Реванш за неудачу удалось взять через несколько месяцев. Как на многих крупных заводах, на Путиловском сигнал к началу работы подавался гудком. Первый — долгий — предупреждал, что в распоряжении рабочих осталось еще десять минут. Второй — прерывистый — будто кричал: «Штраф! Штраф! Штраф!». Он так и назывался штрафным. После него особые цеховые кружки, куда рабочие складывали свои номерные жетоны, убирали и ставили одну общую. Всякий, кто опускал в нее свой жетон, знал: сегодня будет работать бесплатно.
Все шло заведенным порядком, к которому вроде бы все привыкли. Но вот в один из субботних сентябрьских дней штрафной гудок прозвучал не через десять, а через пять минут после первого. Сотни недовольных «опоздавших» путиловцев собрались у ворот, злобно выкрикивая проклятья в адрес администрации. Вечером кружковцы обсуждали этот случай. Решили отреагировать на него и призвать рабочих к стачке. Пошли по домам, побывали в трактирах, повстречались с рабочими.
В понедельник, после первого гудка, рабочие пошли толпами. Под благовидными предлогами они не расходились по цехам, а останавливались возле ворот и заводской конторы. К штрафному гудку заводской двор был заполнен толпой рабочих. Представители администрации сновали от одной группы к другой, предлагая разойтись по рабочим местам, но их не слушали. Над толпой раздался голос Калинина:
— Стачка, товарищи! Не приступим к работе, пока штрафов не отменят!
В ответ с разных сторон одобрительно прозвучали крики: «Стачка!». Толпа не расходилась. Лишь после обеденного перерыва к рабочим вышел фабричный инспектор. Он уговаривал разойтись, обещал посодействовать. Рабочие не верили. Калинин, как бы за всех, выкрикнул:
— Если солгал, завтра остановим весь завод!
— Остановим! — поддержали бастующие.
На следующее утро еще издалека видны были толпы народа возле проходной. Люди читали объявления, расклеенные на воротах, заборах, столбах. Дирекция извещала, что штрафной гудок вновь будет подаваться через десять минут, а размер штрафов сокращается с 75 до 15 копеек. Это была пусть и маленькая, но первая победа!
В короткое время члены группы Калинина установили связи с рабочими заводов Нарвской и Московской застав. Кружок стал именоваться центральной группой, превратившись в руководящий центр для двух крупных промышленных районов Петербурга. Делалось все возможное, чтобы распространить влияние и на рабочих других районов: Васильевского острова, Выборгской стороны. По-прежнему много сил и времени отнимала борьба с экономистами. Им удалось захватить в Петербурге руководство кружками, районными организациями и общегородским центром, внося в марксистские организации разброд и шатания.
В конце 1898 г. на Путиловском объявился некто Матвей Миссуна, студент Технологического института и член «Союза борьбы», представлявший себя убежденным экономистом. Миссуне удалось довольно быстро сколотить кружок рабочих. На занятия этого кружка как-то раз пришел и Михаил Калинин. Миссуна говорил о стачках. Говорил так, будто покровительственно похлопывал по плечу несознательных трудящихся. Человек самоуверенный, он не ожидал никаких возражений:
— Борьба за копейку — вот главное. Для этого есть преотличнейшее средство. Вы уже догадались? Стачка. Разумеется, стачка. Вот, собственно, и все. Очень просто. А политика придет после… Сейчас о ней рабочему думать не нужно.
Калинин не смолчал, ответил:
— Действительно, все очень просто получается. Выпросил копейку у хозяина, проси другую. А что меняется по существу? Были эксплуататоры — и остаются. Были эксплуатируемые — и они остаются. Это ли нам надо? А? Рабочий, конечно, должен бороться за копейку. Но ограничиваться этим нельзя. Это только начало борьбы. А большая задача трудящегося человека состоит в завоевании политических прав, в уничтожении всякой эксплуатации. Вспомните Парижскую коммуну…
В публичном споре победа оказалась за Калининым. Миссуну путиловцы больше не видели. Но появлялись другие агитаторы, кто-то из них ратовал за организацию обществ взаимопомощи, кто-то за создание кооперативных обществ как пути к социализму… Однако все отвергали политические выступления и настаивали на борьбе лишь за улучшение жизни рабочих. Дискуссии в рабочей среде по животрепещущим темам были горячими.
…Шел 1899 г. Калинин с товарищами решили повторить попытку проведения маевки, которая должна была стать первой для путиловцев. Более тысячи листовок разлетелось по заводу. В день Первомая в Шереметьевском лесу собрались сотни людей. В самый разгар речи кто-то крикнул: «Полиция!». Лес оказался окруженным полицейскими. Решено было разойтись группками, сделать вид, что гуляют. На этот раз, к счастью, обошлось без арестов.
