— Чего изволите, сударь?
— Вон, видите, лодка? — Я показал рукой. — Нужно с ними поговорить. Очень важное дело.
И присовокупил к просьбе синенькую.
Капитан пожал плечами, но команду дал. Пароход, пыхтя и отдуваясь, замедлил ход, и мы поравнялись с рыбаками.
— Эй, мужики! — крикнул я, сложив руки рупором. — На берег перевезете? Не обижу, заплачу!
Рыбаки оторвались от своих сетей, с любопытством посмотрели на наш пароход, потом на меня.
— А чего ж не перевезти, — лениво отозвался один из них, тот, что постарше. — Коли с оплатою не обманешь!
— Да вот те крест! — выкрикнул я и, повернувшись к Изе, который с недоумением наблюдал за моими маневрами, скомандовал: — Собирай вещи! Высаживаемся!
Изя только ахнул, но спорить не стал. Однако господин Рекунов не мог скрыть своего изумления.
— Простите, но почему мы тут сходим?
— Это важное дело, связанное с моими обязательствами перед партнерами, — пояснил я.
— Полагаю, превыше всего для вас, мосье Тарановский, должны стоять обязательства перед моей госпожой, мадам Верещагиной! — недобро прищурившись, произнес Рекунов.
— Про предыдущих партнеров я тоже не намерен забывать! Полагаю, мадам Верещагина должна правильно оценить мою верность взятым на себя обязательствам! — заявил я, намекая, что Верещагина — тоже мой партнер.
Рекунов нахмурился, но спорить не стал.
Через несколько минут мы, перекинув свои вещи в подошедшую к борту лодку, уже и сами спускались по веревочной лестнице. Рыбаки, получив свой серебряный полтинник, молча и сноровисто заработали веслами.
Пароход дал прощальный гудок и, шлепая колесами, двинулся дальше, оставляя нас одних на этой тихой, сонной реке.
Лодка мягко ткнулась носом в песчаный берег. Мы вышли на землю, пахнущую сосновой смолой и весенней прелью.
Вокруг стояла звенящая, напоенная ароматами леса тишина. Вдалеке куковала кукушка, отсчитывая кому-то отведенные годы.
— Ну и куда теперь, мосье? — спросил Изя, оглядываясь по сторонам и отмахиваясь от налетевших комаров. — Где это твое поместье? Ой-вэй, только не говори, что мы высадились не там!
— Искать надо! Должно быть где-то там, — ответил я, показывая рукой в сторону густого соснового бора, который начинался сразу за прибрежной полосой.
Мы взвалили на плечи наши дорожные сумки и пошли по узкой, едва заметной тропинке, углубляясь в лес.
Дорожка, петляв среди могучих сосен, вывела нас на проселочную дорогу, разбитую колесами телег. Вдалеке виднелись крыши той самой деревушки, которую мы видели с парохода.
— Ну что, Курила, пойдем у местных дорогу спрашивать? — предложил Изя. — Или так и будем по лесу плутать, пока на медведя не наткнемся?
— Пойдем, — согласился я, хотя можно было спросить у рыбаков, но я что-то совсем упустил этот момент.
Деревня оказалась небольшой, дворов на двадцать. Покосившиеся избы с соломенными крышами, заросшие лебедой огороды, сонные куры, копающиеся в пыли. На завалинке у одной из хат сидел древний, как сам этот лес, старик, смоливший самокрутку.
— Здорово, отец, — обратился я к нему. — Не подскажешь, где здесь усадьба господ Левицких?
Старик медленно поднял на нас выцветшие, слезящиеся глаза, оглядел с ног до головы.
— Левицких, говоришь? — прошамкал он беззубым ртом. — А на что они вам, господа хорошие? Нету здесь больше господ!
— Как это нету? А где же они? — нахмурился я.
— А кто ж их знает, — равнодушно пожал плечами старик. — Барина-то старого, Сергея Васильевича, почитай, два года как на погост снесли. А барышня молодая, Ольга Сергеевна, да братец ее, Мишенька, сказывают, уж и не хозяева тута. Усадьба-то под опекой казенной. Говорят, сосед наш, Мезенцев, на них в суд подал, землю отсудить хочет. Вот так-то.
Так-так!
— А где сама-то усадьба, отец? — настойчиво спросил я.
— А вон туда иди, по дороге, — махнул он костлявой рукой. — Версты три пройдешь, там и увидишь. Большой дом, беленый, с колоннами. Не промахнешьси!
Мы поблагодарили старика и двинулись дальше. Дорога шла через поле, на котором уже зеленели всходы озимых, потом снова нырнула в лес. И вот за очередным поворотом мы увидели усадьбу.
Она стояла на высоком берегу, над рекой, в окружении старого, заросшего парка. Большой, некогда красивый белый дом с колоннами и мезонином производил удручающее впечатление. Штукатурка облупилась, одна из колонн накренилась, окна на втором этаже были заколочены досками. Кругом чувствовалось запустение, упадок.
Мы подошли к кованым, заржавевшим воротам, вошли в скрипучую калитку. Во дворе было тихо, только ветер шелестел в ветвях старых лип. И вдруг стукнула дверь, и на крыльцо вышла она.
Ольга.
Она была в простом, темном платье, без всяких украшений, прекрасные темные волосы собраны в скромный узел на затылке. Она выглядела повзрослевшей, в глазах читались усталость, тревога и какая-то затаенная боль. Но она была все так же прекрасна.
И в тот миг, когда наши взгляды встретились, я понял, что пропал. Влюбился, как мальчишка, с первого взгляда, без памяти, безрассудно.
