Исландский герой Греттир, победивший великана Глама, как-то раз спустился в курган за хранящимся там кладом, — он заметил, что по ночам над насыпью вспыхивал огонь. Греттир принялся раскапывать курган и к закату дошел до бревен сруба — могильного жилища. Ночью спускаться в курган было опасно, но не для нашего героя. Он раскидал бревна и, несмотря на страшное зловоние, спустился вниз. Сначала ему попались конские кости (умершего снабдили верховым конем), а потом он наткнулся на высокое сиденье, которое обычно принадлежало знатным людям. Мертвец сидел на этом престоле, а рядом были сложены сокровища. Греттир взял богатства и двинулся было к лазу, ведущему из кургана, но мертвец схватил его сзади. Герою пришлось вытащить меч, отрубить могильному жителю голову и приложить ее к ляжкам, чтобы мертвец не смог его преследовать.
В дом-могилу, помимо привычной обстановки и даже мебели, помещали все, что было необходимо для путешествия в далекий иной мир, — коней, лодку, иногда сани или просто ледоходные шипы, прикрепив их к обуви, чтобы умершему легче было переправляться через замерзшие проливы.
Эти мифологические представления о том, что умерший одновременно живет в доме-могиле и путешествует на тот свет, касались и трупосожжения — обряда, который, казалось бы, не оставлял возможности для телесного существования предка под курганом. Вопреки завету Одина, описанному Снорри, кости собирали с погребального костра, но не выбрасывали в море, а складывали в глиняный сосуд — урну или даже котел. В бронзовом и раннем железном веках урны оформляли в виде домиков или человеческих фигур с лицами: сосуд был жилищем и телом для умершего, новым и вечным (ведь обожженная глина не разрушается). В эпоху викингов кости собирали в простые горшки. На плечики таких горшков часто клали железные шейные гривны с привесками-амулетами — молоточками Тора: умерший в новом теле находился под покровительством самого популярного божества.
Греттир и мертвец. Иллюстрация Генри Джастиса Форда.
Lang Andrew. The book of romance, 1902 / Wikimedia Commons
Вечные могильные памятники, курганы и каменные стелы воплощали нерушимость родовых связей и общественных устоев. Имена конунгов, похороненных под большими курганами, столетиями сохранялись в фольклорной памяти.
Легенды о курганах конунгов были основой исторической памяти. Одна легенда Х века рассказывает, как Харальд Прекрасноволосый объединял норвежские земли. В одной такой земле, в Наумдале на севере, правили два брата-конунга, Херлауг и Хроллауг. Три лета они сооружали курган, и, когда узнали, что Харальд идет на них походом, Херлауг взял с собой много еды и питья и вошел живым в курган со своей дружиной, велев закрыть его за собой. Хроллауг поставил на насыпи престол конунга и воссел на кургане как наследник брата. Рядом он поместил скамейку для знати низшего статуса — ярлов. Когда Харальд приблизился, Хроллауг пересел на эту скамейку — он отдал себя во власть конунга Харальда, и тот сделал его своим ярлом, передав ему в управление Наумдаль. У конунгов был обычай восседать на кургане, подобно тому как Один восседал на своем престоле в Вальхалле. Богу с его престола были видны все миры, конунг обозревал всю страну с места, где были похоронены его предки.
Курган действительно был подобен престолу Одина у мирового древа, ведь из могилы открывался путь в иной мир. Именно поэтому в скандинавских сказаниях курган иногда отождествляется с иным миром, и там, как в Вальхалле, бьются дружины мертвых.
Воинский рай был известен не только викингам. У ацтеков, индейцев Мезоамерики, судьба умерших не зависела от поведения при жизни. Она определялась способом смерти: различным категориям умерших в загробном мире были предназначены разные сферы.
Воины, павшие в битве, принесенные в жертву пленники и умершие при родах женщины отправлялись в рай, в небесную обитель Тонатиу — бога солнца. Воины сопровождали солнце от его восхода до зенита: они двигались рядом с ним в триумфальном шествии и пели военные песни. По прошествии четырех лет воины превращались в птиц с пышным разноцветным оперением; они питались цветочным нектаром на небе и на земле. Женщины жили в западной части неба и оттуда выходили навстречу солнцу, когда оно шло к закату.
Бог дождя и грома Тлалок обитал в Тлалокане — это место наслаждения и счастья, где в изобилии вода, цветы и пища. Тлалок жил на вершинах гор или во дворце над Мексиканским заливом, там, где образуются облака. Этот бог насылал на людей болезни, так что в его владения попадали убитые молнией, утопленники, прокаженные и умершие от болезней. Избранников Тлалока не сжигали, а захоранивали.
В доме верховного бога-творца Тонакатекутли (чье имя значит «владыка нашего существования») находилось «место влажного дерева-кормилицы» Чичиуакуауко: туда попадали дети, умершие в младенчестве. Там они питались от громадного дерева, чьи ветви сочились молоком. Ацтеки верили, что позже дети переселяются в Тамоанчан — земной рай на западе, откуда произошли растения и бог кукурузы.
