В народных верованиях бывший герой либо человек, обладавший при своей земной жизни выдающимися способностями или властью, становится почитаемым духом. Народная поэзия дает немало описаний того, как герой-победитель, а иногда и побежденный превращается в "духа. принимающего кровавые жертвы и жертвы из пищи". Именно с умершими связывают происхождение большинства духов, особенно локальных.
Одной из характерных черт обско-угорской религиозной практики является существование многих категорий особых лиц, выделяющихся своими сверхъестественными способностями, имеющих дар общения с духами и обладающих возможностью воздействовать на человека и его судьбу. Их можно или нельзя назвать шаманами в зависимости от того, что понимать под терминами "шаман" или "шаманизм". Авторы XVIII в. пишут об остяцких "жрецах", или "священниках", а более поздние — о "шаманах" и, кроме того, о волшебниках, колдунах и т. д. Следует отметить, что сведений о подобных лицах в литературе сравнительно немного. Видимо, этот общественный институт у обских угров был мало заметен для наблюдателей в силу своей неразвитости. Наиболее подробные сведения о подобных людях приводят К. Ф. Карьялайнен [120], А. Каннисто [115] и В. М. Кулемзин [08].
В. М. Кулемзин считает шаманами (хант. йолта-ку, манс. найт-хум) особых лиц, выделяющихся из среды соплеменников следующими чертами: избранничество духами и приобретение от них шаманского дара, способность входить в общение с духами и быть посредниками между ними и людьми, приведение себя в экстатическое состояние для вступления в связь с духами, наличие особого ритуального костюма, относительное разнообразие функций [68, с. 123]. Автор убедительно показывает, что в отличие от многих других народов Сибири у хантов и манси шаманство имело слаборазвитые формы. У них редко встречалось наследование шаманского дара и отсутствовал единый способ его приобретения, функции шаманов были довольно ограниченными и не выработался специфически шаманский способ лечения, не сложился единый тип шаманской одежды и бубна, шаманство не стало еще профессией [68, с. 118-134].
Очевидно, слабым развитием шаманства объясняется малое количество записанных и опубликованных рассказов о шаманах. Редко упоминаются они и в наших текстах. Возможен, впрочем, и такой подход, при котором в фольклоре обнаружится немало следов шаманства. Например, изготовление Эква-пырисем стрелы из голени, потеря им частей тела на пути к водяному царю интерпретируются как символы шаманской инициации [123, с. 21].
У хантов и манси зафиксированы и другие категории особых лиц, из них для нашей темы особенно интересны фигуры сказочника и певца. К сказочнику (хант. маньтъе-ку) иногда обращались за помощью больные. Он рассказывал сказки, в которых упоминались возможные причины заболевания, и в эти моменты больной чувствовал облегчение, передававшееся сказочнику. Он давал совет больному, что нужно сделать для излечения или предупреждения болезни. Исполнителю мифологических и героических песен (хант. арэхта-ку) приписывалась способность предсказывать судьбу, излечивать больного с помощью духов, вызванных игрой на 3-5-струнном щипковом музыкальном инструменте нарс-юх, панан-юх (хант.), санкыльтап (манс.), либо посредством одних лишь звуков, извлекаемых из инструмента[2]. Считалось, что игре на музыкальных инструментах может научиться далеко не каждый, а лишь тот, кто вступил в связь с духами (см. № 57).
Существовали также "мухоморщики" (хант. панкал-ку), вступавшие в связь с духами после съедения нескольких мухоморов и исполняющие особые "мухоморные" песни. Мухоморы употребляли и шаманы. Заметной фигурой был также наследственный или назначенный на определенный срок хранитель идолов на священном месте (хант. тонх-урт "господин, служитель духа"). Упоминаются и специальные собиратели пожертвований для значительных духов. Выделялись также люди, обращавшиеся к богам и духам во время коллективных жертвоприношений (хант. мулты-ку "молящийся человек"). Широко известны были провидцы, ворожеи, лекари и другие категории (хант. чепэнын-хой "ворожей, лекарь", тертен-хой, чирта-ку "предсказатель"; манс. кэйлынг "ворожей", качипкар "знахарь", шуркэн-хум "колдун" и т. д.). Возможно, это были предшественники шамана, вобравшего в себя их функции, атрибутику и приемы [68, с. 125-126].
История изучения обско-угорского фольклора. Начало собиранию произведений устного народного творчества хантов и манси положили их родственники по языку — финны и венгры (обзор опубликованных материалов см. в [66; 70; 71; 107; 121; 134]). Известный финский исследователь А. М. Кастрен во время путешествий к хантам в 1843-1844 и 1845 гг. наряду с лингвистическими и этнографическими материалами записывал образцы их фольклора; опубликованы лишь некоторые из них [49]. Первым выдающимся собирателем был венгерский ученый А. Регули, работавший среди северных хантов и разных групп манси в 1843-1844 гг., однако свой огромный материал он не смог при жизни ни опубликовать, ни даже расшифровать. В 1858, 1877 и 1880 гг. фольклорные тексты северных хантов и некоторых групп манси записал финский ученый А. Алквист. Они опубликованы после его смерти [12; 13]. В 1886 г. начались трехлетние поездки русского этнографа С. К. Паткапова к разным группам хантов и манси, в ходе которых он записал в 1888 г. южнохантыйские тексты, опубликованные затем на хантыйском, немецком и русском языках [41]. Этот том остается вплоть до настоящего времени единственной вышедшей в нашей стране солидной научной публикацией обско-угорского фольклора с текстами на языке оригинала.
