13. Беседа в парке
Нашел я ее быстро. Но Лена, которую я увидел тогда…
Мы долго сидели на лавочке в парке. Сначала разговор не клеился, потом как-то разговорились. Я вспомнил, как однажды мы с ней все воскресенье провели на ВДНХ, на ней было белое платье в синий горошек. Ей оно шло. Я спросил, есть ли у нее теперь платье в горошек.
А она меня на смех:
— В горошек! В таком в деревню на принудительную картошку ехать… А платьев у меня много. И наших, и заграничных. И две шубы! Если захочу, на каждый палец по два кольца золотых надену. Хочешь, подарю золотые часы? Или «Волгу»? При твоей работенке о машине и не помечтаешь!
Говорила нагло, издевалась.
Я спросил, за что посадили ее отца. Она ответила: за политику, он был учителем истории — ну и чего-то сказал лишнего. А донос на него написала литераторша Крышкина.
Я сказал, что помню Крышкину: такая была скромная, тихая.
Она взорвалась:
— Скромная! Еще скажи: идейная, а у самой-то сестра была замужем за художником, который во время оккупации сотрудничал с немцами и ушел с ними в Германию.
Я спросил ее, искала ли она потом эту литераторшу.
Она удивилась:
— Зачем?
Я ответил:
— Чтобы прибить.
Она засмеялась:
— Если всех таких прибивать, некому будет в очередях за колбасой стоять. Их хлебом не корми, дай только свести счеты через органы. Такой уж народ у нас. До любой власти примечательный.
14. По Достоевскому
— И что было дальше?
— Да ничего. Я тогда подумал: а ведь она права! Трусливый у нас народ. Гениальных, талантливых у нас стадионы.
А вот готовых на поступок… Как там у Достоевского? Дошел до такой черты, что если не перешагнешь — будешь несчастлив, а перешагнешь — еще несчастнее станешь. Я много думал, составлял планы. Но решиться не мог. И меня это очень злило.
— И вы спрашивали себя: тварь я дрожащая или право имею?
— Все совсем не так. Я далеко не тварь дрожащая и знаю, что убивать просто так нельзя. Другое дело — отомстить. Отомстить за Лену, за себя. За то, что эта литераторша украла у меня любовь. Согласитесь, это совсем другое. Это больше Шекспир, чем Достоевский.
— Любовь… Да полноте, Ростислав Романович! Когда-нибудь, и, может, даже очень скоро, вам захочется рассказать всю правду. А вот собеседника вы не найдете. Сейчас у вас, может быть, последняя возможность рассказать всё человеку, который будет вас слушать. Сочувствовать не будет, но будет слушать. С годами вы поймете, как это важно, когда тебя слушают.
— А как же у Достоевского: «Люди, даже чуть-чуть способные сказать что-нибудь новенькое, должны, по природе своей, быть непременно преступниками»?
— Преступниками, говорите? Но между Российской Федерацией и страной, где вы сейчас проживаете, нет соглашения о выдаче преступников. Следовательно, любое ваше признание никак не отразится на содержании вашей жизни. Так что было дальше?
— Я вернулся в Москву. Украл у Таганкина ключи, сделал копии, взял машину — и в Канузино. В портфель положил маленький лом. С центральной площади позвонил Крышкиной, попросил воды для радиатора. Она говорит: «Заходите». Думал ударить по голове, потом включить газ… Она открыла дверь, пустила на кухню. Я что-то пробормотал. Речь заготовил заранее, но тогда ничего не получилось. Она перебила: «Вы, — сказала, — пьяны». Начала выталкивать, угрожала поднять шум, вызвать милицию. И я ее толкнул. Она упала. Ударилась обо что-то головой. Не стал я ее разглядывать, понял: включать газ уже не имеет смысла. И в машину. С какого-то моста бросил лом в реку. В Москву въехал, когда начало светать. Увидел автобус, затормозил. Бросил машину, добежал до остановки. В шесть тридцать был дома. В семь ловил такси. В десять пятьдесят предъявлял билет в Шереметьеве. Всё. Как вам моя история?
— Интересная история. Почти героическая. Только не пойму, Ростислав Романович, зачем вы сами на себя поклеп возводите. Крышкину вы не могли убить.
— Но тем не менее убил.
— Вы не могли убить Крышкину, потому что в ту ночь вы изучали историю кельтских племен. Разве не так?
Ржавцев молчал.
— Так, Ростислав Романович, именно так. А посему от Достоевского перейдем к кельтским племенам.
3. Дальнобойщик Гвоздев
15. Кельтские племена
— В ту ночь вы находились в квартире гражданки Константинопольской Зои Ильиничны по адресу: Москва, Сивцев Вражек — и обсуждали проблему кельтских племен. Не отрицаете?
— Перевелись на Руси честные подружки. Доложила тыква Константинопольская! А ведь втолковывал я ей: не болтай, не болтай. Слово давала, стихи душевные читала. Я давно заметил: пуще любого лиха следует остерегаться девиц, которые читают стихи. У вас есть знакомые дамы, которые читают вслух стихи?
— У меня нет знакомых дам, которые читают вслух стихи.