Большинство умерших естественной смертью отправлялось на север, в Миктлан — «область мертвых», или «область бесплотных», под землей. Миктлан делился на девять уровней-преисподних, и путь туда длился четыре дня. Умерший должен был пройти между горами, грозившими раздавить его, избежать нападения змеи и гигантского крокодила, пересечь восемь пустынь, подняться на восемь гор и вынести морозный ветер, метавший камни и обсидиановые лезвия. Последнее препятствие — широкую реку — покойный пересекал на спине маленькой красной собаки. Эта собака-проводник сжигалась вместе с трупом. Народы нагуа, к которым относились ацтеки, считали, что испытание кончалось через четыре года и с ним прекращались скитания умерших. Они добирались до девятой преисподней, где обитал Миктлантекутли — правитель Миктлана, которого представляли в виде скелета или человека с черепом вместо головы. Умерший подносил ему дары и получал свое место в одной из сфер Миктлана.
Одно из названий Миктлана, Химоайан («область бесплотных»), говорит о том, что добравшиеся туда продолжали не материальное, а бестелесное существование.
«Через четыре года в потусторонности происходит возрождение. Люди уже не замечают, уже потеряли счет, и в доме лишенных плоти, в доме из перьев Кецаля, происходят превращения того, что принадлежит возрождающему людей»[8].
Жизнь на земле воспринималась как сон, как временное:
«Мы приходим только грезить, приходим только спать: неправда, что на землю мы приходим жить. Вещи даются лишь на время, на земле мы лишь мимоходом: завтра или послезавтра, как пожелает твое сердце, о Даритель жизни, пойдем в его дом…»[9]
Глава 4. Загробный суд: путь на тот свет и муки ада — Аида
Все общества, начиная с самых примитивных, заботились о справедливости. И в первобытные времена существовало множество обычаев и запретов. Люди ждали, что нарушителей правил жизни в коллективе накажут при жизни или, по крайней мере, на том свете.
Загробный суд был призван разрешить все споры, которые так и не решили в мире живых, поэтому он касался не только умерших, но и живущих: усопшего на том свете встречали стражи загробного мира. И если он не проходил испытания, то превращался в свирепого духа, вымещавшего злобу на живых.
Австралийцы вурадьери верили, что умершие должны подниматься на небо к Байаме на веревке через узкую щель, которую проделали еще их первопредки. По сторонам от щели сидели два стража — Луна-мужчина и Солнце-женщина. Запреты в первобытном обществе касались прежде всего сексуальных отношений. Именно поэтому в загробном мире и в мифах особую роль играют мотивы, связанные с половыми органами. У Луны в австралийском мифе такой длинный пенис, что он несколько раз обернут вокруг светила. У Солнца же длинный клитор прикрывал лучи. Умерший не должен был показать испуг или удивление при виде светил с гротескными чертами.
Далее его поджидали два первопредка, которые принимались задавать ему вопросы. Умерший, однако, должен был молчать. Тогда предки исполняли при нем эротические танцы и пели смешные песни. Но и здесь ему не следовало смеяться или даже улыбаться, иначе он не попадет в небесный мир. Затем в чувственной пляске к нему приближались женские духи, но он должен был оставаться неподвижным.
Умерший изображал своего рода царевну Несмеяну и должен был показать, что он действительно мертв, чтобы упокоиться в небесном мире. Он должен сдержать живые реакции на вызов существ того света.
Страж загробного мира Гунмалнг австралийского племени гунвинггу испытывает умершего более примитивным способом: он просто старается выбить у него передний зуб. Если из десны идет кровь, человек еще жив и дух должен вернуться в тело. Если дух действительно принадлежит умершему, он должен направляться по дороге в небесный мир, а за ним неотступно следует белый попугай. Дорогу охраняет пара стражей. Жена одного из них, услышав предупреждающий крик попугая, должна пожалеть вновь прибывшего духа и отвлечь мужа, который может его погубить.
Тогда умерший идет дальше и видит группу духов: они едят рыбу. Те начинают причитать и будят очередного стража. Он просыпается: если в загробный мир пришел новенький, страж должен отрубить страннику ноги. Тут духи вновь помогают умершему: они говорят, что оплакивают пойманную рыбу. Тогда страж засыпает. Наконец умерший подходит к реке и зовет лодку. Появляется перевозчик: этот австралийский Харон жесток с мужчинами и более обходителен с женщинами, ведь от них даже на том свете можно ждать вознаграждения на другом берегу. Мужчине перевозчик подгоняет старую лодку и всю дорогу бьет несчастного, женщине подает новую лодку.
У других народов стражи загробного мира могут быть более прагматичными. Жители острова Вао на архипелаге Новые Гебриды в Тихом океане верят, что вход на тот свет охраняет чудовищный краб. Он пожирает душу, если у нее нет с собой жертвенных свиней, зарезанных при погребении. Если чудо