В 1888-1889 гг. для расшифровки записей А. Регули и дальнейшего изучения мансийского языка и фольклора венгерская Академия наук направила в экспедицию Б. Мункачи. Обе задачи были выполнены, и в итоге были подготовлены четыре тома мансийского фольклора с переводом на венгерский язык и три тома комментариев со словарем. Они вышли в 1892-1963 гг. [29-35]. Два из них [33; 35] были изданы после смерти Б. Мункачи Б. Кальманом.
К хантам с аналогичной целью поехал в 1898-1899 гг. Й. Папаи. Он расшифровал северохантыйские записи А. Регули и собрал новый богатый материал. Ему, как и Мункачи, не удалось увидеть при жизни не только публикации, но и полной подготовки к печати результатов своих трудов. После смерти Й. Папаи издание его наследия продолжили Й. Фазекаш и И. Ердейи, а хантыйских материалов А. Регули — М. Жираи и Д. Р. Фокош-Фукс. Эти тома публиковались с 1905 по 1972 г. на хантыйском, венгерском и немецком языках [37-40; 44-46].
В конце прошлого столетия (1898 г.) началось и в начале нашего века закончилось длительное путешествие к хантам К. Ф. Карьялайнена, а в 1901 — 1902 гг. среди них работал X. Паасонен. Оба финских ученых рано умерли, не подготовив к изданию свои фольклорные материалы. В 1970-х годах в рамках финско-венгерского культурного соглашения венгерская исследовательница Э. Вертеш начала подготовку этих материалов к изданию, некоторую помощь ей оказал советский лингвист Н. И. Терешкин. В результате южнохантыйские тексты обоих собирателей уже вышли в свет [28; 36], а в настоящее время к печати готовятся восточнохантыйские материалы.
В 1901-1902 гг. у разных групп хантов и манси был собран огромный материал еще одним финским ученым — А. Каннисто. Он лишь частично подготовил его к публикации, а довел до конца шеститомное издание М. Лиимола, седьмой том (словарь) вышел при участии В. Эйрас; вся серия издана в 1951-1982 гг. [21-27].
Если в дореволюционный период значительный вклад в собирание обско-угорского фольклора внесли зарубежные ученые, то после Великой Октябрьской социалистической революции изучением языка и фольклора народов Севера, в том числе хантов и манси, активно занимались отечественные специалисты. Среди них в первую очередь необходимо назвать В. Н. Чернецова. В 1927-1938 гг. он неоднократно записывал образцы фольклора разных групп манси. Небольшая часть текстов, переведенная им на русский язык, была опубликована в 1935 г. [10], но основной материал хранился в его личном архиве, поступившем после кончины ученого в Томский университет. Кроме записей на мансийском языке в архиве имеются переводы на русский, некоторые из них вошли в наш сборник. В 1933-1934 гг. среди сосьвинских и ляпинских манси занимался сбором фольклорного материала И. И. Авдеев, опубликовавший в 1936 г. медвежьи песни в переводе на русский язык [1]. В эти же годы на Сосьве и Оби изучал устное народное творчество манси А. Н. Баландин, а в 1938 г. он записал тексты у хантов реки Вах. Он издал два небольших сборника мансийских сказок и песен с переводом на русский язык [3; 4]. В 1934-1937 гг. образцы северохантыйского фольклора записал немецкий ученый В. Штейниц, работавший в Институте народов Севера (г. Ленинград) и побывавший в хантыйских селениях. Его материалы изданы на хантыйском и немецком языках в 1939-1950 гг. и переизданы в 1970-х годах [50; 51].
С 1940-х годов начинается собирание произведений устного народного творчества хантов и манси представителями национальной интеллигенции. С 1947 по 1959 г. большое количество текстов северных и восточных хантов записал Н. И. Терешкин, они хранятся в семейном архиве, и лишь некоторые из них опубликованы. Среди манси в 1951-1955 гг. работала Е. А. Кузакова. Большая часть ее материалов впервые публикуется в нашем сборнике. В ходе нескольких поездок 1956-1965 гг. к северным манси собран значительный материал Е. И. Ромбандеевой. Он хранится в личном архиве собирательницы.
В 1957, 1958 и 1968 гг. венгерский ученый Б. Кальман при сборе данных по языку и фольклору работал с мансийскими студентами и аспирантами (северный и восточный диалекты), учившимися в Ленинграде. Тексты вскоре были опубликованы на мансийском, немецком и венгерском языках [19; 20]. Одно издание подготовлено им совместно с Е. И. Ромбандеевой [47]. Соотечественник Б. Кальмана К. Редеи записал в 1964 г., тоже в Ленинграде, произведения устного народного творчества от молодых хантов реки Казым; они увидели свет на хантыйском, английском и немецком языках в 1960-х годах [42; 43].