ь позволил себе отпраздновать победу над литовцами[5].
Михаил, оказавшийся рядом с ним в это тяжкое время и в какой‑то мере ставший отцу помощником, заметил в нем эти изменения, но когда при встрече с братом Андреем[6] в разговоре упомянул о своих наблюдениях, тот едва ли не на смех его поднял. Только мать, с которой у князя Михаила до конца ее дней были теплые, доверительные отношения, поняла сына. Несмотря на то что теперь Феодосия[7] не часто видела своего супруга, однако она успела заметить произошедшие в нем. перемены, любящим сердцем почувствовала их.
— Я все вижу, сынок, — тяжело вздохнув, сказала княгиня, когда Михаил поделился с ней своими мыслями, — сам знаешь, какой груз свалился на отцовские плечи. Не радостна власть сейчас. И прежде, если все делать по уму да с радением, не просто править было князьям, а теперь и вовсе гнетом великим власть над людьми оборачивается.
Этот разговор, состоявшийся за два года до смерти матери, Михаил помнил, не забыл и тот взгляд повлажневших материнских глаз, который он увидел, обернувшись у дверей княгининой горницы. Подумал тогда, что стоящие в глазах матери слезы вызваны болью за отца, и не догадывался молодой княжич, что сам невольно стал причиной их появления.
Как только за Михаилом закрылась дверь, великая княгиня, вытерев слезы кончиком шелкового убруса[8], сколотого под подбородком, оперлась на подлокотники кресла, встала тяжело, и направилась в маленькую божницу рядом с опочивальней. Там она, упав перед образами, долго и истово клала поклоны, молясь за здравие супруга и детей своих, вспомнила всех, в том числе и первенца, Федора, который отошел в мир иной безусым отроком. Однако на этот раз особо благодарила Бога за то, что не забрал у нее Михаила, который в младенчестве едва не умер, а потом часто и подолгу болел. Благодарила она, что за ее молитвы Господь дал сыну здоровье и душу добрую и чувствительную.
При воспоминании о матери по всему телу Михаила будто прошла теплая волна, он опустил веки, но неожиданно, почувствовав, как под ними собирается влага, быстро заморгал. Князь вздохнул тяжело, подумав о тех бедах, которые вынесла она за свою жизнь.
Однажды, когда он был еще малым ребенком, мать рассказала ему грустную сказку о том, как злой отец разлучил свою дочь с ее любимым мужем, как долгие три зимы и три лета запертая в своем тереме, будто птица в клетке, плакала та о своей горькой судьбе. Но еще пуще убивалась, узнав, что суженый едва не погиб от руки ее родителя. И хотя у сказки, как и всех сказок, был счастливый конец, рассказывая ее, мать часто вздыхала и иногда отворачивалась к окошку.
В сказке говорилось, что причиной вражды стало предательство злых бояр, которые, ища свою выгоду, так все повернули, что не только настроили тестя против зятя, но и свели их в страшной битве[9]. Когда же речь пошла о том, как раненному в сече молодому витязю люди помогали скрыться от гнева жестокосердного тестя, маленький княжич, сидевший на коленях матери, прижался к ее теплому телу, а она, обняв его покрепче, то и дело целовала светлую детскую макушку. Лишь позднее Михаил Ярославич узнал, что рассказанное матерью было не сказкой, а былью о ее житье–бытье, о взаимоотношениях его отца, тогда князя переяславского, и деда, славного Мстислава Удатного[10].
Вспомнилось сейчас князю Михаилу, что Мстиславу Мстиславичу первому из рода довелось сражаться с погаными нехристями, хотя он и одержал сначала над ними победу, но потом вынужден был бежать бесславно. Наверное, к счастью для себя, не дожил дед до тех дней, когда поганые, уничтожив цветущие города и веси, костями православных людей засеяв земли с восхода до заката, повели себя как хозяева русских княжеств.
Сколько слез пролила Феодосия Мстиславовна по погибшим родным, стараясь не думать о том, какая участь ждет ее, если захватят враги городок, где она укрылась с малолетними сыновьями Ярославом и Василием! Сколько бессонных ночей провела в молитве за мужа и детей! От страшных вестей о судьбе близких почернела, высохла вся.
Будто въяве Михаил увидел постаревшую женщину в черном платке, в которой он, к своему стыду, не сразу признал мать. Прямо с дороги, в грязной одежде, задыхаясь от волнения, вбежал он в скромно убранную горницу и остановился у дверей как вкопанный, ища знакомое с детства лицо. А мать? Она, увидев живого, невредимого сына, счастливо избежавшего смерти, неожиданно осела на пол, будто обмякла вся, а по лицу ее ручьями потекли слезы. Уже потом за непритязательной трапезой, придя в себя после встречи, она сидела рядом с сыном на лавке и ласково наблюдала за тем, как жадно ест Михаил. Мать подвигала ближе к нему блюда с его любимыми яствами, улыбнулась, увидев, что над его верхней губой уже топорщатся нежные волоски, окрашенные выпитым парным молоком. Княгиня то и дело удивленно вскидывала брови, слушая возбужденный рассказ сына о сражении войска великого князя Юрия Всеволодовича, в котором по воле судьбы он оказался. Не показывая сыну вида, она еще долго отказывалась верить в его рассказ о битве, где сложили головы и великий князь Юрий Всеволодович, и его племянник, ярославский князь Всеволод, надеясь, что все услышанное от Михаила лишь плод ума возбужденного сражением отрока. Но правда была еще страшнее, и в одночасье повзрослевший княжич, щадя сердце матери, рассказал ей далеко не все.