— Вам повезло. Вы мне покажете кино?
— Покажу.
Снова на экране появилась Константинопольская. Только теперь она была в теплой вязаной кофте.
— Замерзла, стерва, — зло буркнул Ржавцев.
Голос следователя:
— Константинопольская Зоя Ильинична. Шестое апреля 1987 года. 10 часов 10 минут.
16. Допрос Константинопольской
Следователь. Когда вы в последний раз видели Ржавцева?
Константинопольская. Из отпуска я вернулась шестого, во вторник. Позвонил он мне тринадцатого. Помню, потому что тоже был вторник. Сказал, что интересуется историей кельтских племен в Чехословакии. Ну, я не дитя, сделала вид, что поверила. Явился он в половине десятого. В руках — коробка конфет и будильник, здоровенный такой. Вручил мне конфеты со штампом ресторана «Метрополь». «А будильник, — говорит, — чтобы утром встать в шесть тридцать».
Следователь. Сколько времени он пробыл у вас?
Константинопольская. До утра. Но вечером мы действительно занимались историей кельтских племен в Чехословакии.
Следователь. Весь вечер вы изучали историю этих племен?
Константинопольская. Да, представьте себе! Я поняла, что он готовился к встрече со мной. Принес какие-то записки, все время с ними сверялся.
Следователь. Что это за записки? Вы их видели?
Константинопольская. Я не просматривала. Но что-то похожее на письма. Вас не интересует, чем мы с ним занимались потом? Как там у Марины Цветаевой? «Мне нравится, что можно быть смешной, распущенной и не играть словами…»
Следователь. Когда он от вас ушел?
Константинопольская. Проснулась я без чего-то пять, разбудил телефонный звонок. Взяла трубку. Какой-то тип с южным «г» и очень нервный: «Где Славик?». Слава послушал, потом сказал: «Хорошо, я буду». Оделся, извинился, что дал мой номер: мол, «так надо было». Спустился вниз. Я видела, как он садился в такси.
Следователь. Номер такси вы не запомнили?
Константинопольская. Не запомнила. Но, по-моему, оно было черное.
Следователь. Как квадрат Малевича?
Константинопольская. Вот именно. «Чернее черного быть черное не может…» Это Федерико Гарсиа Лорка.
Следователь. На сегодня достаточно. Дайте ваш пропуск.
17. Благородный разбойник
Индейкин выключил компьютер.
Ржавцев проворчал:
— Ночью я действительно был у этой тыквы.
— Почему вы раньше об этом не рассказали?
— Не хотел компрометировать даму. Она хоть и тыква, но все-таки дама. Шофера нашли? Черный квадрат! Обалдеть!
— Шофера нашли. Он сообщил, что взял вас в пять тридцать на Сивцевом Вражке и доставил в Чертаново, угол Варшавского и Сумской.
— Не обманул.
— Таким образом, в Канузино в ту ночь вы не ездили?
— Ах, про Канузино! А в Канузино я ездил днем. На автобусе. Туда и назад.
— Но машина гражданина Таганкина…
— Машина гражданина Таганкина! На машине гражданина Таганкина ездил ночью… гражданин Гвоздев. Герасим Гвоздев. Помните такого? Вы его допрашивали.
— И куда он ездил?
— А вот и не знаю! К женщинам, скорее всего. Он до баб очень охоч. Он на машине к бабам — а я на автобусе в Канузино. Приехал, порешил старуху — и назад. Еле успел к семи часам в «Метрополь».
— В котором часу вы уехали из Канузино?
— Точно не помню. Что-то около двух.
— У вас опять неувязка со временем. Прежде чем рассказывать придуманную историю, нужно точно распределить ее по времени. А у вас это не получается. С двенадцати тридцати до тринадцати сорока пяти вы находились в читальном зале библиотеки имени Первого Мая, на Ленинском проспекте. Разве не так?
Ржавцев улыбнулся:
— Верно. В библиотеке имени Первого Мая.
— Библиотекарша опознала вас по фотографии. Осталась запись в книге регистраций: «гражданин Ржавцев Р. Р», «выдан сборник пьес Шиллера».
— Я люблю библиотеки. Запах книг. Старухи, уткнувшиеся в романы девятнадцатого века, пионеры. И библиотекарши, такие же, как и лет двадцать назад. Когда я сел с томиком Шиллера, вокруг меня все были в очках. Мне даже как-то стыдно стало, что я без очков.
— За три дня до отъезда вы интересовались драмой Шиллера «Разбойники» в библиотеке вашего института. Шиллера там не оказалось.
— Да, библиотека у нас не очень…
— Когда я узнал, что вы искали Шиллера в институтской библиотеке, то предположил, что вы продолжите поиски в районных библиотеках. И не ошибся. Я внимательно изучил томик, который вы брали.
— От корки до корки?
— От корки до корки. В кои века соберешься прочесть Шиллера! А тут еще в рабочее время.
— Я люблю Шиллера. Светлая любовь. Благородный разбойник. Я с детства мечтал стать благородным разбойником. Отметьте: благородным. Но разбойник из меня не получился. Хлеб свой насущный добывал я скучным и малооплачиваемым трудом.