— Паршиво. Эта… которая наша мать… совсем руки опустила. Сумасшедшая женщина, клянусь тебе. В холодильнике пусто. Ей деньги приходят, пособия на троих детей, она их в ящик стола складывает и иногда достает. А иногда нет. Ей есть как будто вообще не надо, пьет только, и то не всегда. Зато ты не поверишь, Вик, она каждый вечер нам с Оксаной сказки читала. Придет ночью, сядет на краю кровати и читает. Еще она постоянно стирала и гладила нам одежду и заплетала косички. Я маленькая была, думала, так и надо, маму любила. По тебе очень скучала, думала, только папа у нас плохой… А потом начала понимать, что тут что-то не так. Говорю: «Мама, мы есть хотим». А она: «Потерпи, доченька, скоро все образуется». Что образуется-то?!
Лера сидела за столом на еще не отремонтированной кухне. Виктор сидел на стуле, бросив на него чистое полотенце и держал в руках чашку с чаем. Мартин заметил, что чашка идеально чистая, и в ней лежит одноразовый чайный пакетик. Виктор явно брезговал здешней посудой и всем, что не находилось в индивидуальной упаковке.
— У тебя было достаточно поводов осознать, что эта женщина плохая мать. Кстати, где она? Писала мне такие трогательные письма и даже не вышла встретить, — усмехнулся он.
— У нее какой-то очередной роман, — с презрением отозвалась Лера. — Так вот, все в общем-то с денег началось. Я начала воровать их из ящика, покупала еду и одежду, себе и сестре.
— Какие у вас отношения?
— Оксана… похожа на мать, но не такая заторможенная. И очень глупая, какие с ней могут быть отношения? Одни капризы…
— И что потом?
— Потом я начала в магазинах воровать, потому что денег не хватало, а хотелось большего.
— Совесть не мучает? — улыбнулся Виктор, доставая из кармана блистер с таблетками.
— Лучше скажи, где ты в своей деревне так башкой ударился, что тебе Дмитрий с его отравой понадобился, — скривилась Лера, вытягивая сигарету из лежавшей на столе пачки.
Виктор брезгливо посмотрел, как она стряхивает пепел прямо на стол, но ничего не сказал.
— У меня тоже было не самое счастливое детство.
— А что твой друг, о котором ты писал?
— Его нет. Никогда больше о нем не спрашивай.
— Больно мне нужны твои друзья. И сам ты… Ладно, у тебя рука тяжелая. Так вот, у меня много друзей. Неформалы, всякое мелкое жулье. Не люблю этот дом, стараюсь поменьше здесь бывать… Часто ночую… в других местах.
Воспоминание оборвалось. Мартин хотел задержать его — оно дало бы ему ответы на многие вопросы, но ничего не вышло. Следующее сдавило виски, настойчиво и жестоко.
…
Виктор держит за руку девушку в белом пуховике и ярко-красной шапке. Мартин еще не разглядел ее лица, но сердце болезненно сжалось.
Мартин помнит это прикосновение. Теплое, мягкое и доверчивое.
Когда девушка поворачивается к нему, он чувствует, как в горле сжимается тугой комок.
У нее голубые глаза, как весеннее небо после дождя. Бледная, с робкой улыбкой и пушистыми ресницами, девушка смотрит на Мартина, и он видит в ней другую, потерянную для него навсегда.
Он не сомневался, что и Виктор видел не того человека, которым она была. Когда он стянул с нее шапку перед тем, как поцеловать, Мартин окончательно в этом убедился. У нее короткие и мягкие пепельные волосы. Виктор хочет их видеть, пропускает их сквозь пальцы и улыбается. Мартин помнил, как Вик ругал Ришу, когда она снимала шапку:
«Холодно, простудишься».
Чувства Виктора накатывают волнами. Нежность сменяется глухим раздражением, затем — обжигающей страстью, а страсть — холодным, скалящимся предвкушением.
«Нет, только не это, только не опять!» — стонет про себя Мартин, но точно знает, что ничего не способен изменить.
…
Следующее воспоминание продолжает предыдущее. Мартин вздрагивает и дергается, пытаясь вырваться из этого образа, но потом усилием воли заставляет себя смотреть.
Прежде чем надеть перчатки, Виктор кончиком языка слизывает с ладони что-то красное. Мартин чувствует сладко-соленый привкус вместе с ним. Виктор испытывает тянущую тоску и чувство тяжелого, злорадного торжества. Мартин — стылый ужас, победивший в этот момент.
Вот он, ответ на его вопрос.
Девушка лежит у кромки воды лицом вниз. Белый пуховик заляпан кровью.
Виктор, уходя с места преступления, вспоминает не последние секунды ее жизни, а их последний разговор. Он убеждал девушку написать заявление на своего брата. Он угрожал ей, принимал наркотики и часто впадал в буйство.
Мартин нашел в себе силы вырваться из водоворота чужой памяти и зажать рот ладонью, чтобы не выдать себя. Хотелось кричать, выть от ужаса, катаясь по кафельному полу ванной. А потом — вскрыть вены в этой же ванной, как только руки перестанут дрожать.
Виктор снова кого-то убил и снова подставил вместо себя другого человека. Обрывочное воспоминание, кусок чужой мысли, но для Мартина картина ясна. Все повторяется. Мертвая девушка у воды, невиновный в ее смерти человек, которого в этом обвинят. Только на этот раз никаких оправданий его поступку нет, никакой мести и попытки кого-то спасти. Теперь это жестокость и ничего больше.
