Согласно полинезийскому преданию острова Мангайя, пышные похороны устроили для первого умершего — Веетини. Погребение прошло с церемониальными танцами в лучах заходящего солнца. Родители вглядывались, не вернется ли их сын, но он ушел по солнечной дорожке в океане. Поминальные обряды продолжились на юге и на западе острова, и вот на востоке с лучами восходящего солнца появился Веетини: ему разрешили на время вернуться из преисподней в верхний мир, чтобы успокоить скорбящих родителей и научить живых обычаю подношения еды умершим. Отпущенное время пролетело быстро, и солнце начало клониться к закату, но Веетини упросил бога Тангароа задержать солнце, чтобы побыть еще с родными. Но все же ему пришлось отправиться в обратный путь. Напрасно родители пытались задержать его в объятиях — они обнимали лишь тень… С последними лучами солнца Веетини исчез навсегда.
С тех пор родственники умершего должны в знак траура срезать волосы и чернить лица, а церемонии продолжаются от 10 до 15 дней, в зависимости от ранга и возраста покойного. На могилу помещают пять кокосовых орехов — пищу умерших. Пятый орех символизирует расставание: кладя его, последний раз выкликают имя покойного. Погребальная песнь подробно описывает путь умерших в преисподнюю: путешествие на лодке, затем пешком, по черным острым камням, вслед за заходящим солнцем.
Пять — символическое число. Поминальные обряды совершаются в пяти местах: с обращением к четырем сторонам света и у могилы — это центр всего действа и вход в преисподнюю. Действие погребального обряда и описание пути на тот свет охватывает все стороны света с ориентацией на заходящее солнце, где находится загробный мир.
В архаических верованиях вторжение смерти в мир живых затрагивает не только общество людей, нарушая его социальные связи, но и космос в целом, частью которого является человечество. Именно поэтому смысл погребального обряда, в котором участвуют все члены первобытного коллектива, — восстановить не только социальные, но и космические связи; даже погребальная песнь напоминает космогонический гимн.
Когда, возвращаясь из Батыевой Орды в 1263 году, умер князь Александр Невский, русский митрополит Кирилл причитал: «Зашло солнце земли Суздальской!» Расправа над Яном Гусом и крестная смерть Христа вызывали у славянских реформаторов похожие ассоциации — померкло солнце.
Глава 3. Воинский рай и преисподняя. Вальхалла и Хель
Представления скандинавов о том свете, на первый взгляд, были настолько же противоречивы, насколько противоречивы были архаические верования о загробной жизни вообще. Казалось бы, воинский рай Вальхалла и Хель должны были занимать привычные места рая на небе и ада в преисподней; но Вальхалла мыслилась одной из обителей богов асов — то есть помещалась в Асгарде, а тот располагался в центре обитаемого мира, в Мидгарде. Путь же в Хель лежал «вниз и к северу» — на мрачный и холодный край ойкумены.
Не меньше озадачивают исследователей древних скандинавских текстов представления о загробной жизни героев этих текстов: казалось бы герой, сподобившийся воинского рая, должен был жить там для продолжения битв и пиршеств, но герой Хельги вынужден был разрываться между Вальхаллой и обустроенным могильным жилищем под курганом — каждую ночь спешить на бледном коне в загробный мир. Продолжавшие обитать в могиле мертвецы «оживали» и нападали на людей и их хозяйство, пока их насильно не отправляли на тот свет.
Проблемы для понимания порождает и скандинавский пантеон, известный нам из древнеисландских средневековых текстов, поскольку он имеет одно разительное отличие от прочих пантеонов индоевропейцев. Место высшего небесного бога в нем занимает Один, который если и имеет отношение к небу, то не к дневному и светлому, а к мрачному и угрожающему, — он бог бури, а не грозы, которая приносит оплодотворяющий дождь. Он лишился одного глаза, чтобы обрести чудесное зрение, проникающее во все миры скандинавской вселенной. «Кривые» персонажи мирового фольклора считаются демоническими, связанными с потусторонним миром. Один мог проникать в разные сферы мифологической вселенной, либо превращаясь в пресмыкающихся и птиц, либо верхом на чудесном восьминогом коне Слейпнире. Иными словами, Один был шаманом. С Одином связаны народные поверья о «Дикой охоте» — он возглавляет полчища мертвецов, которые проносятся по небу в ненастные и самые длинные в году новогодние ночи. Он наделен даром проникать в преисподнюю Хель и вызывать мертвых, недаром римский историк Тацит сравнивает его с проникающим во все сферы мироздания Меркурием — греческим Гермесом. Один царствует над погибшими в бою мертвецами — героями, жителями Вальхаллы, небесного «Чертога павших». Воинский рай известен мифам многих народов (см. ниже главку о Мезоамерике), но особенное развитие получил у воинственных германцев.
Некромантия — вызывание духов — была традиционным способом узнать будущее, ведь мертвые, пребывающие в ином мире, были причастны к тайнам грядущего.
Чем ближе была гибель светлого бога Бальдра, прекрасного и чуждого злодеяний сына Одина и Фригг, тем более зловещими для богов-асов становились знаки, свидетельствующие о приближении конца света.