Позднее, когда отец уже занял великокняжеский престол во Владимире, Михаил, приезжая в Новгород к матери, заметил, что она немного пришла в себя, даже стала чаще улыбаться. Ярослав Всеволодович был всецело поглощен восстановлением княжества, и хотя виделись супруги нечасто, вести о том, что великому князю удается постепенно преодолевать окружающий разор, все же вносили в душу Феодосии покой и умиротворение.
Великая княгиня все дни проводила в молитве. Но, видно, не была услышана Богом ее мольба. И вот когда беды, как ей казалось, миновали семью, когда неблагодарные новгородцы наконец‑то приняли с должным почетом Александра[11], своего защитника, а он, ее гордость, расправился с наседавшими с запада врагами, с востока на Русскую землю пришла новая напасть. Бату–хан потребовал к себе в Орду великого князя Ярослава. С отцом в далекий путь отправился Константин: ему предстояло ехать к великому хану в Каракорум.
Без малого год, изнуряя себя постом, поддерживая молитвой, великая княгиня ждала возвращения из неведомой страшной стороны сына и супруга и дождалась‑таки. Возвратился наконец Ярослав Всеволодович домой, получив старейшество над всеми русскими землями. Вместе с другими горожанами, испытавшими искреннюю радость оттого, что великий князь вернулся к ним в полном здравии, отстояла Феодосия долгую службу в церкви, а потом ее будто разом покинули силы. Она слегла, и сколько ни выхаживали, сколько ни поили ее отварами из заветных трав знахарки, великая княгиня таяла на глазах, словно льдинка под теплым весенним солнцем. Перед самой смертью она постриглась в монахини в Георгиевском монастыре, где и была похоронена рядом со своим первенцем, Федором.
Угли давно потухли, и в шатер снаружи вползал холод. Михаил Ярославич зябко передернул плечами, но не стал будить отрока, забывшего о необходимости поддерживать тепло в княжеском шатре. Дотянувшись до брошенного рядом корзна, князь укрылся им. «Надо бы хоть немного поспать», — сказал он сам себе и заворочался, поудобнее устраиваясь на своем ложе. Он услышал, как под медвежьим покрывалом слабо хрустнула ветка, а затем привыкшими к темноте глазами увидел, как в углу зашевелился Николка. Мальца, видно, тоже пробрал холод, и он, проснувшись и поняв, что оплошал и не выполнил порученное дело, едва слышно ойкнул. Стараясь двигаться как можно тише, отрок выбрался из шатра и вскоре вернулся с плошкой, наполненной яркими горячими углями. С опаской посмотрев в сторону князя, он увидел, что тот крепко спит.
И в самом деле, Михаил Ярославич лежал с плотно сжатыми веками, но не спал. А как уснуть, если завтра он увидит первый в свой жизни собственный удельный город. Хоть и мал, как сказывал сотник, этот городок, но все ж таки свой! Да и он, Михаил Ярославич, для Москвы, почитай, первый князь! Должно быть, подумал он, уже сейчас почивает дружина на землях, что стали теперь его владениями.
«Что ж, не завиден удел, — размышлял князь Михаил, — да на то была воля отцова. Но вот кто теперь скажет, вправду ли отец так решил? Сгинул он в чужой стороне, пострадал от рук безбожных, а о воле его сообщил осиротевшим племянникам, новоиспеченный великий князь. Александр с Андреем собрались в Орду ехать, чтобы хан дозволил им править в их же вотчинах. Братья звали и его собой, чтобы испросил удел побогаче. Только зачем он нужен богаче? Чтобы выход больше в ненавистную Орду посылать? Нет уж, лучше он, князь Михаил, будет в захудалом уделе княжить, водой и квасом питаться, чем станет умножать богатства ворога поганого.
И как это братья решились ехать в логово погубителей отца? Ведь незваными явятся. Будет ли Господь к ним благосклонен, не отвернется ли от тех, кто идет на поклон к безбожникам?
Отца‑то вот Бог не уберег, и слух упорный идет, что из‑за наговора завистника принял он мученическую смерть. Не верят братья этому, но, глядишь, разузнают что‑либо в Орде, тогда поверят, как верит он. Может, повезет им, даст Бог, обойдется все миром, вернутся они живы невредимы. Вон Святослав же довольный приехал!»
Михаил опять поежился, но теперь не от холода, а словно вновь ощутив на себе взгляд ледяных глаз Святослава Всеволодовича.
— Чем недоволен, Михаил Ярославич? Али ожидал чего большего? Может, великим князем вознамерился стать? Погоди чуток, на все воля Божья, — ухмыляясь, проговорил сквозь зубы Святослав и добавил елейным голосом: — Ты уж не сетуй на меня, я ведь только завещанное вашим отцом раздаю. Кто что заслужил, то и получай!