— Инвестиций? — переспросил я. Картина начинала проясняться.
— Конечно. С тех пор, как умер мой муж, всеми инвестициями в нашей семье занималась я. И как раз начала набивать руку, когда Аазмандиус бросил школу и исчез без гроша… Я имею в виду, без следа. Уверена, будь у меня еще несколько миллионов для вкладывания денег, я не промахнулась бы.
— Понятно.
— Слушайте, у вас, случайно, нет доступа к свободному капиталу, а? Я могу вложить его в выгодное дело для вас, а прибыль мы можем поделить… Хотя вам будет лучше заставить свои деньги работать, снова вложив их в дело, как только вы их получите.
Я вдруг остро почувствовал тяжесть чековой книжки у себя в кармане. Разговор принимал неудобный оборот.
— Мгм… Я сейчас немного нуждаюсь, — уклонился я от прямого ответа, — потому и искал… Аазмандиуса, так как он задолжал мне деньги.
— А разве у вас нет друзей, способных дать вам взаймы миллион-другой?
— Вообще-то нет. Они все такие же бедняки, как и я. Извините, Герцогиня, мне сейчас надо идти. Меня внизу ждет такси и каждая проведенная здесь минута стоит мне больше, чем вы можете себе представить.
Я испытывал отчаяние, когда Эдвик вез меня с Пуки обратно в отель. Последняя моя надежда найти Ааза пошла прахом. Теперь, когда оказался бесплодным розыск его в среде магов, я совсем не представлял себе, как его найти, иначе, чем стучась в каждую дверь этого измерения… а на такую попытку у меня просто не было сил, даже если бы нашлось время. Миссия провалилась. Не оставалось ничего иного, как расплатиться с Эдвиком и Пуки, выписаться из отеля и придумать, как просигналить Маше забрать меня отсюда на Пент. Я надеялся, если снять с пальца ее кольцо, то она появится, но уверенности не было. Возможно, в борьбе с королевой Цикутой я проявлю больше умения, чем в поисках Ааза. Мне следовало бы испытывать печаль, когда я выписывал чеки водителю и телохранителю. Вместо этого я вдруг задумался о Герцогине.
Поначалу я счел ее сумасшедшей старой дамой, живущей прошлым, поддерживая иллюзию богатства, в которую не верил никто, кроме нее. В идеале, кому-то, неравнодушному к ее судьбе, следовало бы строго поговорить с ней и попытаться снова вернуть ее в контакт с действительностью, чтобы она начала приспосабливаться к действительному положению. Поразмыслив, я счел его скорее печальным, чем раздражающим или достойным презрения.
Затем мои мысли стали незаметно переходить от ее дел к моим. Не был ли я, так же как и она, виновен в попытках основывать свою жизнь на том, как было или должно быть? Я был неискушенным, необученным юнцом, и такое представление о самом себе все еще преследовало меня во всем, что я ни говорил и делал. Я считал, что должен быть безупречным бизнесменом и управляющим, и, преследуя эту цель, обращался с собою и другими довольно сурово. Что же являлось для меня действительностью?
Еще до прибытия на Извр, многие мои помощники, включая Ааза, пытались убедить меня, что я — нечто большее, чем считаю себя сам. Я каждый раз отмахивался от их слов, полагая, что они либо пытаются сделать приятное «малышу», либо, в некоторых случаях, пытаются заставить меня повзрослеть быстрее, чем я рассчитывал.
Но, возможно, настало время решить — согласен ли я повзрослеть, хотябы, допустим, я молод и неопытен. Ну и что? «Неопытен» не значит «глуп». Не было причин ожидать от себя мастерского обращения или даже знакомства с никогда ранее не встречавшимися мне положениями. Главное заключалось не в мрачных раздумьях о своих недостатках. А в том, что я учился. И учился быстро…
Их, подобно встреченным мной в этом поиске извергам, не волновало, чего я не знал в прошлом году или чему мне еще требовалось научиться, они реагировали на то, кем я был сейчас. Разве не следут мне поступать по-прежнему?
Раз уж речь зашла об учебе, я всегда стеснялся, если чего-то не знал. И намеревался продолжать учиться всю жизнь. Я всегда считал, что если вдруг перестану учиться, то это будет означать, что я либо закрыл свой мозг, либо умер. Сопоставив эти две мысли, мне подумалось, что стыдясь незнания, я по сути дела оправдывался за пребывание в живых! Конечно, я много чего не знал! Ну и что? Это еще не делало меня аутсайдером или уродом, а давало нечто общее со всеми живущими. Вместо того, чтобы зря терять энергию на стенания по этому, мне следовало бы использовать свои способности для расширения горизонтов.
Выражение «Сегодня первый день остатка твоей жизни» стало почти штампом во всех измерениях. Мне пришло в голову, что лучшим выражением было бы: «Вся твоя предшествующая жизнь была тренировкой для данной минуты!» Вопрос заключался в том, что я намерен делать!
Я еще изучал эту идею, когда мы подрулили к тротуару перед отелем.
— Вот мы и приехали, Скив, — развернулся ко мне Эдвик. — Ты уверен, что я больше не понадоблюсь?