В древнеисландском собрании песен о богах и героях, «Старшей Эдде», Бальдра мучают тревожные сны. Они не дают покоя асам и асиньям — предвещают смерть бога, а значит, и конец света. В особой песне «Сны Бальдра» рассказывается, как боги собираются на тинг, чтобы разгадать вещие сны. В поисках ответа Один отправляется к вёльве — давно умершей провидице. Он седлает Слейпнира и едет вниз, в преисподнюю Нифльхель, царство богини Хель, где томятся все, кто не пал в битве и не стал избранным героем Одина. Ворота Хель сторожит чудовищный пес с грудью, обрызганной кровью трупов, но он не может остановить Одина, отца колдовства. Бог мчится дальше, к востоку от ворот, туда, где могила вёльвы. Заклинаниями Один поднимает провидицу из могилы — она говорит, что пробуждение было для нее «нелегким путем», ибо она давно уже мертва, и спрашивает, что за неведомый воин принудил ее проделать этот путь.
Общение живых и мертвых — нелегкое и опасное предприятие даже для бога. Один знает, что мертвецу нельзя называть своего подлинного имени, и именуется Вегтамом («привычный к пути»). Он предлагает вёльве обменяться новостями: расскажет ей о мире живых, от нее же узнает о том, что происходит в Хель — для кого в жилище богини смерти скамьи устланы кольчугами, а пол усыпан золотом.
Ответ провидицы страшен для Одина: в загробном мире мед для Бальдра уже сварен и накрыт щитом — Хель ждет мертвого бога.
Бог заставляет вёльву рассказать, кто убьет Бальдра и кто отмстит за сына: без мести за родича скандинавы не мыслили жизни. Наконец Один задает последний вопрос: какие девы будут оплакивать Бальдра, подбрасывая к небу края покрывал? Тут вёльва раскрывает секрет бога: «Ты не Вегтам, ты, верно, сам Один!»
Для богов и людей общение с существами иного мира всегда состязание, и Один силой магии заставляет вёльву отвечать на его вопросы. Последний вопрос Одина не касается судьбы Бальдра, это загадка для вёльвы. Может быть, она даже знает ответ: скорее всего, под оплакивающими бога девами Один имеет в виду волны или дочерей морского великана Эгира — ведь погребальный костер Бальдра разожгут на его ладье и ее спустят в море. Но главное для вёльвы, что Один выиграл в состязании, вынудив провидицу раскрыть свои тайны. Она угадывает лишь имя и клянется, что никто больше не явится к ней, пока не придет гибель богов.
В древнеисландской «Саге об Инглингах» сам Один устанавливает погребальные обряды, и главный из них — трупосожжение. Пепел следовало бросать в море или зарывать в землю, в память о знатных и достойных людях насыпать курганы и ставить мемориальные камни. Умершего нужно было сжигать вместе с имуществом: каждый приходил в Вальхаллу с тем, что было с ним на костре или ранее зарыто в землю, то есть принесено в жертву.
Сам Один, пишет Снорри в упомянутой саге, умирал от болезни в Швеции. Это значило, что бог недостоин Вальхаллы! Этого хитроумный правитель шведов, каковым изображает бога христианин Снорри, допустить не мог. Один из саги велел перед смертью пометить себя острием копья, подобно тому как бессмертный Один в народном мифе пригвоздил себя копьем к мировому дереву, чтобы обрести сверхъестественное видение мира. Так Один не только уподобился павшему в битве, но и присвоил власть над всеми погибшими в бою. Он сказал, что отправляется в Асгард, где будет жить вечно и принимать своих дружинников. Бог был сожжен на костре, и сожжение было пышным: шведы верили, что чем выше поднимется дым от погребального костра, тем выше будет место умершего на небе[6].
Прямой потомок Одина, его сын Бальдр, также был сожжен по всем правилам — со всем имуществом и даже с женой, костер развели на его собственной ладье. Похороны проходили в Асгарде, и в этом же городе располагался небесный чертог Вальхалла. Но ладья отправилась не туда, а в мрачную преисподнюю — Хель.
Когда Бальдр погиб, боги онемели от ужаса — ведь его смерть знаменовала гибель богов, Рагнарёк. После нескончаемых рыданий мать Бальдра Фригг спросила, кто поедет дорогой мертвых в Хель, чтобы предложить смерти-великанше выкуп за Бальдра, — может быть, Хель отпустит его в Асгард. Сын Одина Хермод оседлал восьминогого скакуна Слейпнира и помчался в нижнее царство мертвых.
Боги же приступили к погребению Бальдра: они вынесли тело к морю и хотели водрузить его на ладью, где должен был гореть погребальный костер. Но ладья была так велика, что они не могли столкнуть ее в море. Пришлось послать в Ётунхейм, окраинное обиталище великанов-ётунов, за великаншей Хюрроккин. Ее имя значит «сморщенная от огня», и она, должно быть, имела отношение к обряду сожжения. Хюрроккин явилась верхом на волке, а поводьями были змеи. Один велел четырем берсеркам держать волка под уздцы, но те не могли удержать его, пока не повалили наземь. Великанша подошла к ладье и так толкнула корабль, что искры посыпались из катков, а земля содрогнулась. Ладья же закачалась на волнах.