Приходил он ко норам да ко змеиным,
Там затворами затворено-то медными,
Да подпорами-то подперто железными,
Так нельзя войти во норы во змеиные.
То молоденький Добрынюшка Микитинец
А подпоры он железные откидывал,
Да й затворы-то он медные отдвигивал,
Он прошел во норы во змеиные.
Здесь, в пещерах белокаменных Змея Горыныча, молоденький Добрыня Никитич находит не только «свою любимую тетушку» — похищенную славянскую красавицу, но и обнаруживает «много злата-серебра». Для варягов это «злато-серебро» играет особенную, сакральную роль, ибо означает власть, означает могущество, означает удачную судьбу — знак божественного расположения. Знаменательно, что царская династия Рюриковичей, согласно черногорскому преданию, имеет змеиное происхождение. Ради сокровищ варяги отправляются в дальние походы, сражаются и гибнут, но тяга к богатству остается неодолимой. Причем захваченные в битвах драгоценности они прячут где-нибудь под землей, поскольку, согласно заветам верховного аса Одина, в потустороннем мире каждый воин будет «пользоваться тем, что он сам закопал в землю» («Сага об Инглингах»).
В народных преданиях, легендах, сказаниях змей неразрывно сочетается с таинственным золотом. С обнаженным мечом в руке он охраняет зарытый в пещере клад и никто не смеет его отрыть, потому что клад заклят на пятьсот лет и должен достаться какому-нибудь пьянице (Даль). Или: летающий огненный змей таскает своей зазнобе в дом разные сокровища и для того, чтобы уничтожить его, следует перекреститься и промолвить: «аминь, аминь, рассыпься».
Ближние и дальние пещеры, вырытые когда-то варягами в горах киевских, существуют и поныне: теперь над ними возносится Киево-Печерская лавра, где православные христиане служат благодарственные молебны и поклоняются мощам святых Василия и Феодора, убитых князем Мстиславом Свято-полковичем за отказ выдать варяжское золото, якобы найденное ими под землей.
Итак, былинный змей, Змей Тугарин, Змей Горыныч есть синкретический образ смелого, мужественного варяга — сильной харизматической личности, устремленной к власти и богатству, жадной и щедрой, жестокой и любвеобильной, преданной и предающей одновременно. Прекрасно вооруженный, с огненной крылаткой на плечах, он прилетает на боевом коне или приплывает на великолепном корабле, каковой еще извергает из драконьей пасти огонь, строит необычный военный лагерь с многочисленными воротами и роет пещеры, где хранит свои сокровища. Эти черты, гармонически сочетающиеся друг с другом, кажутся непривычными для славянина, отчего резче запоминаются и чаще используются для сотворения неповторимого волшебного облика северного воина в русских эпических песнях.
В северных сагах рассказывается о бесконечных пирах, где пирующие состязаются друг с другом в винопитии и словопрении, где похвальба перемежается с хулою, где разгоряченные собеседники хвастаются своими деяниями и поносят деяния других. «Сага о сыновьях Магнуса Голоногого» содержит превосходный образчик такой перебранки, которая едва не заканчивается поножовщиной:
«Вечером, когда люди начали пить пиво, то оказалось, что оно плохое, и люди молчали. Тогда Эйстейн конунг сказал:
— Что-то молчат люди. А ведь за пивом принято веселиться. Самое лучшее будет, брат Сигурд, если мы с тобой затеем какую-нибудь потеху.
Сигурд конунг отвечает довольно сухо:
— Говори, сколько хочешь, но оставь меня в покое.
Тогда Эйстейн конунг сказал:
— За пивом часто бывало в обычае, что люди выбирали себе кого-нибудь для сравнения с ним. Пусть и тут будет так.
Сигурд конунг промолчал.
— Я вижу, — говорит Эйстейн, — что начинать потеху придется мне. Я выбираю, брат, тебя для сравнения со мной. Я делаю это потому, что у нас с тобой одинаковое звание и одинаковые владения, и как по происхождению, так и по воспитанию между нами нет различия.
Сигурд конунг отвечает:
— А помнишь ли ты, что я мог переломить тебе хребет, если бы захотел, хотя ты был на год старше меня?
Эйстейн конунг отвечает:
— Я помню хорошо, что ты не мог играть ни в какую игру, которая требовала ловкости…
Сигурд конунг говорит:
— Для правителя страны, для того, кто должен повелевать другими, важно, чтобы он выделялся, был сильнее, владел оружием лучше, чем другие, и чтобы его легко можно было увидеть и узнать, когда собралось много людей.
Эйстейн конунг говорит:
— Красота тоже преимущество в муже. Его тогда легко узнать в толпе. Красота лучшее украшение правителя. Я и законы знаю гораздо лучше, чем ты, и если нам приходится держать речь, то я гораздо красноречивее.
