— Ах, ваша честь, я действительно так думал… до недавнего времени. Ну конечно же, эти хмыри и вас ввели в заблуждение! А на самом деле вот, полюбуйтесь — компания «Амбарни Бира» была ликвидирована решением налогового органа еще в декабре прошлого года! Вот выписка из реестра! А золотоносный прииск на Амуре уже полгода разрабатывает совсем другое юрлицо!
В зале повисла мертвая тишина, — такая густая, что, казалось, ее можно было потрогать руками. Лощеный юрист «Эльдорадо» стал белее мела.
— Согласно статье 419 Гражданского кодекса, обязательство прекращается с ликвидацией юридического лица — должника. А в соответствии со статьей 352, с прекращением основного обязательства прекращается и право залога. Таким образом, никаких залоговых обязательств холдинга уважаемого Виктора Алексеевича уже три месяца как не существует. В иске должно быть отказано!
Виктор, сидевший рядом, шумно выдохнул, промакивая вспотевший лоб.
Судья медленно сняла очки и уставилась на юриста «Эльдорадо Голд» тяжелым, не предвещающим ничего хорошего взглядом. Игра была окончена. Это было тотальное уничтожение противника, публичная порка, после которой они уже не оправятся. С такой правовой ситуацией даже грандиозная взятка ничем не помогла бы истцам: слишком все очевидно. Соловейчик, этот тощий, потрепанный хорек, только что перегрыз глотки целой стае волков. Передушил, как курят…
Стук колес вернул меня в реальность. Я сидел в качающемся, пахнущем сажей вагоне и понимал, что мне нужен именно такой человек. Свой Юрец Соловейчик, въедливый, умный, бесстрашный. Тот, кто сможет найти ту самую ниточку, потянув за которую, можно распутать весь этот грязный клубок интриг вокруг имения Левицких. Не просто стряпчий, угодливый крючкотвор, а настоящий гладиатор судебных арен, волк, способный вырвать добычу из пасти системы. Но где — где отыскать такого, который не побоится бросить вызов системе, заглянуть в самые темные углы и вытащить на свет божий всю их подноготную?
Задача казалась невыполнимой.
На кону стояла судьба Ольги, ее брата, их родового гнезда и, вероятно, наших еще не начавшихся отношений. Ведь во все времена девушки предпочитают победителей.
Глава 13
Глава 13
Поезд, шипя и громыхая, вполз под своды Московского вокзала. После пути в качающемся, пахнущем сажей и углем вагоне, твердая земля под ногами казалась настоящим благом. Я вышел на перрон, щурясь от яркого солнца, и окунулся в оглушительный, многоголосый гул.
Здание вокзала оказалось деревянным, приземистым, больше похожим на большой загородный павильон, и совершенно терялось на фоне громады только что построенных фабрик и амбаров. Конечная точка той самой железной дороги, что принесла столько бед семье Левицких, размещалась на самой окраине Москвы, у Рогожской заставы, и называлась Нижегородский вокзал — кажется, в Москве моего времени такого пункта назначения не существовало.
Вокруг царила суматоха. Носильщики в красных кушаках, переругиваясь, тащили сундуки и баулы. Извозчики в пролетках, щелкая кнутами, зазывали седоков. Дамы в кринолинах и шляпках с вуалями, прижимая к лицу надушенные платочки, торопливо семенили к выходу, сопровождаемые щеголеватыми офицерами и солидными господами в цилиндрах.
Я уже собирался нанять извозчика и отправиться на поиски гостиницы, как вдруг услышал за спиной знакомый, зычный бас купца, с которым мы ехали в одном салоне. Он стоял у вагона, широко и истово крестясь на видневшиеся вдали золотые купола какой-то церкви.
— Ну, слава тебе, Господи! — громогласно произнес он, вытирая со лба пот. — Добрался благополучно на этой чертовой колымаге! Теперь бы только одно — чтобы Доброхотов помог, подсказал, как сына от тюрьмы да от Сибири спасти.
Упоминание тюрьмы и Сибири тотчас заставило меня остановиться.
— Позвольте полюбопытствовать, сударь! — произнес я, учтиво приподняв шляпу. — Вы упомянули некоего Доброхотова. Если не секрет, кто сей достойный муж, способный спасти от тюрьмы? У меня, знаете ли, тоже есть одно дело, весьма запутанное, где без помощи сведущего человека не обойтись.
— А, попутчик мой нашелся! — обрадовался он. — А я уж думал, потерял вас в этой сутолоке. А про Михаила Ивановича что ж не сказать. Человек в Москве известный. Доброхотов его фамилия. Секретарь он при Уголовной палате суда.
— Секретарь? — переспросил я, чувствуя укол разочарования. Я-то думал, речь идет о каком-то адвокате или прокуроре. — И что же, он может повлиять на решение суда?
— Повлиять-то еще как может! Он, правда, говорят, человек честный, кристальной души. Взяток не берет, на сделки с совестью не идет. — Тут купец как-то тоскливо вздохнул. Но… — он понизил голос, — Михал Иваныч человек совестливый, сердобольный. И закон наш российский, на четыре стороны вывернутый, знает, как никто другой. Все ходы и выходы в этом судебном лабиринте ему ведомы. И если видит он, что человек невинно страдает, что дело шито белыми нитками, завсегда поможет. Подскажет, как прошение правильно составить, на какой закон сослаться, к кому из судейских лучше обратиться. Многим помог, за то его и уважают!
