Однако Раиса Максимовна почему-то ни в одной своей автобиографии не указывала о расстрелянном антисоветчике деде. Даже когда вступала в КПСС.
С делом деда Горбачёва Гопкало, к счастью, получилось по-иному. Следствие продолжалось четырнадцать месяцев. Закончили его в сентябре 1938 года и послали в Ставрополь. Какой-то чиновник прокуратуры черкнул на нём: «С заключением согласен». Но помощник прокурора края написал, что «не находит в деле Гопкало П.Е. оснований для квалификации его действий по ст. 17, 58 пункт 7, 11, т.к. причастность Гопкало к контрреволюционной организации материалами следствия не доказана». Он предложил переквалифицировать обвинение со ст. 58, означавшей в то время верный расстрел, на ст. 109 — должностные преступления. Но тут началась чистка органов НКВД, начальник Молотовского райотдела застрелился, и в декабре 1938 года деда освободили вообще. Он вернулся в Привольное и в 1939 году был вновь избран председателем колхоза. Этот эпизод тоже сохранила мальчишеская память:
— Хорошо помню, как зимним вечером вернулся дед домой, как сели за струганый крестьянский стол самые близкие родственники, и Пантелей Ефимович рассказал всё, что с ним делали. Добиваясь признания, следователь слепил его яркой лампой, жестоко избивал, ломал руки, зажимая их дверью. Когда эти «стандартные» пытки не дали результатов, придумали новую: напяливали на деда сырой тулуп и сажали на горячую плиту. Пантелей Ефимович выдержал и это, и многое другое. Те, кто сидел вместе с ним в тюрьме, потом говорили мне, что после допросов отхаживали его всей камерой. Сам Пантелей Ефимович поведал обо всём этом только в тот вечер и только один раз. Больше, по крайней мере вслух, никогда не вспоминал. Он был твёрдо убеждён: «Сталин не знает, что творят органы НКВД», — и никогда не винил в муках своих советскую власть. Прожил дед недолго. Умер в возрасте 59-ти лет.
Холодным ужасом веет от сцены пыток. Но… «Следователь слепил его яркой лампой…» Откуда появилась она, эта самая яркая лампа, в маленьком захолустном райцентре, где, по свидетельству старожилов, в то время и электричества-то не было? Керосиновой лампой не ослепишь… Далее. Откуда было взяться в убогом помещении районного НКВД горячей плите, на которую, по рассказу Михаила Сергеевича, сажали его деда в сыром тулупе? В служебных помещениях плит не было, как не было их и в погребах, где обычно содержали под замком арестованных. В больших городах — другое дело. Но речь-то идёт о малонаселённом посёлке.
По словам земляков Михаила Сергеевича, его дед по материнской линии был грамотным и активным человеком. Ещё в 1920 году избирался кандидатом в члены волостного Совета, настойчиво проводил политику продразвёрстки, сбора у населения зерна, тёплых вещей, скота для Красной Армии. Впоследствии он, о чём поведал троюродный брат М.С. Горбачёва Иван Васильевич Рудченко, одним из первых вступил в Коммунистическую партию и занялся организацией коммуны на селе.
Новая власть пришлась ему по душе. Впрочем, противники колхозного строя называли таких людей лентяями, голоштанниками и краснобаями. Это был довольно многочисленный слой крестьянских демагогов, не любивших трудиться на земле, привыкших драть горло на сельских сходах.
Мать Михаила Сергеевича Мария Пантелеевна, простая добрая женщина, рассказывала:
— Я иногда смотрю на моего Михаила, ну вылитый дед, Пантелей Ефимович. А как говорить начнёт, то и все — одни жесты, выражения.
Михаил Сергеевич унаследовал отцовские черты лица. А вот глаза у него — глаза бабушки Васютки. Это его бабушка по линии мамы, жена деда Пантелея. Бабушка Василиса Лукьяновна.
— У бабушки Васютки — так её звали все — были прекрасные, завораживающие чёрные глаза, — рассказывала Раиса Максимовна. — Они и «достались» Михаилу Сергеевичу — глаза бабушки Васютки.
Дед генсека по отцу: за саботаж — на лесоповал
М. Горбачёв:
«Второй мой дед — Андрей Моисеевич Горбачёв в Первую мировую войну воевал на Западном фронте, и от тех времён дома осталась фотография: сидит дед в картинной позе на вороном коне и в красивейшей фуражке с кокардой. «Что это за форма такая?» — спрашивал я. Однако дед, в ту пору уже согнутый годами, но сухой и поджарый, только отмахивался. Делались тогда такие фотографии просто: рисовали на щите коня с лихим всадником, а для лица вырезали дырку — оставалось просунуть в неё голову. (Кстати, эта традиция сохранилась и до наших дней. К ней добавилось, может быть, нечто новое, дань нынешним временам — возможность сфотографироваться рядом с любой нарисованной на щите знаменитостью.)
