Я остановился в отеле «Кортленд», которой находился всего в одном квартале от дома Джин, девушки, на которой я женился тринадцать лет спустя. Тогда мы еще не были знакомы, она была совсем девчушкой, увлеченной танцами.
На обратном пути я закрутил роман с одной девушкой – все было невинно, без привычных сейчас бурных страстей. (Много лет спустя она снова вошла в мою жизнь.) Затем меня пригласили на морскую прогулку в город Якиму, штат Вашингтон, и я побывал на родео американских индейцев. А потом снова вернулся в университет.
Изучать легенды о короле Артуре?
Моя дипломная работа называлась «Скорбный удар» и была посвящена роману «Смерть Артура» Томаса Мэлори. Преподаватели высоко оценили ее, и мне предоставили стипендию на поездку в Европу.
Я глубоко проникся этой темой, хотя все еще продолжал заниматься бегом. Мне шел двадцать третий год. Та стипендия досталась мне, как и все остальное в жизни, по счастливой случайности. Я окончательно забросил легкую атлетику – невозможно совмещать профессиональные тренировки и серьезные занятия наукой – и в 1927 году приехал в Париж.
В то время вы были одним из самых быстрых бегунов в мире. Вам было трудно оставить спорт?
Я раздумывал о том, стоит ли полностью погрузиться в учебу, и проиграл забег, который очень хотел выиграть. Я никогда раньше не приходил вторым. Знаете, после этого я целых пять дней снова пробегал свою дистанцию. Если бы в тот раз я пришел первым, то не бросил бы спорт и продолжил заниматься бегом еще два, три или даже четыре года.
Олимпийские игры 1928 года были не за горами, но я решил распрощаться с легкой атлетикой. В 1928 году я был в Париже, а все мои друзья – на Олимпиаде в Амстердаме. Правда, потом они приехали ко мне, и мы устроили вечеринку.
В те времена у спортсменов было не так много профессиональных возможностей. Но если бы вы выиграли тот забег и поехали на Олимпийские игры, то могли бы стать тренером, а не мифологом.
Да, вероятно. Но это был бы неудачный выбор карьеры. Я знаком с парнем, который в том году взял олимпийское золото. Я много раз соперничал с ним на одной дистанции. Но на Олимпиаду я так и не попал, и теперь очень этому рад. Хорошо, что я это понял. Как говорит мой любимый Ницше, «не реализовав то, что пришло к вам как подарок судьбы, вы разрушите свою жизнь. Тот или иной выбор, сделанный в важный момент, полностью все меняет».
Значит, вы приняли проигрыш в том забеге?
Если вы говорите «нет» какой-то части своей жизни, вы говорите «нет» всему, что с этим связано. Желая встать на путь самоутверждения, просто скажите «нет» неудаче, тому, что вызывает у вас острую досаду, что вы считаете позором.
Позором?
Да, позор или досаду, но не чувство вины. Ницше называет чувство вины моралью рабов. Виновен тот, кто ослушался и боится наказания. Задумайтесь о религиозной подоплеке этих эмоций: ад – это наказание, а вина – страх наказания за то, что вы ослушались повеления.
Позор – благородное чувство. Я потерпел неудачу и от позора совершаю харакири. Если же я ослушался и не сделал того, что мне было велено сделать, я испытываю вину. Это совершенно другое моральное состояние. С точки зрения психологии между позором и виной – большая разница.
Как вы приняли свою неудачу с точки зрения путешествия героя?
Я просто знал, что у меня была чудесная жизнь.
До этого момента?
Нет, всегда. Если бы я выиграл тот забег, моя жизнь сложилась бы иначе.
Вы уже тогда так думали?
Нет.
Как же вам удалось отказаться от роли бегуна и стать ученым?
Я давно решил, что буду заниматься наукой, но не смог бы посвятить этому всего себя, если бы продолжал тренироваться. Так что мне действительно было проще отказаться от легкой атлетики и уйти с головой в учебу. Приехав в Париж, я мог бы заняться верховой ездой, но решил этого не делать.
Получается, чтобы принять подарок судьбы, нужно твердо верить в то, что в конце концов все сложится наилучшим образом?
Нет, нет, не наилучшим образом. А просто хорошо. Все даже может пойти кувырком, но вы должны быть на это согласны.
В английском языке есть слово weird, его можно перевести как «фатальный». Оно связано со сложным понятием «судьба». В исламе есть слово kismet – «судьба, определенная вам Богом». Этим объясняется невероятное мужество настоящих мусульманских воинов. С ними не может случиться ничего, что не было бы предначертано им свыше. И они принимают это. Если им суждено умереть, они умирают.
Также есть немецкое слово werden – «становиться». Вы становитесь тем, кем предположительно должны стать. Слово werden – «становиться» – лежит в основе английского weird. Оно также переводится как «роковой», но это не то же самое, что kismet.
