Значит, все сводится к личному опыту?
Приведу слова великого немецкого мистика ХVII века Ангелуса Силезиуса:
Что толку, Гавриил, в твоем послании к Марии,
Если и мне не можешь ты принесть сейчас же ту же весть?
Иными словами, можешь ли ты пробудить во мне Христа, чтобы я сказал, как апостол Павел: «Теперь уж не я живу, но живет во мне Христос» (Гал. 2:20)? Вот что такое непорочное зачатие – это рождение Бога в душе.
Почему то, что некоторые предпочитают толковать мифологию буквально, становится проблемой для всех людей?
Возьмем три мировые религии: иудаизм, христианство и ислам, которые никак не могут ужиться друг с другом. Они исповедуют одно и то же учение, только в трех разных вариантах, и даже не могут понять своих собственных метафор! Одна группа называет Бога Яхве, другая – Богом Отцом, третья – Аллахом, и вот уже между ними разразилась война! Мир сошел с ума – по крайней мере обезумели те, кто им управляет.
Каждый толкует свои символы с точки зрения исторических событий, а не мистических отсылок. Возьмем, к примеру, образ Земли обетованной: думать, что это некий участок суши, – значит конкретизировать символ. Религиозные символы в мифологии в первую очередь являются метафорами человеческих возможностей и не имеют ничего общего с буквальными действиями в реальном мире. Земля обетованная – это сердце, пребывающее в покое и гармонии; такой территории нигде нет.
В замечательной книге Джона Нейхардта «Говорит Черный Лось» рассказывается об индейце лакота-оглала-сиу, у которого в юности было мистическое видение судьбы, уготованной его народу[10]. Он узрел «обруч своего народа», сплетенный из многих обручей, и все они выражали одну и ту же природу человека. Обруч его малочисленного племени должен был раскрыться и стать одним из многих-многих обручей многих-многих наций.
Черный Лось увидел себя на высочайшей центральной горе мира и пред собой – все нации как один народ. Он сказал, что эта гора – пик Харни в Южной Дакоте. И тут же добавил, что эта гора – повсюду.
Он имел в виду, что ваше место, где бы оно ни находилось, является центральной точкой мира. Это мифологическое, а не религиозное толкование. Такое же послание содержится в труде средневековых алхимиков «Книга двадцати четырех философов». Там говорится: «Бог – это умопостигаемая сфера, окружность которой – нигде, а центр – везде».
Это слова тех, кто пробудился! Тех, кто понимает, что в основе культа лежит определенный образ или идея святилища. Но это еще не истина в последней инстанции. Это лишь перст, указывающий на луну, в небо – метафора трансцендентного. Именно это, по моему мнению, было утрачено в иудео-христианской традиции.
Принимая свой пик Харни за центральную гору, вы теряете связь с человечеством и замыкаетесь в своей этнической или национальной группе. Именно это происходит с мировыми религиями. Их последователи воспринимают символы в священных текстах как конкретные исторические события, а не метафоры и, следовательно, не видят связи с природой человека. Если вы думаете, что центральный город мира – это Иерусалим или Бенарес, что он не повсюду, то вы увязли в культе и не поняли метафоры.
Значит, большинство людей не понимают, что прямолинейное восприятие мифологии влечет за собой реальные последствия?
Мы осознаем проблему, но не связываем ее с толкованием мифов. Задумайтесь о бедах современного мира и о том, что за ними стоит. Так, в Индии не утихает конфликт между индуизмом и исламом. Речь идет о противостоянии двух великих мифологических структур: исламского монотеизма и политеистического индуизма – возможно, древнейшей традиции высокой культуры, существующей по сей день.
Продвигаясь дальше на запад, нельзя не вспомнить об Израиле – государстве, в основе которого лежит мифологическое убеждение в том, что оно было обещано, уготовано и подарено еврейскому народу самим Богом. При этом Ближний Восток вполне может стать причиной Третьей мировой войны, потому что на этих территориях существует другая мифологическая традиция, противоположная ветхозаветной, – исламская.
И поскольку сейчас наблюдается тенденция считать, что все мы единый народ, живущий на одной планете, что все мы связаны экономически и политически, говорить о каком-то отдельном горизонте или отдельном обруче неуместно. Настало время ориентироваться на человека, а не на политическую карту. Учитывая события на Ближнем Востоке, мне кажется, что три мировые религии сами себя лишили будущего. Им следует открыться – обручи нужно разомкнуть.
Мудрый хранитель священной трубки лакота – Черный Лось – видел образ этого будущего. Во-первых, обруч вашей нации – это обруч, соединяющий ее со многими другими нациями; и, во-вторых, ваша священная гора – это, по сути, универсальный символ человеческого сердца.