Так-так… Честный чиновник, знающий закон и сочувствующий невинно осужденным.
Гм, практически девственница в борделе! Да, это был не совсем Соловейчик, которого я искал, но кто знает — может быть, это даже лучше. Такой человек мог стать не просто наемным исполнителем, а настоящим союзником!
— А где же мне найти этого уважаемого Михаила Ивановича? — спросил я, стараясь, чтобы мой голос звучал безразлично.
— А там же, где и всех прочих судейских, — махнул рукой купец. — В здании Присутственных мест, что на Красной площади. Там у него своя каморка при Уголовной палате.
— Спасибо вам, Афанасий Иванович, за добрый совет, — поблагодарил я.
Мы распрощались. Я нанял извозчика и велел везти меня в хорошую гостиницу, поближе к центру. А сам думал только об одном.
Доброхотов. Михаил Иванович. Если мне удастся убедить его помочь, у нас появится неплохой шанс.
Сняв комнату в недорогой, но приличной гостинице на Тверской и переночевав, я поутру поймал «лихача» и отправился на Красную площадь, в присутственные места. По словам полового из гостиницы, именно здесь располагалась Московская палата уголовного суда на Красной площади.
Это оказалось монументальное здание, оно занимало место между Никольской башней Кремля и Воскресенскими воротами, то есть прямо на Красной площади, там, где в моем времени находится Исторический музей. Судя по помпезной табличке у входа, помимо Уголовной палаты, в этом же здании размещались Гражданская палата, Губернское правление и ряд других присутствий. Это тотчас навело меня на мысль, что найти какого-то секретаря в лабиринте коридоров и кабинетов будет непросто.
Огромное казенное здание подавляло своими размерами и безликостью. Внутри, в длинных, гулких коридорах, толпились просители, сновали чиновники в вицмундирах, пахло сургучом, пылью и какой-то застарелой безнадежностью. Найти каморку секретаря Уголовной палаты оказалось непросто. Но после долгих мытарств и двух серебряных полтинников, отданных словоохотливому сторожу, я все же оказался у нужной двери.
Михаил Иванович Доброхотов был уже пожилым, седовласым чиновником с усталым, но интеллигентным лицом, высоким лбом и добрыми, проницательными глазами. Он сидел за столом, заваленным кипами дел, и что-то быстро писал гусиным пером.
В первую секунду я даже залюбовался, как ловко у него это выходит: я уже по собственному опыту знал, что писать гусиным пером — та еще пытка.
Доброхотов поднял на меня глаза.
— Чего изволите, сударь?
Я представился коммерсантом Тарановским и, не теряя времени, изложил ему суть дела Левицких. Я говорил с жаром, не скрывая своего возмущения, рассказывал и о французах, и о дуэли, и о подложных документах Мезенцева.
Доброхотов слушал меня внимательно, не перебивая, лишь изредка кивая. Когда я закончил, он долго молчал, глядя в окно.
— Да, сударь, — сказал он наконец, тяжело вздохнув. — Истории такого рода мне очень хорошо знакомы. И я с вами совершенно согласен. Дело это нечистое. Я, конечно, не видел те бумаги, но можно заподозрить подлог!
— Так почему же суд принимает их во внимание⁈ — воскликнул я.
— Потому что, господин Тарановский, у господина Мезенцева, а вернее, у тех, кто за ним стоит, есть деньги и влияние, — горько усмехнулся Доброхотов. — А у Левицких нет ни того, ни другого. Таков, увы, наш мир!
— Но вы! Вы же можете помочь! — с надеждой сказал я. — Вы видите несправедливость!
— Вижу, — кивнул он. — И сочувствую этим несчастным детям всей душой. Но я государственный чиновник. Секретарь палаты. И не могу открыто вмешиваться в ход дела, выступать на чьей-либо стороне. Это против правил. Меня тут же обвинят в пристрастии и отстранят от дел. Кроме того, я в Москве, а дело во Владимире. Так что при всем моем сочувствии…
И Доброхотов виновато развел руками в черных полотняных нарукавниках.
Черт. Неужели и здесь тупик?
— Однако, сударь, — продолжил Доброхотов, и в глазах его мелькнул огонек, — хоть я не могу помочь вам официально, но способен дать добрый совет. Вам нужен не просто стряпчий. Вам нужен молодой, голодный до справедливости, не испорченный еще цинизмом нашей судебной системы помощник с острым умом и горячим сердцем.
— Где же мне найти такого? — спросил я.
— Есть у меня на примете один, — улыбнулся Доброхотов. — Студент юридического факультета Московского университета. Федор Плевак. Удивительно способный юноша. Сейчас лето, каникулы, лекций нет, и он из чистого энтузиазма, без всякой платы, помогает мне здесь, в палате, разбирать дела, готовить бумаги. Он, знаете ли, горит желанием бороться с несправедливостью, — закончил Доброхотов, будто бы заранее понимал, сколь тяжкая стезя ждет его протеже.
Плевако? Фамилия показалась мне знакомой. Где-то в глубинах моей памяти всплыло другое, созвучное имя, гремевшее на всю Россию — Плевако. Федор Никифорович Плевако, гений русской адвокатуры, «московский златоуст». Интересненько… А не он ли это?