— Не стоит благодарности, молодой человек, — пророкотал он, крепко пожимая мне руку. — Наказывать негодяев — мой долг и удовольствие. Особенно таких, что позорят дворянское имя. Да и начинал я служить под командованием их деда.
Он долго расспрашивал меня о Сибири, об Амуре, о моих коммерческих делах. Я рассказывал, тщательно подбирая слова и стараясь не выходить за рамки своей легенды.
— Тарановский… Тарановский… — вдруг задумчиво протянул он, глядя на меня в упор. — А скажите, сударь, не вы ли тот самый Тарановский, что несколько лет назад воевал на Кавказе? Был там, помнится, в составе польского легиона, что сражался на стороне Шамиля против нас, один отчаянный поручик с такой фамилией. Говорят, храбрец редкостный, но разбойник и авантюрист.
Сердце у меня ухнуло в пятки. Вот тебе и легенда! Моя тщательно выстроенная личина Тарановского вдруг дала трещину в самом неожиданном месте.
Я на мгновение замер, лихорадочно соображая, что ответить. Признаться? Слишком опасно. Отказаться? Он может не поверить.
— Что вы, ваше превосходительство, — сказал я, стараясь изобразить на лице удивление и легкую усмешку. — Кавказ, польский легион… Я человек сугубо мирный. Всю жизнь провел в Сибири, среди чаев да мехов. Должно быть, простое совпадение. Фамилия-то не редкая.
Генерал еще несколько секунд внимательно смотрел на меня, потом хмыкнул.
— Что ж, может, и совпадение. Да я и сам вижу, не тот. Слишком вы молоды, а дело было восемь лет назад. А жаль. Тот Тарановский был настоящий рубака!
Затем он написал мне несколько рекомендательных писем к важным чиновникам в Петербурге, в том числе и в Сибирский комитет.
— Покажете им эти письма, — сказал он. — Это поможет в ваших коммерческих делах!
Я вышел от генерала в смешанных чувствах. С одной стороны, мы получили то, что хотели. С другой — я понял, насколько хрупок мой мир, насколько опасно мое положение. Один неверный шаг, одно неосторожное слово — и все может рухнуть.
Тем не менее дела Левицких были более-менее стабилизированы, а значит, мне пора заняться собственными. Меня ждал Петербург, Сибирский комитет, и я очень надеялся, что там, в столице империи, моя легенда окажется прочнее.
Вечером в дверь моего номера громко и требовательно постучали. На пороге стояли они — Изя и Сергей Рекунов, а за их спинами маячили крепкие фигуры моих «телохранителей».
— Курила! Мы таки приехали! — с порога закричал Изя, бросаясь мне на шею с пылкостью, на которую способны только одесситы. — Ой-вэй, что это за город! Шум, гам, столпотворение! Извозчики дерут за проезд, как за место в раю! Но ничего, мы уже освоились.
«Да, дружок, — невольно подумалось мне, — интересно, как бы ты запел, попади в Москву 21 века!»
И вдруг мелодичный голос заставил меня забыть обо всем на свете:
— Господин Тарановский!
Не поверил своим глазам: передо мной в скромном дорожном платье темно-синего цвета стояла Ольга Александровна Левицкая. Рядом с ней, смущенно переминаясь с ноги на ногу, топтался ее брат Михаил.
— Ольга Александровна! — восхищенно выдохнул я. — Какими судьбами? Как вы оказались здесь?
— Мы… мы не могли больше ждать, — сказала она, и на ее щеках вспыхнул легкий румянец. Ее дорожная шляпка немного съехала набок, а в глазах, несмотря на усталость, горел решительный огонек. — Когда месье Шнеерсону пришла ваша телеграмма, мы решили, что тоже должны быть здесь. Мы не можем прятаться за вашей спиной, пока вы сражаетесь за нас!
— Таки я ей говорил: мадемуазель, сидите дома, ждите вестей, — вмешался Изя, разводя руками. — Но барышня — кремень! Сказала «еду», и все тут! Ну а я что? Раз дама настаивает, кто я такой, чтобы отказывать?
Я смотрел на Ольгу, на ее решительное лицо, на тревогу и надежду в ее глазах и чувствовал, как меня накрывает волна.
— Что ж… — Изя тактично тронул меня за локоть. — Мы пока расположимся, найдем комнаты. А вы… вы поговорите. Вам, я так понимаю, есть о чем.
Он подмигнул и, взяв под руку ошарашенного таким оборотом Тита, увлек его и остальных к конторке портье. Мы с Ольгой и Михаилом остались одни посреди шумного вестибюля.
— Пойдемте, — сказал я, обретая дар речи. — В моем номере будет спокойнее.
В моей скромной комнате она, казалось, заполнила собой все пространство. Сняв дорожную шляпку и перчатки, села на стул, и я увидел, как она устала.
— Расскажите, — тихо попросила она. — Что с опекуном? Что с нашим делом?
Я не стал щадить ее чувства и рассказал все: и про Английский клуб, и про карточные долги, и про циничное предложение продать ее родовое гнездо за сто тысяч.
— Он оказался форменным негодяем, Ольга Александровна! Но этот бесчестный человек разоблачен и более вам не страшен. Его репутация уничтожена, от опекунства его отстранили. Теперь у вас будет новый опекун — сенатор Глебов, друг вашего деда.