Что вы имеете в виду, используя термин «символ» по отношению к мифу?
Я называю символом знак, который указывает за пределы сознания смотрящего на основу смысла и бытия. Из мифа вы узнаёте о себе как о частице мироздания. Если в конце концов символ говорит не о вас, а о чем-то внешнем, то он попросту не работает.
У Карлфрида Дюркгейма[11] есть замечательное словосочетание: «открытость трансцендентному». Если божество скрывает трансцендентное и не дает вам ни на шаг приблизиться к тому, что выходит за пределы человеческого познания, оно превращает вас в почитателя и преданного раба, но не раскрывает таинство вашего бытия. Я называю это патологией теологии.
Значит, символические образы в мифе – это не просто литературный прием? Они несут в себе саму суть и мудрость жизни?
Генрих Циммер[12] был первым человеком, который говорил о мифах то же, что думал о них я. Он считал их не экспонатами в музее диковинок, а путеводителями. Циммер читал лекции о том, что мифы появлялись не для того, чтобы подивить народ, а как модели для понимания нашей собственной жизни. Я все время думал точно так же.
Конечно, об этом писал и Юнг, но более поверхностно. Циммер гораздо глубже анализировал мифологию. Юнг был склонен придавать мифам форму с помощью архетипов, словно лепя из них свое фирменное печенье. Циммер не делал ничего подобного. Я не знал никого, кто обладал бы столь же уникальным даром истолковывать символические образы. Сидя с ним за столом, можно было завести разговор о чем угодно – он мог рассуждать даже о символизме лукового супа. Я лично это слышал! Не помню, о чем шла речь, но он перевел беседу на луковый суп и начал яростно его критиковать. Боже, это было гениально! Представьте, что вы прочитали что-то и как губка впитали поразившую вас мысль. Именно так делал Циммер. У него был врожденный талант усиливать образность, опираясь на собственный опыт.
От него я научился не бояться по-своему толковать символы. Вы словно получаете послание, и границы понимания расширяются. Я развил эту мысль в статье «Дилетант среди символов», составленной из отрывков его работ, ставшей предисловием к его книге «Король и труп». В этом весь Циммер! Когда ему открывалась суть образа (заметьте, он чертовски хорошо разбирался в символах), он точно знал, как подтвердить свое открытие, проверив его на собственном опыте. Он все проверял. И всегда толковал символы сам, опираясь на множество подсказок с Востока.
Вы также называете символы образами.
Мифология – это система аффективных символов, знаков, вызывающих и направляющих психические энергии. Это больше похоже на вызывающее сильные эмоции произведение искусства, чем на научную теорию.
Я хочу еще раз подчеркнуть: символы и образы универсальны (эта мысль не оставляла меня с 1940-х годов, когда я начал писать). Они по-разному толкуются в соответствии с укладом жизни в той или иной местности. Но если провести правильные аналогии, то можно преодолеть различия, потому что визуальные образы не скованы словами. Языковые барьеры возникают лишь для их толкования.
Здесь я расхожусь во мнении с Клодом Леви-Строссом и Эрнстом Кассирером[13]. Когда речь идет о передаче мифа, язык имеет второстепенное значение.
Я считаю, что именно визуальная составляющая мифа – первична. Мне кажется, что миф проистекает из представлений, или видений, а видение – понятие межкультурное, межъязыковое. То, что мы находим одни и те же мифологические мотивы по всему миру, разрушает аргументы в пользу первичности слова. Вербализация зависит от особенностей и укладов определенной территории. Поэтому, хотя мифология в той или иной местности, безусловно, получила словесное выражение, архетипы, породившие вторичные словесные определения, являются довербальными.
А значит, структура, из которой возникают мифы, – это структура человеческого тела и взаимосвязей энергий его органов как источников побуждений, независимо от того, находятся ли они в конфликте или в гармонии друг с другом.
Мифология выходит за рамки интеллектуального понимания?
Логики образного и вербального мышления в корне отличаются. Я все больше и больше убеждаюсь в том, что существует ряд так психологически обоснованных архетипов, которые просто обязаны работать в любой доступной им области. В мифах они представлены изобразительно. Существует большая разница между воздействием изображения и его интеллектуальным и социальным толкованием и применением.
Начав философствовать о функциях мозга, мы забываем о природе тела. У тела есть своя собственная система мотивации, о которой должен узнать разум, и миф – это порождение тела, то есть самой природы.
Мифология говорит через образ. И именно образ, а не язык преобразовывает наше сознание. Визуальное воздействие – это инициирующий опыт. Понимая – или пытаясь понять – послание, которое заложено в системе образов мифа (или, например, истолковать сновидение), вы словно постигаете глубины своей природы.