Сигурд конунг отвечает:
— Все говорят, что мой поход в заморские страны делает мне честь как правителю. А ты во время этого похода сидел дома, какдочь своего отца.
Эйстейн конунг говорит:
— Ну вот, ты теперь тронул самое больное место. Я бы не начинал этой перебранки, если бы умел тебе ответить. Больше похоже на то, что я снарядил тебя в поход, как свою сестру.
После этого они оба замолчали, и оба были в большом гневе».
Как видно, потеха начинается с невинного сравнения в силе и ловкости, но постепенно превращается в откровенное поношение, когда спорщики оскорбляют друг друга, уподобляя один другого женщине. В данном случае у конунгов хватает благоразумия прекратить перепалку, в которой обычно побеждает не истина, а умение фехтовать словом, нанося сопернику обидные удары. Однако в иных обстоятельствах такое оскорбление разрешается только на поединке с помощью копья и меча: словесная перебранка перерастает в перебранку железную.
Сраженье мечами и сраженье словами — таковы как земные забавы, так и забавы небесные. По древнескандинавским представлениям, несусветные перепалки творятся и на том свете: боги вздорят, ругаются, бранятся, будто заправские спорщики. Одна из эддических песней так и называется — «Перебранка Локи». Как-то раз на пир к морскому великану Эгиру является злобный ас Локи, который затевает ссору, последовательно упрекая пирующих богов в трусости, лжи, несправедливости, порочности, кровосмешении. Но самым позорным прегрешением оказывается женоподобие, в котором он обвиняет самого верховного аса Одина:
Локи сказал:
«Ты, Один, молчи!
Ты удачи в боях
не делил справедливо;
не воинам храбрым,
но трусам победу
нередко дарил ты».
Один сказал:
«Коль не воинам храбрым,
но трусам победу
нередко дарил я,
то ты под землей
сидел восемь зим,
доил там коров,
рожал там детей,
ты — муж женовидный».
Локи сказал:
«А ты, я слышал,
на острове Самсей
бил в барабан,
средь людей колдовал,
как делают ведьмы, —
ты — муж женовидный».
Верховный ас Один потому объявляется здесь женоподобным, что умеет колдовать, а колдовство считается женским занятием. «Один владел и тем искусством, которое всего могущественнее, — говорится в „Саге об Инглингах“. — Оно называется колдовство. С его помощью он мог узнавать судьбы людей и еще не случившееся, а также причинять людям болезнь, несчастье или смерть, а также отнимать у людей ум или силу и передавать их другим. Мужам считалось зазорным заниматься этим колдовством, так что ему обучались жрицы».
В свою очередь злобный ас Локи также называется женоподобным, поскольку делает такую женскую работу как дойка коров, а также исполняет такую исключительно женскую обязанность, как рождение детей. Это означает, что он обвиняется не столько в женоподобии, сколько в мужеложстве (пассивном гомосексуализме).
Впрочем, подобные поношения то и дело звучат в устах эддических героев. «Первая песнь о Хельги убийце Хундинга» повествует, как перед смертельной схваткой богатыри устраивают словесную перебранку: Синфьетли оскорбляет своего врага, обзывая его сначала колдуньей, а потом женою Грани, то есть кобылою:
Колдуньей ты был
на острове Варинсей,
как злобная баба,
ложь ты выдумывал;
оворил, что не хочешь
мужей в кольчугах,
что один лишь тебе
Синфьетли нужен!..
Был ты на Бравеллир
Грани женою,
взнузданным был ты,
к бегу готовым,
я на тебе,
усталом и тощем,
немало скакал
по горным склонам!
Эта картинка, изображающая определенную эротическую позу «всадника», свидетельствует, что физическое надругательство над побежденным имеет глубокий мистический смысл. Оно знаменует окончательное и безоговорочное торжество победителя, после которого обесчещенный враг уже никогда не сможет восстать против него, ибо утрачивает моральное право быть мужчиной, быть воином. Поверженный на веки вечные лишается какой-либо поддержки со стороны своих товарищей: он нравственно уничтожен, а значит, уничтожен полностью.
В северных сагах не раз встречаются хулительные скальдические стихи (ниды), где противник подвергается недоброй ругани и зачастую обвиняется в совершенном над ним глумлении. Тормод Скальд Черных Бровей хвастается, что-совершил сексуальное насилие над покоренными гренландцами, на задах которых выжег пожизненное «непристойное тавро»:
Я тавро срамное
Выжегши сутяжным
Сукодеям брани
Шуганул гренландцев;
Ой ли боебоги
Бурь мечей залечат
Кольца на закорках
Мыса, аль солгал я.
Даже неприглядная смерть становится поводом к ниду: утопленный в море недруг неожиданно всплывает с голым задом, что позволяет облыжно обвинить его в мужеложстве и создать позорную посмертную славу: