ходит из дому, потому что калека: у нее одна нога тоньше другой и ходит она на протезе. И все-таки, несмотря на это, она такая живая и веселая! Хотя она и младше меня, именно она придумывала все самые интересные игры. Вместе с ней мы делали костюмы и шляпы из обрезков разноцветной бумаги, которые нам давали в типографии. И знаете, мосье Жандрон, я подружился с ней еще больше, чем с Пьером.
— Ну, а отец-то все-таки навещал тебя время от времени? — спросил Жандрон, кладя сахар в кофе.
— А как же! Когда он возвращался в Гавр, он всегда проводил со мной два или три дня. Один раз его корабль прибыл в Руан с грузом алжирского вина и простоял там целые три недели. Когда папа приезжал в Руан, он очень меня баловал! Возил завтракать за город или ходил со мной в кино. Часто я ездил вместе с ним в Гавр; добирались мы туда или поездом, или лодкой; там я проводил с ним весь день и возвращался в Руан уже один. Вы бывали в Гавре? Наверно, Гавр еще больше, чем Бордо. Там можно побродить по берегу моря. А с дамбы часто видно было, как отчаливают огромные трансатлантические пароходы, которые ходят до Нью-Йорка.
— Здесь, в Бордо, ты можешь увидеть все суда, которые идут в Южную Америку, — заметил старик.
— Вы правы, позавчера я видел здоровенный корабль, — сказал Мило. — Но здесь, наверно, не так красиво, потому что не видишь, как суда выходят в море.
— Эге! — запротестовал плотник. — Уверяю тебя, что совсем не плохо проплыть немного по Жиронде, как раз среди холмов с виноградниками, а потом уж выйти в открытое море… Ну ладно, пойду на верфь. Пора! До завтра, дружок!
Папаша Жандрон разжег трубку и ушел, а Мило направился на залитую солнцем набережную, чтобы посмотреть, не появилось ли в порту какое-нибудь повое судно.
«Надо купить открытку и послать Полетте Бланше», — решил Мило.
ГЛАВА IV
Около пяти часов уставший Мило стоял на площади Кэнконс, у памятника жирондистам[1]. Именно здесь он должен был встретиться с отцом. После завтрака мальчик долго бродил по городу, то и дело с радостным изумлением открывая для себя незнакомые улицы и даже целые кварталы; он забредал далеко от центра города и вновь, как по волшебству, оказывался на той же площади. Его так и тянуло к этому величавому памятнику, к витринам магазинов, к этой красочной панораме порта, переплетающихся улиц, набережных, не раз виденных кораблей.
Он купил открытку с видом на широкую реку и знаменитый Каменный мост, или, иначе говоря, Мост Бордо с его семнадцатью арками. Потом он зашел на почту и послал открытку Полетте Бланше:
Дорогая Полетта, мы все еще в Бордо и пытаемся наняться на какое-нибудь судно. В ожидании этого я брожу по городу, тем более погода здесь великолепная. Я не забываю своих руанских друзей. Скажи Пьеру, что я скоро ему напишу. Передай дружеский привет своей… семье и рабочим в типографии. В любом месте, где мне придется быть, я непременно буду посылать тебе открытки. Целую тебя крепко.
Твой друг Эмиль Коттино.
Мило третий раз неторопливо обходил памятник жирондистам, когда наконец на противоположном углу площади заметил отца, идущего с набережной. Тот помахал рукой, чтобы привлечь внимание сына. Мило подбежал к нему, и они обнялись.
— Здравствуй, малыш! Ты давно здесь? Еще не успел соскучиться?
— Нет, — отозвался Мило, — я гуляю с самого завтрака. Повидал много незнакомых мне улиц. А здесь только десять минут. Ну, а что у тебя, папа? Есть новости?
— Новостей-то много, да толку мало, — проворчал моряк, озабоченно сдвинув брови. — Пойдем опять на набережную, и я тебе все расскажу, что и как.
Мило был очень похож на отца. У старшего Коттино были каштановые волосы, карие глаза и живой, располагающий взгляд. Несмотря на свои сорок лет, он оставался стройным, как юноша, а в его коротких подстриженных усах не проглядывало ни единого седого волоска. Мило взял отца за руку, и они неторопливо двинулись вперед. Моряк рассказал:
— Сегодня утром в Пойяке я наткнулся на прекрасный четырехмачтовый парусник, который через неделю отправится в Южную Америку. Команда на нем еще не полностью укомплектована, и капитан сказал мне, что я попал в самую точку. Словом, мне оставалось только одно: подписать контракт. Но, увы, он не пожелал взять тебя на борт. Он, видите ли, не нуждается в юнге, а кроме того, устав его компании запрещает брать на борт сына, брата или отца, если кто-нибудь из них уже служит на этом судне. Я ответил ему, что вернусь, если мне удастся пристроить где-нибудь тебя, но что в данную минуту не вижу ни малейшей возможности отправиться в путь одному, без сына. Я побывал на других судах, — но там люди не требовались; тогда недолго думая я сел в поезд и прикатил в Бордо раньше срока. Короче говоря, в три часа я был уже на вокзале. Пораскинув мозгами, я пришел к выводу, что мог бы оставить тебя здесь на несколько месяцев, — разумеется, если для тебя найдется какое-нибудь приличное местечко, ну, например, на портовом буксире или на яхте…
— Тогда, папа, давай поищем такое местечко… — перебил мальчик отца, тяжело вздохнув.
