Когда молодежь спрашивает моего совета, я говорю: «Найдите то, что делает вас блаженно счастливыми, и следуйте этому пути». Вам может казаться, что выхода нет, но поверьте, двери есть всегда, и не просто двери, а дворцовые врата.
Какие двери открылись перед вами?
Наша семья обеднела; я переехал в Вудсток и снял крошечную лачугу за двадцать долларов в год. Я был молод, холост, и меня все устраивало. Я ушел в себя на пять лет и просто делал что хотел.
Время от времени я писал короткие рассказы (которые никто не покупал) и читал, читал, читал. Я открыл для себя американскую литературу, в частности Эрнеста Хемингуэя и Синклера Льюиса. Особенно меня поразили ранние произведения Хемингуэя: «В наше время», «Мужчины без женщин», «И восходит солнце». Мне хотелось писать, как он (об этом мечтает любой неопытный автор). Но подлинный интерес вызывал у меня Джойс.
Целых пять лет я не работал. И старался найти выход из тупика, в который я попал в Колумбийском университете, пытаясь осилить Бертрана Рассела и Джона Дьюи. Совершенно отчаявшись, я решил уехать. Мама разрешила мне взять машину, и я заколесил по стране в поисках лучшей доли.
Это было невероятное путешествие. Я ехал на своем «форде» со скоростью сто километров в час и чувствовал себя гонщиком.
Поиски работы увенчались успехом?
После того как разразился финансовый кризис, мой отец махнул на все рукой и сказал: «Давайте отправимся в круиз!» Мы сели на шведский лайнер и поплыли на Карибы, а затем в Гавану. С нами путешествовала одна привлекательная девушка, которая мне очень, очень понравилась… Что ж, это была первая американка, которую я встретил после нескольких лет, проведенных за границей. Ее звали Адель Дэвис[79]. Эта была смелая девчонка, помешанная на правильном питании. Когда мы вернулись, она решила, что не может найти себя в Нью-Йорке, и уехала в Сан-Франциско. Два года спустя я сел в «форд» и сделал то же самое.
Я начал изучать русский язык. На дворе стоял 1932 год. Что мне было делать? Никто не понимал, что происходит. Мир словно застрял на одном месте. Сейчас такое даже представить невозможно. Работы вообще не было.
Я нашел номер Адель в телефонном справочнике, она пригласила меня на пару вечеринок, помогла осознать, что я – на дне, и взяла надо мной шефство. Замечательный человек, прекрасная женщина! Я был очень подавлен, а она придала мне энергии.
Я отправился в город Кармел, в который стекались многие творческие личности. По дороге я заскочил в Сан-Хосе и позвонил Иделл, девушке, с которой я познакомился на яхте, возвращаясь с Гавайев. «О, Джо!» – воскликнула она и рассказала, что ее сестра Кэрол вышла замуж за парня, который тоже пытался писать. «Давай я съезжу с тобой в Кармел и представлю тебя своей сестре!» – предложила она. И познакомила меня с Джоном и Кэрол Стейнбек, жившими в Пасифик-Гроув. Я просто влюбился в эту пару!
Я остался в Кармеле и снял домик, который назывался «Тыквенная корочка». Я снова взялся за Джона Дьюи и Бертрана Рассела и пытался писать вместе со Стейнбеком, а Адель подкармливала меня витаминами. У Джона и Кэрол был один знакомый – невысокий парень с козлиной бородкой, по имени Эд Рикеттс. Он был биологом и работал в Консервном ряду – промышленном районе, прославленном Стейнбеком (именно в его лаборатории разворачивается действие одноименного романа). Наше знакомство с Рикеттсом стало для меня знаменательным событием. Эд исследовал приливные явления, а я интересовался биологией еще со школы. Беседуя с ним, я понял, что между мифологией и биологией существует очень тесная связь. Я рассматривал мифологию как функцию биологии (это продукт человеческого воображения, которое приводят в движение энергии взаимодействующих друг с другом органов тела, и именно эти энергии лежат в основе архетипологии мифа). Так что я считал себя своего рода маргинальным ученым, изучающим феноменологию человеческого тела.
Вы смогли осилить Джона Дьюи и Бертрана Рассела?
Я стоял в библиотеке Кармела, размышляя, что бы почитать, как вдруг моя правая рука сама потянулась к «Закату Западного мира» Освальда Шпенглера. И это стало началом всего. Я проглотил первую страницу и понял: вот то, что я так долго искал! Дьюи и Рассел просто испарились. С тех пор в течение двух лет я не читал ничего другого. Это было оно! Все, что я узнал в Германии, обрело окончательный смысл и вписалось в современный контекст. Благодаря этой книге я долгие годы изучал Гёте, Шопенгауэра и Ницше, а затем понял, что Манн, Юнг и Джойс говорили о том же.
О том же?
О системе архетипических побуждений, которым подчинялась человеческая натура, действующих на протяжении истории в разных религиях. С тех пор я сконцентрировался на этом синтезе.
Закончив первый том «Заката Западного мира», я отдал его Стейнбеку. Когда мы увиделись в следующий раз, мой неуклюжий приятель (люди думали, что мы братья) задумчиво расхаживал вперевалку, как медведь, почесывая бок.
Я спросил:
– Что случилось, Джон?
– Не могу это читать, не могу!
– Почему?
– Мое искусство! Мое искусство! Это же трактат о том, что нам следует отложить ручку и кисть и взяться за разводной ключ и учебник по юриспруденции – «Технология и право»!
– Джон, нельзя просто закрывать на это глаза. Это нужно принять и пережить.
Он вернул мне книгу, и я снова погрузился в чтение.
Звучит как идиллическая история из жизни богемы.
Никогда не забуду то чудесное время, полное озарений. Ах, эти четыре волшебных месяца! Меня окружали замечательные люди. Мы все были на седьмом небе от счастья. Весь мир замер, и мы – вместе с ним. Мы словно парили в воздухе, наслаждаясь безмятежностью. Все было просто великолепно.
На что вы жили?
Я снял домик в Пасифик-Гроув за пятьдесят центов в день. Денег становилось все меньше. Я заработал достаточно игрой на саксофоне во время учебы в университете, чтобы какое-то время продержаться. И даже немного помог папе.
Так вот, я был без ума от Шпенглера и просто плыл по течению, пытаясь найти свое призвание. Мы с Эдом Рикеттсом – тем самым биологом, изучавшим приливные явления, – ходили собирать сотни морских звезд и морских огурцов во время отлива, а потом сдавали их в школы. Эд собрался на Аляску на небольшом судне, и я с радостью присоединился к нему. Из Сиэтла мы направились по Внутреннему проходу до самого Джуно.
Этот водный путь просто великолепен! Шесть недель наше суденышко бороздило воды залива Пьюджет-Саунд. Мы то и дело высаживались на абсолютно необитаемых островах и собирали морских животных, а Эд делал заметки. Стоило это удовольствие двадцать пять центов в день за всю команду. Иногда мы заходили в порт. Поскольку все консервные заводы были закрыты, рыбакам некуда было сдавать улов, и нас буквально заваливали лососем. Протяни руку и возьми себе рыбину! Чем не идиллия? Всем казалось, что во времена Великой депрессии города вымерли, но это было далеко от истины. Нет ничего лучше, чем жить, никуда не стремясь, и наслаждаться настоящим моментом. Именно так мы и делали!
Наконец мы прибыли на Аляску и на время остановились в Ситке. Эд получил заказ на полторы тысячи гонионемусов – маленьких медуз-крестовиков. Мы жили в домике у моря. Каждое утро я отправлялся на корабль, передавал наше каноэ команде, а затем вплавь возвращался на берег. В ледяной воде! Я сам чуть не превратился в ледышку!
Затем мы с Эдом отправились в Джуно – пограничный городок, в котором жили золотоискатели. В каждом магазине там были устроены или бар, или бильярдная. Изначально Аляска считалась территорией России. Многие русские (а я в то время уже говорил по-русски) женились на индейских девушках и создавали смешанные семьи. Они любили вкусно и обильно поесть и повеселиться. Многие из старателей были аристократами, сбежавшими из СССР. Эти удалые ребята работали в шахтах – и с удовольствием шли на риск. Они взрывали породу и сразу спускались в забой проверить, все ли взорвалось как надо. После очередной пирушки они надевали папахи и громогласно заявляли: «Идущие на смерть, приветствую вас!» А затем исчезали в шахте, как сказочные великаны.
Я освоил балалайку – нехитрый трехструнный инструмент с мажорным звучанием. И даже научился играть плясовую.
Куда вы отправились дальше?
В школе, в которую я ходил в детстве, освободилось место учителя. Я одолжил у Эда денег на дорогу и целый год преподавал в Кентербери.
Аляска с Калифорнией просто исчезли из моей жизни. Я провел там немало ярких и незабываемых дней, хотя и чувствовал все это время скрытое напряжение.
Почему вы так мало проработали учителем?
Я пробыл целый год в той школе, потому что другой работы в разгар Великой депрессии не было, но не планировал продолжать эту карьеру. Я решил, что больше никогда не стану учить мальчиков-подростков. Это очень сложный возраст. Я не хотел входить в эту реку дважды.
Также я продолжал изучать историю, опираясь на труды Шпенглера, и возобновил занятия санскритом. Это был непростой год. Мой отец практически разорился. И вдруг один журнал купил мой рассказ под названием «Строго платонически» (Strictly Platonic)[80]. Мой агент продал его за целых 350 долларов! И я уволился из школы. Даже не знаю, что это был за журнал; я просто взял деньги и рванул обратно в Вудсток.
Я был молод, холост, никогда не отказывался от приглашения на ужин – и научился жить, питаясь всего раз в день. Одна местная семейная пара с огромным псом по кличке Фриц (помесь доберман-пинчера и овчарки – огромное, забавное и немного сумасшедшее животное) уехала на зиму в Нью-Йорк. Меня попросили пожить в их частном доме в лесу и присмотреть за Фрицем.
Зима выдалась ужасно холодная. Я рубил дрова, чтобы протопить дом, изучал санскрит и запоем читал. Джойс, Шпенглер, Манн и Юнг сливались воедино у меня в голове. Также я увлекся трудами немецкого африканиста Лео Фробениуса. Его книги по