На очередном собрании кружка решили сделать следующий политический шаг — провести общезаводскую стачку. Изо всех цехов и мастерских поступали сообщения о росте недовольства притеснением администрации. Весь июнь шла кропотливая подготовка стачки. Калинин развил необычайную энергию: он устраивал сходки рабочих на разных конспиративных квартирах, распределял литературу, листовки, давал указания, как и вокруг каких вопросов агитировать, участвовал в составлении прокламации. Возник и еще один повод к выступлению — в начале июля в вагонных мастерских опять снизили зарплату, что вызвало возмущение рабочих. А тут еще несчастный случай с одним из кружковцев. Он работал на токарном станке, стоявшем близ огромного, 12-пудового маховика. Маховик был негодным, требовавшим ремонта, и мастер цеха знал об этом, да все откладывал, понимая, что тогда ведь цех пришлось бы на какой-то срок останавливать. Отскочившей от маховика деталью парня убило насмерть.
В разбрасываемой на заводе листовке, написанной Калининым, рабочие призывались к забастовке. К обеду 3 июля листовки облетели почти весь завод, и люди готовы были прекратить работу и бастовать. Но и заводская администрация, словно чувствуя что-то неладное в рабочих массах, приготовилась к отпору: по цехам вновь то тут, то там сновали шпики, появилась полиция. Пришлось временно отступить и не начинать забастовку. Одновременно Калинин своему другу Татаринову предложил незаметно исчезнуть с заводской территории и дома, где он жил, уничтожить оставшиеся нераспространенными листовки. Но полиция располагала верными сведениями и вечером заявилась в дом, что в Огородном переулке, где жил Татаринов. Вошедший пристав первым делом кинулся к печке, ковырнул пепел:
— Бумагу жгли? Листовки?
— Чай подогревали, — последовал ответ.
Полицейские чины неторопливо производили обыск, заглядывая во все углы, переворачивая и просматривая нехитрый скарб жильцов, листая стоявшие на полках книги. Один из них, подойдя к стене, на которой висел портрет Маркса, поинтересовался, не родственник ли. «Дед», — услышал в ответ.
В это время Калинин с одним из своих товарищей вошел в квартиру…
…Задержанным, и хозяевам, и гостям, предъявили обвинение в распространении антиправительственных листовок и подстрекательстве к бунту. Под конвоем всех арестованных сопроводили в полицейский участок для разбирательства. В этот же день были арестованы еще человек 60, в том числе почти все «кружковцы», и также доставлены в участок. Отсюда арестованных перевели в непохожий на тюрьму дом, что располагался на Шпалерной улице. Ранее он был знаком лишь с улицы, а теперь пришлось изучить его изнутри. Как оказалось, это был Дом предварительного заключения.
Хлопнула дверь камеры, лязгнул замок. Михаил осмотрелся: гладкие стены и пол, маленькое оконце, железная, привинченная к полу кровать, стол, табуретка. Мелькнула мысль: «Интересно, дадут ли книги? Если дадут, будет вполне сносно».
Первая в России специальная следственная «образцовая тюрьма» открылась 1 августа 1875 г. В ней располагались 317 одиночных камер, из них 32 — женские, а также 68 общих камер и карцеров. Тюрьма рассчитана была на 700 заключенных. В здании имелся тюремный лазарет. В плане тюремное здание представляло собой квадрат с двором, в середине которого бетонный восьмиугольник, разделенный на 16 прогулочных камер. Дом предварительного заключения соединялся висячим коридором со зданием Окружного суда (Шпалерная, 23). В тюрьме на Шпалерной содержались многие участники революционного движения. В камере № 193 в 1895–1897 гг. содержался В. И. Ленин. Во время Февральской революции все заключенные были освобождены восставшим народом, а здание Окружного суда было сожжено. В 1920-е гг. здесь располагалась следственная тюрьма Ленинградского управления ОГПУ. В 1932 г. на месте сожженного Окружного суда было построено здание Ленинградского ОГПУ, которое в народе называли Большим домом (Литейный пр., 4).
Дом предварительного заключения.
Санкт-Петербург. Шпалерная ул., д. 25
1870-е
[Из открытых источников]
Пока надзиратель выяснял возможность политическому Калинину пользоваться книгами тюремной библиотеки, Михаил начал втягиваться в тюремное существование. День — ночь, день — ночь… И все одно и то же. Пять шагов туда, пять обратно. Полное безделье, так тяготившее рабочего человека. 24 часа давящей тишины. Ни один звук не доносился в камеру извне, будто все надзиратели ходили по коридорам в чулках или валенках.
Однообразие тюремной жизни Калинина нарушали только постоянные вызовы на допросы. Следователь, молодой еще мужчина, с важным видом повторял одно и то же: назовите сообщников, главарей… Калинин молчал. Иногда отвечал нехотя: «Да, я убежденный социал-демократ… действовал один… виновным себя не признаю». Равнодушно слушал уговоры повиниться, раскаяться, снять грех с души, а сам краем глаза читал лежащую на столе бумагу. Перевернутые буквы читать было трудно, но можно. Буквы складывались в слова, слова — в фразы. А они сообщали: «Дознанием установлены сношения Калинина с другими обвиняемыми, а также устройство в своей квартире сходок, на которых одна из обвиняемых читала приносимые с собою нелегальные издания и давала по содержанию их объяснения. По обыску у Калинина были обнаружены сочинения тенденциозного характера…»