сон и переходите на уровень, ассоциирующийся со звуком «У», – уровень сознания сновидения. Вы переживаете свой сон. Как субъект, вы удивлены тем, что видите. Вы даже не понимаете, что все это означает. Однако сон – это выражение вас самих; субъект и объект одинаковы, только они этого не подозревают. Тела во сне светятся сами по себе. Они сияют. Они довольно быстро меняют форму. Они несут в себе великое множество значений.
Здесь логика Аристотеля разбивается вдребезги. Это – царство мифов. Сновидение, видение, Бог. Ваш бог – это то, что вы способны ощутить, осознать и назвать Богом. Таким образом, ваш бог – это ваше предназначение, вы и ваш бог (как и ваш сон) – едины.
Это исключает все притязания на монотеизм. Не может быть одного Бога для всех. Даже у трех человек в одной часовне не может быть одного и того же Бога! У каждого – свой собственный опыт и свое собственное представление о высших силах. Это второй уровень сознания. Уровень мифа. Это сияющие образы, самосияние, то, что в буддизме называется самбхогакая – «тело блаженства». Это блаженство сна.
Затем мы переходим на следующий уровень сознания, ассоциирующийся со звуком «М»: глубокий сон без сновидений. Ваше тело все еще находится в сознании. Вам становится холодно, вы натягиваете на себя одеяло; если становится жарко, вы сбрасываете его; вы переворачиваетесь на другой бок, вам удобно или неудобно, сердце бьется, нервы функционируют, но ваше глубинное, «высшее» сознание не соприкасается с поверхностным, «низшим». Это сознание глубокого сна без сновидений. Это ваше растительное тело – то, что я называю телом мудрости. Именно отсюда исходят энергии, которые наполняют сновидение.
Цель йоги состоит в том, чтобы войти в это царство бодрствуя и обрести простое чистое недифференцированное сознание (далекое от осознания каких-либо вещей или взаимоотношений).
Это – основа всех восточных учений, чуждая западной философии. Именно это имел в виду Шопенгауэр, когда говорил о сознании, с которым вы идентичны и которое есть вы сами.
Вы были знакомы с Юнгом?
Я познакомился с ним в 1953 году. К тому времени я в течение двенадцати лет редактировал посмертные труды друга Юнга, Генриха Циммера, который был и моим большим другом. Мы с женой удостоились великой чести – нас пригласили на чай к доктору Юнгу с супругой в их имение в Боллингене на Цюрихском озере, и мы провели вместе незабываемый час. Да, мое личное общение с Карлом Юнгом длилось всего час.
Что отличает вас от юнгианцев?
Меня в равной степени интересуют и исторический аспект мифологии, и то, как распространяются мифы. Но, поскольку в юнгианских кругах «распространение» – это неприличное слово, думаю, меня нельзя считать преданным последователем Юнга.
С другой стороны, если говорить о психологическом аспекте мифологии, я не вижу никого, кто в этом продвинулся бы дальше Юнга. Я им восхищаюсь. Он великолепно вплетает в свои труды восточные мотивы. Например, в предисловии к «Тибетской книге мертвых» он рассказывает о свойственных ему ограничениях и признается, что многому научился на Востоке.
Я не представляю современной беседы о психологии без упоминания Юнга. Это попросту невозможно. Как невозможно привнести бихевиоризм в толкование символов.
Не потому ли, что бихевиоризм игнорирует эмоции?
Не эмоции, а опыт! Когда с вами что-то происходит, вы можете испытывать эмоции, но ощущение пространства, которое дает вам собор, – это не чувство; чувство приходит в результате пережитого. О чем, черт побери, говорят те, кто даже не понимает разницы между стимулом и реакцией?!
У Юнга гораздо более тонкий подход к символам. Он сообщает, что символы разговаривают, и рассказывает, о чем они говорят.
У человека должно быть что-то, что поможет ему в индивидуальном поиске современного смысла в древних традициях. Я считаю, что здесь очень пригодятся рассуждения Юнга об индивидуации. Он не касается традиций, но исследует глубины нашего внутреннего мира. Сейчас я могу с уверенностью сказать, что для молодежи нет лучшего руководства, чем труды Юнга. Они помогают понять, в чем заключается лично ваша задача.