— Подожди, подожди! Я же еще не кончил, — продолжал Коттино. — Когда я вернулся в Бордо, то побывал в порту и заглянул по пути в кабачок, ну, тот самый, который вечно набит моряками, помнишь? Мне хотелось разузнать, не требуется ли где-нибудь юнга. Но никто не смог мне сказать что-либо утешительное. В это время года прогулочные яхты обычно стоят на приколе. На больших яхтах хозяева держат на борту сторожа… Один старый моряк посоветовал мне отвезти тебя в Аркашон и определить на какую-нибудь рыбачью шхуну…
— Это было бы хорошо, — сказал Мило, пытаясь справиться с дрожью в голосе, который никак не желал ему подчиняться: слишком уж огорчала Мило мысль о разлуке с отцом.
— А мне затея эта не нравится, — возразил Коттино.
ГЛАВА V
— Понимаешь, малыш, — продолжал моряк, — в твои годы мне пришлось в Дьеппе плавать юнгой на рыболовецкой шхуне. Там можно неплохо пристроиться, если хозяин порядочный человек, а среди команды нет склок и ссор. Но может случиться и так, что жизнь будет не в жизнь. Я не хочу оставлять сына неизвестным мне людям, с которыми я не могу основательнее познакомиться и с которыми тебе придется жить до моего возвращения.
Но я еще не все рассказал. Когда я уходил из кабачка, меня кто-то окликнул: «Эй, приятель!» Я повернулся и увидел моряка, который махал мне рукой. Я подошел и узнал второго помощника капитана «Выносливого» — того самого, который разговаривал с нами три дня назад и сказал тогда, что в людях он не нуждается.
Так вот, теперь он объяснил мне, что помощник боцмана сломал себе ногу и лег в больницу, а поскольку «Выносливый» снимается с якоря послезавтра, офицер спросил меня, не хочу ли я занять место пострадавшего. Поначалу я заявил ему, что соглашусь только в том случае, если тебя возьмут вместе со мной. «Исключено, — отрезал офицер, — у нас уже есть двое юнг; согласно вашим документам и аттестациям, вы именно такой человек, в котором мы нуждаемся, но, если вы не желаете расстаться с сыном, мне, как ни прискорбно, придется подыскивать другого человека».
Знаешь, Мило, в Пойяке, на четырехмачтовом паруснике, я еще колебался, но на сей раз выбирать не приходилось: заработок и место вполне приличные, рейс короткий — всего три месяца, да и сам парусник, как я посмотрел, лучше некуда. Вот тогда-то, сынок, я и решил отправиться в рейс один, а для тебя придумал одну штуку, о которой размышлял все утро. Я отправлю тебя к тетушке Ирме в Марсель.
Услышав об этом, Мило, которого тревожила собственная судьба, вздохнул с облегчением. Когда-то тетушка Ирма дважды приезжала к нему в Руан. Эта добрая женщина лет пятидесяти покинула Дьепп после смерти мужа и теперь держала в Марселе небольшую писчебумажную лавочку. Жила она в Марселе одна и еще раньше просила своего двоюродного брата, Луи Коттино, прислать ей Мило, не только помочь, но и скрасить грустное одиночество. Но Коттино полагал, что продавать газеты и конверты можно и без всякой специальности. Поэтому-то он и ответил тетушке Ирме, что Мило хочет стать моряком, как и его отец.
— Я знаю, сестра будет рада приютить тебя на время, побаловать, да и ты, думаю, кое-чем ей поможешь, — продолжал Коттино. — Три месяца пролетят незаметно. Когда я вернусь, мы поедем в Гавр. Деньги у меня будут, и мы без особой спешки подыщем подходящее рейсовое судно с постоянным экипажем. Денег для поездки в Марсель у меня хватит. А самому мне сейчас они не нужны: ведь, переступив борт «Выносливого», я ни в чем не буду нуждаться, и мне останется только одно — складывать полученные денежки в карман. Ну, а сейчас идем в гостиницу; я сразу же напишу сестре о твоем приезде. Письмо опустим на вокзале, и она получит его завтра же. Кстати, узнаем расписание поездов.
— Я останусь с тобой до самого твоего отъезда? — спросил Мило.
— Конечно. «Выносливый» снимается с якоря послезавтра утром, как раз во время отлива, то есть в пять часов. Если будет поезд, ты мог бы уехать завтра вечером.
— Папочка, мне очень хочется уехать тоже послезавтра утром. Я бы провел с тобой еще завтрашний вечер… ну, и потом, жалко ехать целую ночь и ничего не увидеть!
— Хорошо! Хорошо! Завтра все решим, сынок, — ответил Коттино, довольный уж тем, что Мило свыкается с мыслью о поездке в Марсель.
ГЛАВА VI
На следующий день утром Мило и его отец поднялись по трапу, который был перекинут с палубы «Выносливого» на набережную. Они притащили с собой длинный, обитый железом сундучок, где хранился весь скарб моряка. Кроме этого сундучка, в гостинице у Коттино осталась дорожная сумка: ведь он должен провести целую ночь вместе с сыном, прежде чем окончательно перебраться на судно.
Итак, Мило смог хорошенько рассмотреть этот великолепный трехмачтовый парусник, элегантный и вместе с тем вместительный. Недаром Коттино, большой знаток морского дела, восхищался стройными, высокими мачтами и прекрасной оснасткой судна. Сначала «Выносливый» отправится в Норвегию с грузом химических удобрений. Потом он двинется в Кадикс со строительным лесом, из Кадикса — в Касабланку с зерном и фосфатами и, наконец, бросит якорь в Бордо, в своем приписном порту.