— Проклятие в бок Крысолову, — сказал он с порога. — Я прошел весь корабль, от носа до кормы, и все наши люди мертвы. Остались только мы трое, а все остальные откинулись, да. И никаких следов.
И тут в каюту тихонько проскользнула Рома и села умываться у лап Крысолова. Капитан посмотрел на нее и сказал:
— Выходит, она все-таки не принесла нам удачи.
А помощник сказал:
— Надо убрать ее с корабля, выбросить за борт. — При этих словах Рома взглянула на него своими огромными ласковыми глазами, и он добавил: — Но у меня лично рука не поднимается. — Хотя людей он убивал хладнокровно. Собственноручно отправил на тот свет полсотни, перерезав им глотки.
— Да и потом, — сказал капитан, — что она может, Рома? Не больше, чем Крысолов, который обыкновенная деревяшка. Это, должно быть, какой-то мор.
Давайте-ка лучше выпьем вина, ибо вино — лучшее из лекарств.
Так что все трое, капитан, его первый помощник и последний матрос-пират, выпили по кружке вина и поднялись на палубу — посмотреть на мертвецов.
Смерть застала их врасплох, на месте. Кого-то — прямо за работой, когда он драил палубу или чинил паруса. Впередсмотрящий на мачте полулежал, запрокинув голову, как будто глядя в небеса. Штурвал без присмотра немного сдвинулся, и корабль сошел с курса — но это было вполне поправимо. Капитан сказал:
— Их всех надо выбросить за борт, иначе они завоняют.
Они покидали мертвых за борт, и вода приняла их руками волн — синими и ласковыми.
— Держим курс на ближайший порт, — сказал капитан. — Представьте, какие мы стали богатые, мы трое. — И он отправил последнего матроса подтянуть паруса, а сам встал за штурвал.
Он простоял за штурвалом весь день, под жарким солнцем, периодически утоляя жажду вином из большой бутыли. Пару раз к нему на мостик заглядывала Рома, но ему было не до нее. А потом, ближе к вечеру, когда уже стало смеркаться, он вдруг понял, что не слышит ни звука — только скрип корабельных досок и гудение парусов. Он громко позвал своего помощника и последнего из матросов. В ответ — тишина.
Солнце уже клонилось к закату, в небе сгущалась тьма. Подул легкий ветер — как раз попутный до ближайшего порта. Капитан закрепил штурвал, достал нож и пошел посмотреть.
Последний матрос лежал посреди палубы мертвый, как пень. На лице — улыбка. И никаких следов. А помощник лежал в каюте, обнимая сундук с деньгами. В руках — монеты. На лице — улыбка. И опять — никаких следов.
Капитан подошел к Крысолову, плюнул ему в морду, а потом налил в миску вина и поставил ее перед деревянным котом.
— Я буду самым богатым на свете, — сказал капитан. — Если выживу.
Но он не выжил, потому что когда солнце спустилось за горизонт, красавица Рома тихонько вошла в каюту и посмотрела на капитана. Капитан посмотрел в ее ласковые сияющие глаза и подумал, что он никогда в жизни не видел такого глубокого и спокойного моря. И он плыл по этому морю, и паруса трепетали под ветром, хотя ветра не было, и Рома урчала, и это было гораздо лучше, чем песня сладкоголосых сирен и коварных русалок, которые завлекают матросов в пучину. Как во сне, капитан лег на койку — наверное, это и было во сне. И Рома тоже запрыгнула на кровать на своих мягких лапах и легла на лицо капитану. А капитан спал, и задохнулся во сне — как и все остальные пираты.
Когда капитан умер — на губах улыбка, и никаких следов, — Рома спрыгнула на пол и неторопливо умылась, и ветер стих, и корабль застыл посреди океана.
Рома огляделась и увидела деревянного Крысолова, который смотрел на нее.
Крысолов обратился к ней на языке кошек:
— Теперь ты вернешься в море и будешь ждать следующего корабля.
— Да, — вежливо отозвалась Рома.
— Возьми меня с собой, — попросил Крысолов.
— Увы, — сказала Рома. — Мне очень жаль, правда, но ты мне без надобности.
— Вот тут ты не права, — сказал Крысолов. — Дай мне силу, чтобы сдвинуться с места, и я покажу, на что я способен.
И Рома обмахнула Крысолова своим серо-синим хвостом, и деревянный кот ожил — весь в царапинах и трещинах, весь утыканный гвоздями, которые вбивали в него пираты, весь в подтеках вина, похожих на синяки от ударов.
Но зато он ожил и пошел — скрипя, точно старое кресло, и неуклюже передвигая негнущиеся деревянные ноги. Он вышел на палубу, добрался до носа и перевалился через борт. Рома вспрыгнула на перила и села смотреть.
Крысолов перебрался на голову деревянного человека над водорезом с поднятым над головой мечом и отрубленной рукой в руке, и сел ему на лицо.
Там он свернулся клубочком — точно как Рома на лицах пиратов. И вдруг деревянный меч выпал из деревянной руки, а следом за ним выпала и отрубленная рука. Сама же резная фигура стала раскачиваться и клониться вперед. Крысолов запрыгнул на перила, и в ту же секунду резная фигура упала в море, а корабль содрогнулся, и раскололся на части, как будто ударившись о скалу, и пошел ко дну.
Крысолов сказал Роме, когда они плыли бок о бок по синей воде:
— Ты убиваешь людей. Я убиваю корабли.
И Рома сказала:
— Тогда пойдем со мной, брат.
Марисет спросила со вздохом:
— Зачем ты нам рассказал эту сказку?
— Чтобы вы знали, — сказал Стрела, — что люди боятся кошек.
— Если все это правда, что в твоей сказке, — сказала Аннасин, — тогда у них есть на это причины.
— Может быть.
Внизу, в деревне, все еще горели огни, хотя была уже ночь. С постоялого двора доносились испуганные возгласы, и пару раз они слышали голос охотника за ведьмами — голос, заглушавший даже мелодичное мяуканье Стрелы, — хотя и не разбирали слов. А потом раздались крики.
— Как здесь хорошо, на холмах, — сказала Марисет.
— Как здесь безопасно, — ответила Аннасин. — Но я все думаю, что они со мной делают — там, внизу.
— У меня не было ни одного мужчины, — тихо сказала Марисет.
И Аннасин ответила:
— Может, оно и к лучшему. Они все болваны. — Но потом она вспомнила Стрелу, и его мягкую шерсть, и жгучую боль после дрожи желания.
А Марисет встала и потерлась мордочкой о черную морду Стрелы.
Аннасин свернулась клубочком, закрыла глаза и заснула. А потом ее разбудил пронзительный крик Марисет и шум веток — это Стрела отпрыгнул в колючий кустарник, спасаясь от когтей Марисет. Аннасин встала, и подошла к Марисет, и вылизала ей шерстку, и они засмеялись вдвоем, а Стрела гордо ходил кругами и обрызгивал кусты, и в глазах у него отражалась луна.
— То есть, выходит, мы спали с Дьяволом?
— Кто знает? — сказала Аннасин. — Да и какая разница?
Потом они снова игрались втроем на холме, но луна все же скрылась, и ночь стала темной. Они попили воды из лужи, и Аннасин сказала:
— Не хочу показаться грубой, но мне нужно вернуться в деревню.
Вернуться в свой человеческий облик. Может быть, это глупо. Может, не стоит это делать. Но мне нужно вернуться.
Марисет сказала:
— Я была хороша лицом, и у меня были прекрасные волосы. Но мне все равно не хватило бы смелости вернуться. Я лучше останусь здесь, на холмах.
Какими холодными кажутся горы при свете звезд! Я снимаю с тебя свои чары, Аннасин, так что ты можешь вернуться в себя. Если вдруг что, ты сама знаешь, как убежать снова.
Аннасин спустилась с холма, словно текучая серая тень. Прокралась мимо коровников и амбаров, и никто ее не заметил — даже собаки не лаяли. Она вышла на улицу, и вот ее дом — темный, как черный провал в темноте. А во всех остальных домах горел свет.
Она побежала на постоялый двор, и кони у коновязи заржали, вращая глазами. Аннасин освободила свой дух, и ее кошачье тело растаяло, растворившись в воздухе. Мгновение головокружительного полета, и вот она уже снова она — у себя в теле и внутри дома.
Свет был тусклый и мутный, какой-то бурый, и она лежала на голых досках, а рядом лежали другие женщины, они плакали и стонали, а у нее все болело.
Ома поняла, что в нее тыкали булавками и иголками и прижигали ее раскаленным железом, чтобы привести ее в чувства. Одежду на ней разорвали, и лохмотья были все в крови. И еще ее привязали — очень туго и крепкой веревкой — к крюку в стене, предназначенному для мясной туши. И не только ее, но и всех остальных.
— Смотрите, — раздался шепот. Это была Вебия, у которой кровоточили запястья и ноги, и висок тоже был разбит в кровь. — Аннасин пришла в себя. О Аннасин… спаси нас.
Вызови демона, который нас освободит.
— Не могу, — сказана Аннасин. — Я не ведьма.
— Нет, ведьма, — воскликнула Вебия. — Я видела, как ты летаешь по небу.
— Ведьма-ведьма, — сказала Шекта, которую били кнутом, так что у нее на спине не осталось живого места. — Ты зажигаешь огонь только словом. Я подглядывала за тобой, я знаю.
— Кое-что я могу, — сказала Аннасин, — но далеко не все.
Старуха Марготта закашлялась и харкнула кровью. У нее были сломаны пальцы на правой руке. Она сказала:
— Я призывала властителей Ада, но они не пришли, предатели. Сорок лет я служила им верой и правдой. Дьявол ко мне приходил, ко мне в дом… мы с ним любились на кухне. Я все рассказала, чтобы остановить молот. Я была верной ему всю жизнь, но где он — тот демон, изливавший в меня свое семя?
Вдруг во мраке в углу что-то сдвинулось, раздался скрип отодвинутого стула, и в мутном свете возникла фигура охотника на ведьм. Его искаженное злобой лицо нависло над Аннасин — оно было желтым от света свечи, которую он держал в руке. Он выставил перед собой серебряный крест, и Аннасин поклонилась кресту, и охотник на ведьм резко отдернул руку.
— Ты насмехаешься над Господом, дрянь? — крикнул он.
Аннасин промолчала.
Охотник на ведьм плюнул на пламя свечи у себя в руке. Он сказал:
— Раз ты пришла в себя, ведьма, то говори. Где ты была? Куда летала на помеле или на черном коне, сотканном из самой тьмы? Кого ты отравила своими бесовскими зельями? Или ты отдавалась Дьяволу?
Аннасин сжала губы и процедила:
— Вам бы стоило пойти в церковь, святой отец, и помолиться о собственном здравии.