И в чем же эта задача?
Ваша задача – соотнести себя со своим миром; не с неким миром, который должен быть, не неким миром, который находится где-то в другом месте, а с вашим миром. Найти в нем свое место. Затем, где-то в середине пути, вы начнете открывать новые измерения духа, приходящие через мир, в котором вы живете. Наконец наступает момент, когда следует остановиться, и тогда начинается та самая насыщенная вторая половина жизни, о которой так хорошо говорил Юнг и которую познал я сам, потому что вступил в нее. Это нечто такое, что приходит само по себе.
Юнг призывает жить честно, относиться к себе как к некой целостности. И не делать больше уступок жизни – мирской жизни, – чем это необходимо.
Я не знаю никого, кто был бы более достоин стать моим проводником.
Глава 5. Обращение внутрь себя
Когда рушатся основы
Что делать человеку в эпоху, когда старые мифы теряют актуальность?
Пока мифология жива, в ней всегда есть некая внутренняя привязка к настоящему: созерцая иконографические образы, человек как в зеркале видит отражение своих убеждений, свою внутреннюю истину. Но когда картинка распадается, когда ставшие архаичными образы больше ни о чем не говорят, когда человек оказывается вне обстоятельств, породивших эти образы, у него возникает потребность во внутреннем поиске.
Случалось ли раньше, что общество теряло свой миф?
Приведу одну довольно удачную, на мой взгляд, аналогию с современной ситуацией. Американские индейцы равнин в основном занимались охотой на бизонов, и именно бизон занимал центральное место в их общественном укладе. Животное, от которого зависит жизнь охотничьих народов, традиционно становится их духовным посланником.
Охотник живет за счет смерти других. И суть мифа его народа заключается в том, что животное добровольно отдает себя в жертву, зная, что человек совершит особые обряды и возвратит его кровь в почву, в материнскую утробу, а значит, оно переродится и вернется на следующий год. Оно покидает свое тело, но его жизнь превозмогает земную смерть. Социальный строй индейцев-охотников подчиняется этим обрядам, и потому бизон имеет для них огромное символическое значение. Прекрасный пример этого вы найдете в книгах Джозефа Эпса Брауна и Джона Нейхардта про индейского знахаря по имени Черный Лось[53].
Затем начиная с 1870-х годов бизонов начали истреблять белые люди, чтобы их стада не мешали работе железной дороги, американские переселенцы могли выращивать на равнинах пшеницу, а также для того, чтобы индейцы потеряли источник пропитания и были вынуждены уходить в резервации. Так все и произошло.
Но индейцы не просто лишились пищи, они утратили религию. Их символ исчез. Невозможно говорить о бизонах, когда их больше нет и не их мясо лежит на тарелке. Этот культ полностью распался. Что же происходит дальше? По равнинам молниеносно распространяется пришедший из Мексики культ кактуса пейота. Что особенного в этом растении? Оно дарует видения, поскольку в его стеблях содержится вещество, вызывающее галлюцинации.
Таким образом, объект обряда – бизон – исчез, как и образ жизни, который делал этот обряд актуальным. Внешняя структура общества распалась, и индейцы обратились внутрь себя в поисках новых символов. Они обязательно появятся и обретут ту или иную форму в зависимости от переживаний конкретного человека.
Есть ли еще какие-нибудь примеры культуры, не привязанной к своим мифам?
Да, нечто похожее происходило в период древнегреческих мистерий. Мифология полиса, более ранней формы социальной организации общества, распалась с появлением космополиса – огромного города с совершенно новым укладом жизни. И греки, как и жители современного Запада, обратили взор внутрь себя. Кроме того, наступала эпоха цезарей, управлявших толпой, а не народом. Эти два понятия ни в коем случае не синонимы. Толпа состоит из людей разного происхождения и разнородных верований, без единого общего идеала. Такое общество нужно удерживать силой, иначе оно распадется на части. Во времена возвышения династии Цезарей люди начали обращаться внутрь себя, чтобы отыскать то, чего им не хватало во внешнем мире.
Когда социальная структура коллективного бессознательного разрушается, единственным для человека средством обрести свою собственную религию становится обращение внутрь себя. Именно это происходит с нами сейчас.