Судьба деда Андрея была поистине драматичной, но в то же время и типичной для нашего крестьянства. Отделившись от отца, он повёл своё хозяйство. Семья росла — родилось шестеро детей. Но беда — только двое сыновей, а землю сельская община выдавала на мужчин. Надо было с имеющегося надела получить больше, и вся семья от мала до велика денно и нощно трудилась в хозяйстве. Дед Андрей характером был крут и в работе беспощаден — и к себе, и к членам семьи. Но не всегда работа приносила результаты, на которые надеялись, — засуха за засухой. Постепенно из бедняков дотянулись до середняков. Подходило время замужества трёх дочерей, значит, нужно приданое готовить. Нужны деньги, а в крестьянском хозяйстве источник их получения один — продажа выращенного зерна и скота. Выручал ещё сад. Дед любил заниматься садоводством и со временем вырастил огромный сад — что только в нём ни росло. Он знал толк в прививках, и на одной яблоне вдруг вырастали яблоки трёх сортов. Сад приносил много пользы и был источником радости для семьи».
В 1929 году старший сын Сергей, отец Михаила Сергеевича, женился на дочери соседа — Гопкало. Сначала молодые жили в доме деда Андрея, но скоро отделились. Пришлось делить и землю. Коллективизацию дед Андрей не принял и в колхоз не вступил — остался единоличником.
В 1933 году на Ставрополье разразился голод. Историки до сих пор спорят о его причинах — не был ли он организован специально, чтобы окончательно сломить крестьянство? Или же главную роль сыграли погодные условия?
— Не знаю, как в других краях, но у нас действительно была засуха, — вспоминал Горбачёв. По всему видно, хотел соблюсти объективность. Но не удержался, съехал на критику Сталина. — Дело, однако, заключалось не только в ней. Массовая коллективизация подорвала прежние, складывавшиеся веками устои жизни, разрушила привычные формы ведения хозяйства и жизнеобеспечения в деревне. Вот что, на мой взгляд, было главным.
Помолчав, добавил:
— Плюс, конечно, жестокая засуха. Одно наложилось на другое.
В этом — весь Михаил Сергеевич. Непревзойдённый мастер словесной эквилибристики!
По его словам, голод был страшный. В их Привольном вымерла по меньшей мере треть, если не половина села.
Умирали целыми семьями, и долго ещё, до самой войны, сиротливо стояли в селе полуразрушенные, оставшиеся без хозяев хаты.
Трое детей деда Андрея умерли от голода. А его самого весной 1934 года арестовали за невыполнение плана посева — крестьянам-единоличникам власти устанавливали такой план. Но семян не было, и план выполнять оказалось нечем. Как «саботажника» деда Андрея отправили на принудительные работы на лесоповал в Иркутскую область. Бабушка Степанида осталась с двумя детьми — Анастасией и Александрой.
— А отец мой взял на себя все заботы: семья оказалась никому не нужной. Ну а дед Андрей в лагере работал хорошо, и через два года его освободили досрочно. Вернулся в Привольное с двумя грамотами ударника труда и сразу вступил в колхоз. Поскольку работать он умел, то скоро стал руководить колхозной свинофермой, и она постоянно занимала в районе первое место. Опять дед стал получать почётные грамоты.
По отзывам односельчан, дед по отцу, Андрей Моисеевич Горбачёв, был, не в пример общительному и улыбчивому деду Пантелею, угрюмым, вспыльчивым, хотя волевым и сильным человеком, так и не признавшим советскую власть. Был он мужиком прижимистым, крутого нрава и мало сочувствовавшим большевикам. В партию он не вступил.
Виктор Алексеевич Казначеев, в прошлом один из близких друзей Михаила Сергеевича, — вместе делали карьеру в комсомольских и партийных органах края, — написал книги «Последний генсек» и «Интриги — великое дело», к которым, кроме его устных рассказов, я не раз ещё буду обращаться, вспоминает:
— О деде Андрее Михаил Сергеевич не любил рассказывать, как-то всегда чувствовалось, что семья матери ему была ближе.
Биографы Горбачёва задаются вопросом: что же сформировало характер, нравственные позиции, определило работоспособность и методы действий Горбачёва?
В.И. Болдин, многолетний помощник Михаила Сергеевича, руководитель его аппарата на Старой площади и в Кремле, рассказывал мне под диктофонную запись в 1995 году:
— Десятилетний период работы с ним позволяет мне сделать ряд выводов, тем более что и сам генсек говорил о том, что способствовало формированию его характера, становлению как политического лидера. Прежде всего надо сказать о том генетическом наследии, которое досталось Михаилу Сергеевичу от двух пересекшихся линий — черниговских Гопкало по матери и воронежских Горбачёвых по отцу, чему он придавал большое значение. Трудно судить, что стало с предками этого семейства, но известно, что деды прожили трудную, временами трагическую жизнь, стояли у истоков колхозного движения и конфликтовали с советской властью. Всё это, несомненно, сказалось на характере Михаила.
Нельзя сбрасывать со счетов и приметы нового, советского быта. О них хорошо сказал М. Горбачёв:
— Перед самой войной жизнь как-то начала налаживаться, входить в колею. Оба деда — дома. В магазинах появился ситец, керосин. Колхоз начал выдавать зерно на трудодни. Дед Пантелей сменил соломенную крышу хаты на черепичную. Появились в широкой продаже патефоны. Стали приезжать, правда редко, кинопередвижки с показом «немого» кино. И главная радость для нас, ребятишек, — откуда-то, хотя и не часто, привозили мороженое. В свободное от работы время, по воскресеньям, семьями выезжали отдыхать в лесополосы. Мужчины пели протяжные русские и украинские песни, пили водку, иногда дрались. Мальчишки гоняли мяч, а женщины делились новостями да присматривали за мужьями и детьми.