— Нет смысла, — вздохнул я, передавая ему чек. — Я исчерпал и идеи, и время. Но мне б хотелось отблагодарить тебя за помощь. Во время моего пребывания здесь ты был для меня намного больше, чем водителем и гидом. Я вписал в чек небольшое добавление для более осязаемого выражения своей благодарности.
На самом деле я внес туда значительное добавление. Таксист взглянул на цифру и довольно засиял.
— Спасибо, Скив. Сожалею, что вам не удалось найти своего друга.
— Так уж иногда складывается, — пожал плечами я. — Береги себя, Эдвик. Если когда-нибудь выберешься на Деву, загляни ко мне, и я для разнообразия покажу тебе мое измерение.
— Вполне возможно, я поймаю тебя на слове, — таксист помахал рукой, когда я выбрался на улицу.
Пуки выскочила из такси как только мы остановились и поэтому мне предстояло рассчитываться с ней у всех на виду.
— Пуки, я…
— Осторожней, Скив, — шепнула она, не глядя на меня. — По-моему, у нас возникли проблемы.
Я проследил за ее взглядом. Дверь в мой отель взяли в клещи двое полицейских в мундирах. При виде меня они двинулись вперед с выражением мрачной решимости на лицах.
ГЛАВА 19
Я не проходимец!
— Фот он! Третий спрафа.
Даже при светивших мне в лицо прожекторах я без труда узнал голос приплывший ко мне из невидимой части помещения за линией освещения. Он принадлежал официанту, с которым я столкнулся в первый же вечер на Извре. Тому самому, утверждавшему, будто я пытался уклониться от уплаты за ужин, упав в обморок.
Меня не удивила его способность опознать меня в ряду выстроившихся под прожекторами. Прежде всего, у меня не было никаких оснований подозревать, будто он не обладает наблюдательностью и памятью. А что важнее — из всех выстроившихся в ряд индивидов только я один не был извергом. Более того, все прочие были полицейскими в мундирах! Ничто не сравнится с милой, невинной, подстроенной игрой, а тут наблюдалась именно она… ничто иное как подстроенная игра с наперед известным результатом. А вот удивляло меня то, что эта ситуация ни чуточки не расстраивала меня. Обычно при подобном кризисе я либо крайне расстраиваюсь, либо слишком злюсь, чтоб волноваться. Однако, на этот раз я испытывал веселье. Я испытывал какую-то расслабленность и ощущал владеющим собой и ситуацией, поэтому решил немного поразвлечься происходившим… чтобы нарушить монотонность.
— Взгляните еще раз, сэр. Вы абсолютно уверены? — Этот голос я тоже знал. Он принадлежал капитану, причинившему Дж. Р. и мне столько огорчений в тот последний раз, когда я имел удовольствие наслаждаться гостеприимством полиции. Прежде, чем официант успел ответить, я применил свои чары личины и поменялся местами со стоящим рядом со мной полицейским.
— Уферен. Он н третий… нет, фторой спрафа!
— Что?
Борясь с желанием ухмыльнуться, я снова взялся за работу, на сей раз так изменив внешность всех выстроившихся, что они сделались моими зеркальными отражениями.
— Но… Это не нефосмошно!
— Мистер Скив. Будьте любезны.
— Извините, капитан? — невинно переспросил я.
— Мы были бы очень признательны, если б вы перестали играть в игры со свидетелями!
— Значит, у нас одинаковые стремления, — улыбнулся я. — Я был бы признателен, если бы вы перестали играть в игры со мной! Мне думается, я привел свой довод.
Я сбросил чары личины, оставив выстроившихся полицейских прожигать подозрительными взглядами друг друга и меня.
— Что за довод?
— Что все это выстраивание глупо, забудем на минуту, что вы поставили тут рядом со мной всех своих коллег и допустим, что вы играли честно. Мой довод в том, что не я один умею применять чары личины. Всякий, видевший меня или мой портрет, мог применить чары личины достаточно удачно, чтобы одурачить любого свидетеля. Поэтому опознание теряет силу, как доказательство. Вы установили всего навсего, что свидетель видел кого-то, имевшего доступ к моему изображению… А не что я лично бывал где-либо неподалеку от него.
За линией освещения наступило долгое молчание.
— Вы отрицаете, что имели какой-то контакт со свидетелем? Как я понимаю, вы узнаете его голос.
— Это довольно прозрачный вопрос — ловушка, капитан, — рассмеялся я. — Если я признаюсь, что узнал его голос, то одновременно признаю, что имел с ним контакт. Верно?
Я действительно начинал наслаждаться.
— Действительно, я готов признать, что имел дело с вашим свидетелем там. Так же, как со швейцаром и коридорным, а равно и с другими людьми, которых вы притащили опознать меня. Я ставлю под вопрос смысл вашей процедуры. Мне кажется, что вы доставляете себе и всем остальным массу хлопот, которые сами по себе не дадут каких-либо полезных результатов. Если вы хотите получить сведения обо мне и моих передвижениях, то почему бы вам просто не спросить меня об этом вместо того, чтобы затевать всю эту глупую возню?
Прожектора внезапно погасли, оставив меня еще более ослепленным.
— Ладно, мистер Скив. Попробуем по-вашему. Не будете ли вы добры последовать за мной в одну из наших «исповедален»?