Мартин включил свет и снова посмотрел в зеркало. Посеревшее лицо, искусанные до крови губы и мокрые волосы. Так выглядит совесть убийцы.
Он почувствовал, как по горлу желчью поднимается обжигающее чувство вины.
Это он во всем виноват. Его воспитание, его халатность, его слепая преданность своему другу и нежелание видеть в нем монстра до последнего. До момента, пока не стало поздно что-то исправлять.
Он включил холодную воду и сначала долго пил, пытаясь смыть воспоминания о привкусе чужой крови, а потом умыл лицо и машинально провел мокрой рукой по волосам, зачесывая их назад.
Мысль, загоревшаяся в опустошенном сознании, вызвала новый приступ панического ужаса.
Был вопрос, к ответу на который он вовсе не приблизился.
Что за девушка, чей голос он слышал в темной комнате, и кто такой «Милорд», о котором она говорила?
Мартин никогда всерьез не задумывался о том, что в больном разуме Виктора может появиться еще один человек. В конце концов, если он пил таблетки, позволяющие не слышать Мартина, то и третьему было неоткуда взяться. Даже обрывочных знаний Мартина о медицине хватило, чтобы это понять.
Но рассуждать было некогда. Выйдя из ванной, он вернулся в комнату. В ней все еще царил привычный ему полумрак.
Стоя в дверях, он разглядел очертания шкафа, письменного стола, кресла и двуспальной кровати. Комната казалась пустой.
— Ника?.. — тихо позвал он.
— Я здесь, — раздался голос из-за кровати.
Он включил свет.
— Ты ведь не любишь, когда светло, — с удивлением отозвалась она.
«Потрясающе. Я не люблю, когда светло. Или „он“ не любит, когда светло. Так себе мотылек», — с раздражением подумал Мартин, подходя к кровати.
— Скажи мне, где ключи? — ровно спросил он, чувствуя, как ужас сменяется черной смолянистой ненавистью.
Наверняка сейчас и его комната полнится багровыми вспышками.
— У тебя в нагрудном кармане рубашки, как обычно, — удивленно ответила она.
У нее удивительное лицо. Высокие скулы и острый подбородок, огромные темно-серые глаза. Длинный, тонкий нос, красиво очерченные полные губы. Длинные пепельные волнистые волосы. Но за деталями, за внешним сходством таятся различия, которые делают ее совсем не похожей ни на Ришу, ни на кого-то, кем она могла бы стать.
У девушки, сидящей на полу, тяжелый взгляд, словно у крысы, загнанной в угол и готовящейся к последнему прыжку. Но когда она смотрит на него, Мартин с ужасом замечает, как этот взгляд теплеет.
Но ни ее волосы, ни ее взгляд не имеют такого значения, как то, что за правое запястье она пристегнута к батарее.
— Где твои документы? — спросил Мартин, торопливо опускаясь на колени и расстегивая наручники.
— Он их сжег, ты же…
— Где он хранит деньги?
— В ящике стола, второй ключ… Я же не раз говорила тебе, что никуда не пойду. Зачем ты опять…
— Еще как пойдешь, — прорычал он, рывком выдвигая ящик.
Сверху лежит ежедневник в черном кожаном переплете и кипа бумаг, среди которых Мартин с удивлением заметил свое письмо, мятое и пожелтевшее. Его явно не раз перечитывали. Некоторые слова были слегка стерты, будто кто-то проводил по ним пальцем. Мартин успел заметить слова «люблю», «всегда в тебя верил», «не предавай меня» и «прощай». Он брезгливо отбросил письмо и ежедневник.
— Где чертовы деньги?!
Он не заметил, как его начала бить крупная дрожь. Смесь бешенства и страха толчками разливалась в крови.
Эта девушка будет следующей, кто окажется с перерезанным горлом на берегу реки?
Под бумагами обнаружилось десятка два одинаковых блистеров с таблетками.
«Виктор болен?.. Ах да, он же болен мной», — с ненавистью подумал он, отбрасывая таблетки.
На самом дне ящика лежало портмоне. В нем — несколько бумаг, карточек, водительские права и деньги.
Мартин успел заметить, что на правах фотография Виктора и чужое имя. Но сейчас у него не было времени рассматривать бумаги. Он достал деньги и повернулся к Нике. Она сидела на краю кровати и с тоской смотрела на него снизу вверх.
— Тебе не надоело?
— Что?..
— Ты не в первый раз пытаешься меня выставить. Я никуда не пойду. Я тебя не брошу.
— Я не знаю, какого черта Виктор здесь устроил, и почему его эго перестало помещаться в Виконта и ему потребовался Милорд, но если ты сейчас не возьмешь деньги, не оденешься и не уйдешь из квартиры — я выставлю тебя силой. Иди в милицию, скажи, что этот человек — убийца, и у него полная квартира наркотиков. Я бы пошел сам, но боюсь не дойти.
— Если ты выставишь меня — я буду сидеть под дверью, пока Лера не вернется и не впустит меня обратно, — улыбнулась ему Ника.
— Тебе доставляет удовольствие сидеть на холодном полу, пристегнутой к батарее?! Сколько это продолжается?!
— Несколько лет.
— Что он… с тобой делает?