«Дожил!» — мелькнула в голове ехидная мысль, которую я тут же прогнал.
Девушка окинула нас взглядом, и в глазах ее мелькнул испуг.
— Вы кто такие, господа? — спросила она строго, и голос ее прозвучал холодно и настороженно. — Что вам здесь нужно?
О-о-о-о черт! Тут только я понял, как выглядит в ее глазах наше вторжение! Толпа незнакомых мужчин, с оружием, вдруг без спроса вошла в усадьбу! Тут кто угодно испугался бы…
Торопясь исправить ошибку, я шагнул вперед, сняв шляпу.
— Ольга Александровна? — спросил я, стараясь, чтобы голос не дрожал. — Бога ради, не пугайтесь. Покорнейше прошу извинить нас за вторжение, но мы к вам с добрыми вестями. От вашего брата, Владимира Александровича.
При упоминании брата лицо ее тотчас разительным образом переменилось. Строгость исчезла, сменившись изумлением, радостью, надеждой.
— От Вальдемара? — переспросила она. — Откуда вы… Вы его знаете? Где он? Что с ним?
— Он жив, здоров, — поспешил успокоить я ее. — И просил передать вам вот это.
Я достал из дорожной сумки то самое письмо, которое Владимир написал еще на Амуре, и протянул ей. Она взяла его дрожащими руками, узнала почерк брата, и по ее щеке скатилась слеза.
— Он жив… какое счастье! — вымолвила Ольга, прикрыв на мгновение глаза и прислоняясь спиною к двери. — Господа, извольте пройти в наше скромное жилище! — произнесла она тихо, будто бы все еще не веря своему счастью.
— Ступайте, мы подождем вас! — произнес Рекунов, критически оглядывая запущенный сад.
Мы с Изей вошли в дом. Внутри царил тот же упадок, что и снаружи. Мебель была накрыта чехлами, в воздухе стоял запах сырости и запустения.
Ольга провела нас в небольшую гостиную. Вскрыла конверт и, сев у окна, углубилась в чтение. Я стоял и смотрел на нее, не в силах отвести взгляд. Смотрел на ее склоненную голову, на длинные, дрожащие ресницы, на тонкие пальцы, сжимавшие письмо.
Она дочитала, подняла на меня глаза, полные слез и вопросов.
— Расскажите, — попросила она. — Расскажите все.
И я начал рассказывать. О нашей встрече с Владимиром на каторге, о побеге, об Амуре, о нашем прииске. Я говорил долго, стараясь не упускать никаких подробностей, кроме тех, что касались моего прошлого. Рассказывал о его мужестве, о тоске по дому, о том, как он беспокоился о ней и о младшем брате.
Она слушала, затаив дыхание, и слезы медленно текли по ее щекам. Но это были уже слезы не горя, а облегчения и радости.
В этот момент в комнату вошел мальчик лет четырнадцати, высокий, худенький, очень похожий на Владимира, а за ним — пожилая сухопарая дама.
— Оля, кто это? — спросил юноша, с недоверием глядя на нас.
— Это… это друзья Володи, Миша, — сказала Ольга, и голос ее дрогнул. — Они привезли от него письмо.
Так я познакомился с Михаилом, младшим братом. Дама оказалась мадам Делаваль, бонной мальчика.
Кухарка подала чай. Мы сидели в большой, холодной гостиной, где мебель была укрыта белыми, похожими на призраков, чехлами. За окном сгущались синие майские сумерки, а в комнате горела одна-единственная свеча, отбрасывая на наши лица дрожащие тени. После первых слез радости и сбивчивых расспросов о Владимире разговор перешел на их нынешние беды.
— Ваше поместье выглядит очень неухоженным. Где вся прислуга? — недоумевал я, вспоминая что когда-то Ольга появилась на тюремном дворе в сопровождении кцчера и лакеев.
— Увы, с того дня, как объявили свободу для крепостных, почти вся дворня нас покинула, — пояснила Ольга Александровна. — Остались лишь кухарка и сторож — он приходит ночью. Экипаж пришлось продать, как и многое другое. Имение тоже заложено, а тут еще и расходы на этот злополучный судебный процесс…
— Так, кажется, это ваш сосед, Мезенцев, подал на вас в суд? — спросил я, стараясь, чтобы мой голос звучал по-деловому, хотя сердце буквально колотилось от ее близости. — Владимир упоминал об этом. Но я думал, это простое недоразумение.
Ольга горько усмехнулась. На ее бледном, уставшем лице это выглядело особенно печально.
— Недоразумение, говорите? О, если бы! Это не недоразумение, господин Тарановский. Это подлый грабеж.
— Но на каком основании? — вмешался Изя, который до этого скромно молчал, но теперь его коммерческое чутье не выдержало. — Земля ведь-таки ваша! Документы, планы межевания — все должно быть.
— Документы… — вздохнула Ольга. — Они есть. Только вот Мезенцев представил в суд какие-то свои, новые. Якобы при межевании, еще при дедушке, была допущена ошибка, и вся наша земля за рекой, та, что к лесу примыкает, на самом деле принадлежит ему.
— Но это же абсурд! — воскликнул я. — Это же самая ценная часть вашего имения, как я понимаю. Тот самый лес, который хотели купить те… французы.
— Именно, — кивнул Михаил, младший брат, который сидел рядом с сестрой и смотрел на меня с юношеской доверчивостью. — Я там каждое дерево знаю! Это наша земля, испокон веков! И сам Мезенцев никогда против этого не возражал. Буквально три года назад он еще ходил с папа́на охоту на вальштепа аккурат по тем землям и не имел никаких возражений против их принадлежности!