Вспомним раннеанглийское эпическое произведение «Беовульф». Главному герою предстоит сразиться с драконом. Он уже стар и понимает, что это ему не по силам. Но такова его судьба: он вождь и никто, кроме него, не сможет бросить вызов чудовищу. Беовульф сидит, размышляет и собирается с силами, чтобы вступить в эту битву. Wyrd, или «судьба»,– конечный момент werden его становления – «подошла к нему совсем близко»… Какие прекрасные слова!
В греко-римских мифах судьбы существуют отдельно от нас, вне нас – их прядут три сестры-богини. Это что, способ меньше переживать – мол, дело не во мне, а в судьбе?
Судьба не связана с качествами личности. Это надличностная категория. Следуя судьбе, вы открываетесь чему-то более глубокому, чем ваши представления или знания о себе. Это опыт, который приходит к вам изнутри, когда вы раскрываетесь.
Вернемся к годам вашего обучения: вы бросаете спорт и…
Уезжаю из США во Францию.
Меня захватил Париж. Там были все – Пикассо, Джойс, Матисс. Я ничего не смыслил в искусстве – весь Нью-Йорк ничего в нем не смыслил. В Париже я узнал о современном искусстве и его связи с мифами.
И открыл для себя Джойса. Все началось с того, что я прочел запрещенный в Штатах роман «Улисс». (Потом я тайком провез эту книгу к себе на родину.) Только представьте, вы приходите в книжный магазин, с замиранием сердца спрашиваете: «Avez-vous Ulysses?» («У вас есть „Улисс“?») И уносите с собой свой собственный экземпляр.
В третьей главе «Улисса» написано: «Неотменимая модальность зримого. Хотя бы это, если не больше, говорят моей мысли мои глаза. Я здесь, чтобы прочесть отметы сути вещей: всех этих водорослей, мальков, подступающего прилива, того вон ржавого сапога». Я не мог понять, о чем читаю! Что все это значит, черт побери? Я пришел к Сильвии Бич[77] в книжный магазин «Шекспир и Компания» и с негодованием спросил:
–Как вы это читаете?
– Просто читаем то, что написано, – ответила она.
И я вздрогнул.
Джойс рассуждал о вещах, которые мог понять лишь хорошо образованный человек. При этом он был католиком, который смог выразить свои идеи, не утратив веры.
Первые наброски романа Джойса «Поминки по Финнегану» были опубликованы в авангардном журнале Transition под редакцией Юджина Джоласа. Должен сказать, я был совершенно обескуражен, как и все остальные, но все же купил годовую подписку на Transition, внимательно изучил отрывки и почувствовал, что эти тексты имели для меня огромное значение, хотя и не совсем понимал, какое именно.
Роман «Поминки по Финнегану» был закончен и опубликован в 1938 году. К этому времени я уже стал подготовленным читателем. И потерял интерес к академическим занятиям. Внезапно передо мной распахнулся блестящий и оглушающий современный мир.
А как же ваша учеба?
В Парижском университете я увлекался средневековой литературой, а также старофранцузским и провансальским диалектами. Я читал только на французском, но обнаружил, что наиболее важные книги были написаны на немецком. Мне продлили стипендию еще на год, я поступил в Мюнхенский университет и стал изучать немецкий и средненемецкий.
В Мюнхене я жил в немецкой семье, говорил и думал по-немецки. Там же я случайно встретил американского студента, который, как и я, был лингвистом, но занимался санскритом. Я тоже записался на курсы санскрита и буддизма у замечательного профессора Эртеля в Мюнхенском университете, и в мою жизнь вошла Индия. Я увлекся философией, мифологией, литературой. Все это было очень, очень далеко от старофранцузского. Но я совершенно потерял голову.
Тогда же я познакомился с трудами Юнга, Фрейда и Манна. И передо мной снова открылся целый мир!
Как вам удалось совместить все это с учебой в Колумбийском университете?
Я вернулся в Колумбийский университет в 1929 году, за пару дней до краха Уолл-стрит. У меня не было ни работы, ни денег, и все же я решил, что пути назад в этот бурлящий котелок для меня нет.
Что? Вы бросили университет?
Я уже давно решил, что не буду заниматься тем, к чему не лежит душа. Из-за финансового кризиса чулочно-носочный бизнес моего отца почти прогорел. Я не понимал, что со мной происходит. Мой мир перевернулся. Я больше не хотел изучать легенды о короле Артуре. Меня ждали гораздо более интересные дела, но я не знал, какие именно. Я хотел писать, хотел быть антропологом – я сам толком не понимал, чего хотел! Все вокруг было чудным, новым.
Я навсегда распрощался с Колумбийским университетом… И на целых пять лет стал безработным!
Богемный антракт
Оглядываясь назад, вы не жалеете, что недоучились в университете?
Когда вам едва за двадцать, в вас много огня. Если бы моим научным руководителем остался Роджер Шерман Лумис[78], я бы получил обещанное место в Колумбийском университете. Я знаю, кому досталась эта работа и что это был за человек. Это так замечательно: оказаться на развилке дороги, решить, куда пойдешь ты, видеть, кто выбрал другой путь. Тот человек был уважаем в академических кругах, но вряд ли вы о нем слышали.