История закончилась, и Горб с товарищем, улегшись на скамейки, успокоились. «Да Шахуньи они еще успеют выспаться, а мне — выходить скоро», — подумал я. Лезть в рюкзак за книгой не хотелось, и я тоже задремал.
«Это другой дядя спрятал конфетки. Он тоже нехороший дядя и даже не поздравил меня с днем рождения…» — услышал я сквозь сон, а затем проснулся от жуткого крика Горба:
— Он тут! Это он, он хочет искать у меня в животе! Он вернулся!
Валяясь на полу, Горб сучил в воздухе ногами и руками, будто отбиваясь от чего-то, нависшего сверху, а его недавний собеседник мирно храпел на своей скамейке.
Электричка уже переехала мост через Линду, и мне пора было выходить. От станции вглубь садоводческих товариществ вела песчаная дорога, где все еще работал киоск с непременным набором спиртного и жвачек.
Я вышел, но что-то заставило меня бросить взгляд на ярко освещенные окна моего вагона. Внутри я увидел единственную фигуру — РЕБЕНКА ЛЕТ ПЯТИ С ОКРОВАВЛЕННЫМИ ПО ЛОКОТЬ РУКАМИ. И почему-то я вспомнил, что сегодня восьмое июня. А когда наши взгляды встретились, я только и смог сделать, что выдавить фразу:
— С днем рождения!
А полусгнившие губы ребенка озарила улыбка.
Интерпресскон-2000
Георгий АрефьевСказание о голове и безголовых
Жил на свете Путанов. Жил-поживал, склероз наживал. И все у Путанова было путем, да вот завелись в голове его мысли. Чувствовал он остро, как в мозгах они тихонько копошатся, щекочутся, извилинами шевелят. Вконец измучили — спокойно спать мешают, с фуршетов в зал читальный гонят и думать постоянно заставляют — прямо жизни не дают.
Хотел Путанов к знахарю пойти — авось поможет, да мысли воспротивились: дескать, над головою спутники летают, и люди скоро будут пьянствовать на Марсе, не стыдно ль колдунам-то доверяться в наше время? Ну, делать нечего, отправился Путанов в поликлинику. Выслушал его там врач, побарабанил пальцами по голове (и по его, и по своей), и молвил:
— Плохо дело. Трепанация нужна.
— И так вокруг одна сплошная трепанация на заседаньях и в газетах, — возмутился тут Путанов. — А дела не видать!
— Hу что вы, пациент, трепаться зря не стану — без обмана, всего и дел-то, дырку в голове вам провертеть! И мысли через эту щелку частично вытекут, частично испарятся.
Задумался Путанов было, да вовремя одумался он думать, пока критические мысли не родились и в разговор невовремя не встряли.
— Надо, значит надо, — отвечает. — От лишней дырки в черепушке вреда не будет — это и ребенку ясно.
…Очнувшись от тяжелого дурмана, он поднял руку к голове, но пальцы, ослабев после наркоза, наткнулись на бинты и в них увязли.
— Больной, вы слышите меня? — навис над ним хирург. — Мы вскрыли череп, но оказалось, что весь мозг был поражен идеями и излечению, увы, не подлежал. Спасти вас от ума могла лишь ампутация башки. Ее мы удалили на рассвете. Но не тревожьтесь, шрам почти что не заметен будет — делали на совесть. А в понедельник — на работу. Вы кем работаете? Депутатом? Чудесно — голова вам абсолютно не нужна.
Ко вторнику Путанов в этом убедился.
Не обошлось без недоразумений — пришлось сниматься заново на удостоверение и паспорт, но, в целом, жизнь катилась по привычной колее. Ну, правда, некоторые молча изумлялись: а как он видит, если нет ни глаз, ни даже головы, с высот которой взгляд они бросали прежде?
Но сам Путанов ничему не удивлялся, ему, естественно, и в голову такой вопрос не приходил… А засыпал теперь он сразу и, к тому же, без подушки. Для выездов же за рубеж, где издавна не любят безголовых (предрассудок недостойный!), он заказал протез с орлиным профилем и благородной сединой. (Не он был первым, и не он последним — сколько их, пустоголовых, или ватою набитых, с экрана и с газетных фотографий взглядом немигающим, остекленевшим смотрят якобы на нас. Пора б привыкнуть и не обращать вниманья).
А дома проще обходиться без протеза. Вот поздно вечером шофер такси, не разглядев, как заорет: «Куда ты под колеса прешься, безголовый раз…!» Но, не окончив, тут же извинился и, побелев, на красный свет умчался!
В родных пенатах накладные головы излишни (а настоящие — накладны) — немало ныне появилось тех, которым голова не интересна, был бы слышен звон, а лучше, шелест…
А деньги у Путанова водились — немало сэкономил он на шляпах, на шампунях, на бритье и стрижке, и на мыслях нудных о том, что взятки брать нехорошо, нечестно, недостойно.
И жил Путанов еще долго и счастливо, и умер в один день.
Аминь.
Вероника БатхенПросто сказка
…Ей было девятнадцать лет. Она жила в однокомнатной квартире на третьем этаже дома-хрущевки в спальном районе Москвы, училась на журфаке МГУ, любила стихи и селедку под шубой. И три рыцаря мечтали о руке и сердце прекрасной Дамы — бизнесмен, владелец преуспевающей компьютерной фирмы; перспективный кандидат-астрофизик, восходившее светило науки; и молодой поэт, наделенный всеми мыслимыми достоинствами, кроме денег и здравого смысла. Она колебалась, не умея, а может быть, не желая выбирать, и, наконец, незадолго до нового года, объявила поклонникам, что выйдет замуж за того из них, кто придумает самый чудесный подарок.
Она долго готовилась к этому вечеру — свечи, шампанское, роскошный стол, любимое белое платье и мягкая постель с пушистым верблюжим пледом — все для прекрасного Принца.
Первым пришел бизнесмен.
— Нашу свадьбу мы отметим в Париже. Вот билеты на самолет и ключи от номера в «Рице». Мы увидим Монмартр и Нотр дам де Пари, будем пить столетний коньяк в лучшем ресторане Елисейских полей, с высоты Эйфелевой башни весь мир ляжет к нашим ногам! Рейс через час — ты поедешь?
— Уходи. Ты не угадал, — сказала она и закрыла дверь.
До боя курантов оставалось два часа.
Приход астрофизика был слышен. Она открыла дверь, не дожидаясь звонка, и уперлась взглядом в перевязанную розовыми ленточками, частично упакованную треногу, из-за которой высовывалось счастливое лицо кавалера.
— Это тебе. Телескоп. Сейчас я установлю его на балконе, и ты увидишь звезду. Я открыл ее сам и назвал твоим именем. Красная, седьмой величины…
— Снег идет третий день. До свидания.
Она открыла форточку — квартира пропахла дымом, а поэт терпеть не мог табака, сварила кофе и села ждать дальше.
Он пришел без пяти двенадцать. С пустыми руками.
— Я люблю тебя. И это все, что у меня есть. Чудо уже то, что я осмелился сделать тебе предложение.
Она ждала, не понимая.
— Ты — красивая. Нежная. Живая. Ты умеешь говорить без слов и смотреть в окно. Я люблю тебя.
Слов действительно не было. Она хлопнула дверью так, что сработала сигнализация на чьей-то машине. Все стало ясно.
Она выпила с президентом России шампанского — как лекарство, поплакала немного от обиды и одиночества и уснула, завернувшись в верблюжий плед. В комнате пахло дымом, бурчал невразумительно телевизор, ворочалась кошка в плюшевом кресле под лампой…
За окном шел снег. И цвели каштаны.
Владимир БережинскийОтцы и дети… и внуки
…И его возводить молодым!..
В. В. Маяковский
Лязг экскаватора с утра назойливо лез в уши, но уже к обеду стал чем-то привычным, почти необходимым. В перерывах студенты подходили к окнам, смотрели на разрастающуюся яму, на снующие туда-сюда грузовики с землей и мрачновато шутили:
— Никак под нас подкапываются.
— Углубленно работают…
— А может, они клад ищут?
— Ага, Флинта или Сильвера.
Ближе к вечеру во двор въехала машина, из которой выбралось явное начальство. Столпившись у бровки ямы, оно принялось что-то бурно обсуждать, размахивая руками. Под шумок экскаваторщик незаметно исчез. Работа застопорилась.
После закрытия библиотеки Стас, ожидая Светку, засмотрелся на двух отроков, забавлявшихся швырянием камушков в свежевырытую яму.
— Ух ты! — восхитился он. — Закапывают! Смотри, Светик, юная смена. Прямо-таки, отцы и дети. Не по И. А. Тургеневу, правда. А не слабо им будет…
— Слабо! — не дослушала та. — Пойдем лучше.
Проходя назавтра мимо того же окна, Стас вдруг заметил, что во дворе тихо. Он взглянул и даже остановился…
— Эй, ты идешь или нет? — окликнула его Светка и тоже подошла к окну. Ого! — там была совершенно гладкая площадка, по которой вчерашние отроки бодро улепетывали от экскаваторщика.
— И впрямь, отцы и дети! — фыркнула Светка.
— И внуки, — буркнул Стас. — Посмотри-ка.
Немного в стороне, у самого края бывшей ямы, сидел карапуз лет трех и сосредоточенно орудовал совком. За ним тянулась ровная широкая и глубокая канава…
Михаил ГаёхоСказочка
— Оленька, — съешь котлетку, — сказала мама.
— Не надо есть, — сказала котлетка.
— Съешь котлетку, доченька, и папа у нас тоже съест котлетку, а себе я положу сосиску.
— Не надо есть, — сказала котлетка. — Не ешь меня, девочка, я тебе пригожусь.
— Я не хочу есть эту котлетку, — сказала Оленька.
— Что это за котлета у тебя? Хочешь, я дам тебе от своей? — сказал папа.
— Нет, нет, не надо! Уберите вилку! — закричала папина котлета.
— Откуда эти котлеты? — спросил папа.
— Из кулинарии, — сказала мама, — обыкновенные котлетки.
— Ну, — сказал папа, — я лучше съем этот вкусный бутерброд со шпротами.
— Эй, — сказал бутерброд.
— Замолчи, — сказал папа, — должен ведь я чего-нибудь съесть?
— Почему обязательно меня? — сказал бутерброд. — Съешь котлетку.
— Не надо есть, — сказала котлетка.
— Бутерброды существуют для того, чтобы их ели, — сказал папа.
— Я существую, следовательно мыслю, — сказал бутерброд, не будешь же ты есть мыслящее существо?
— Все не так, — сказал папа, — мыслю, следовательно существую: вот как правильно.