Она слушала, и ее лицо менялось. Бледность уступила румянцу гнева, а потом в ее глазах появились слезы… но то были слезы облегчения.
— Слава Богу, — прошептала она. — Значит… значит, есть еще надежда?
Я взял ее нежные руки. Глаза ее были полны слез.
— Надежда есть всегда, — ответил я. — Особенно когда за дело берутся правильные люди.
Михаил, до этого молча сидевший в углу, вдруг поднялся.
— Я… я пойду, — пробормотал он, чувствуя, что становится лишним, и выскользнул за дверь.
Мы остались вдвоем. Тишину нарушало только тиканье часов и гул московских улиц за окном.
— Я не знаю, как вас благодарить, Владислав Антонович, — сказала она, восхищенно глядя на меня своими огромными, сияющими глазами. — Вы… вы наш ангел-хранитель. Вы появились как будто из ниоткуда и спасли нас.
— Я просто выполнял обещание, данное вашему брату, — сказал я, хотя и сам понимал, что дело давно уже не только в этом.
— Нет, — она покачала головой. — Это больше, чем обещание. Я… я почувствовала.
Она встала, подошла ко мне так близко, что я мог чувствовать тонкий аромат ее духов, запах волос.
— Владислав… — прошептала она и впервые назвала меня по имени, отбросив официальное «Антонович». — Я… я думаю, я…
Ей не нужно было договаривать.
Я шагнул навстречу и осторожно, почти благоговейно, взял ее руки в свои.
— Ольга…
Она подняла на меня лицо, и в следующую секунду я, забыв обо всем на свете: о каторге, о приисках, о своих амбициозных планах, — наклонился и поцеловал ее в щеку.
Я нашел свою женщину и теперь не отпущу ее никогда.
Мы проговорили до самого вечера. Лишь когда на улице начало темнеть, я вспомнил, что еще с утра пригласил Федора Никифоровича, чтобы обсудить дальнейшие наши действия. Снял номер для Ольги и Михаила, а сам вышел к своим соратникам.
Они уже собрались, пришел и Плевак. В его глазах горел огонь любопытства и легкого смущения перед этими бородатыми, загорелыми людьми, столь далекими от столичной суеты, овеянными ветрами дорог и вольной жизни. Изя же с живым интересом разглядывал молодого, интеллигентного студента.
Когда все оказались на месте, я посвятил Изю в подробности произошедшего и устроил настоящее совещание.
— Итак, ситуация следующая. Опекуна-негодяя мы сбросили с доски, как ненужную пешку. На его место заступила фигура потяжелее — сенатор Глебов. Мы выиграли время и избавились от оборотня в наших рядах. Федор Никифорович, теперь вам слово: каков дальнейший план кампании?
Плевак, который до этого скромно сидел в углу, вышел на середину комнаты. Он был немного смущен таким вниманием, но, начав говорить, преобразился. Его голос, до этого тихий, обрел уверенность и сталь.
— Господа, — начал он, обращаясь ко всем нам. — Положение наше сложно, но не безнадежно. Оно напоминает мне запутанную шахматную партию, где противник пожертвовал несколько фигур, чтобы поставить нам мат. Наша задача — не дать ему этого сделать. Первое и самое главное — нам нужно максимально затягивать судебный процесс с господином Мезенцевым. Превратить его в вязкое болото, в котором увязнут все их интриги. Я уже подготовил для сенатора Глебова ходатайство: он, как новый опекун, потребует полного и всестороннего изучения всех материалов дела, что само по себе займет не один месяц.
— А дальше? — спросил я. — Мы же не можем затягивать его вечно.
— А дальше, — продолжал Федор Никифорович, и его глаза блеснули, — мы нанесем ответный удар. Заявим встречный иск о подложности документов, представленных Мезенцевым. Мы потребуем проведения и изучения этих его «межевых планов» на подлог. И не там, в уезде, где у каждого чиновника есть защита, а в Петербурге. Я почти уверен, что сможем доказать, что это грубая фальшивка, состряпанная на скорую руку.
— А если нет? — вмешался Изя. — Если у них и в Петербурге все схвачено? Если они таки и туда дотянутся?
— Тогда мы будем бороться дальше, — твердо сказал Плевак. — Но это наш главный козырь. Теперь второе. Долг Дворянскому банку. Вот здесь, господа, ситуация гораздо опаснее. Это дамоклов меч, который висит над нами.
Он сделал паузу, и в комнате стало тихо.
— Долг этот — настоящий, не подложный. И он велик. Если мы его не погасим, то, несмотря на все наши судебные успехи, имение все равно может быть продано с торгов. И я почти уверен, что его выкупит казна.
— И что тогда?
— А тогда, — Плевак многозначительно посмотрел на меня, — произойдет именно то, на что и рассчитывали наши противники: казна, будучи заинтересованной в скорейшем строительстве железной дороги, просто-напросто бесплатно передаст этот спорный участок концессионерам. Вся их многоходовая, подлая интрига, очевидно, была рассчитана именно на это: разорить Левицких, забрать имение в казну за долги и получить землю даром.
— Так значит, долг нужно гасить? — уточнил я.
— Непременно, — кивнул Плевак. — И как можно скорее. Это выбьет у них из рук главный козырь.
— Хорошо, — сказал я. — С этим разберемся. А что с судом? Вы сами будете выступать?
Плевак смутился.