– Люди почтенные, – перекрывая шум, начал воевода Звенигородский, – дайте слово сказать.
Шум утих.
– Сколько кто ни даст, – продолжал воевода, – а без денег не то что Нижний, а ворота свои не защитишь. Господа дворяне, – обратился он, – сколько вас?
Заморенный, малорослый дворянин в потертом кафтане выступил вперед:
– Нас тут, дорогобужан, да вяземских, да из-под Смоленска служилых людей, до двух тысяч.
– Нам столько не надобно, – сказал толстый купец. – И так объели нас, ироды, изгороди поломали, посудье растащили, а службы с вас не видно.
Рассудительно заговорил другой дворянин, – верно, был под Смоленском окладчиком, приходилось ему вести беседы.
– Служивый человек, – начал он, – службу может исполнять, когда на него мужик дома работает. Службу хотите, почтенные? Пусть на нас, как при прежних великих государях, мужик пашет, да дрова возит, да мясо дает, да масло, да дорогу чинит, да за избу нам платит, а то были у нас мужики, задолжали нам кругом да ушли драться самовольно. Убили мужика – и пропал за ним долг. Вы нам дайте коней да пороху, да землю за нами закрепите, да мужиков заставьте нас кормить – будем служить вам без воровства.
Послышался печальный голос купца:
– Каждому коня, да доспех, да порох, да еще мужика для него слови!..
Продолжал окладчик:
– А инако службы нет. Дали нам землю под Арзамасом, да та земля была прежде дворцовая, и мужики себя делить не дали, и бой был. У мужиков в начальных людях был воровский казак Роман, и мы в том бою не устояли.
– В бою не устояли, а денег дай, – сказал купец.
– Три алтына да два – пять, – рассудительно произнес другой, обращаясь ко всем.
– Ну, Миныч, – сказал Звенигородский, наклоняясь к Минину, – нонче, говорят, вы, посадские, умные – говори, сколько кому дать.
Минин встал.
– Люди торговые! – громко сказал он.
– Говори, Козьма, мы тебя выбирали! – крикнул посадский среди непрерывающегося шума.
– Люди посадские! – еще повышая голос, продолжал Минин.
Шум стих.
– Слушай, люди, дело говорит, – сказал седой посадский, оборачиваясь через плечо.
– Люди ратные! – закончил Минин уже в тишине.
Уставились на Минина дворяне.
– Что полста войска поставим, что два ста поставим, а Нижнему одному не устоять.
Смотрели на Минина купцы, не понимали, к чему он клонит.
– Рассудить нужно, – спокойно продолжал Минин. – Под Москвой, почитай, рати нет. Ляпунов добрый был воевода – убили. Остались Заруцкий да Трубецкой. А они откудова? Оба тушинским вором ставлены. Вотчины брать, да кабаки сдавать, да рвать друг у дружки русскую землю кусками они горазды… Надежда на них плохая.
Косились на Минина Алябьев и Биркин.
Дьяк приставил перо к носу, смотрел, не понимая.
– Возьмут враги верх, – продолжал Минин, повернувшись к кому-то, – так не рубль с алтыном, а домишко твой даром возьмут, да и тебя самого холопом поставят, а в лавке твоей лях торговать будет.
– Да что ты все об Москве? Москва далеко, а до Нижнего никого не пустим. Об том и разговор, – откашлявшись, сказал Алябьев.
Минин быстро к нему повернулся.
– Москва-то поболе Нижнего, да отдали, да и Нижний возьмут.
– Верно, – старчески слабым голосом сказал седой посадский.
– Я так скажу, – снова заговорил Минин, – выставить войско от Нижнего, сколько подымем, да пустить по всем городам слух, чтобы по доброму нашему примеру снаряжали ратных людей по всей Русской земле да к нам посылали.
Молчала пораженная изба.
– Вона-а! – удивленно протянул чей-то робкий голос.
– А нам, – повысил голос Минин, – коли есть две тысячи служащих людей, то и подымать две тысячи, а будет боле, подымать боле.
– А деньги? – крикнул голос.
– А деньги нам давать, – ответил Минин.
– Вишь, спел да и сел! – развел руками купец.
– Что ж это выходит-то? – растерянно сказал другой.
– Да ты, Миныч, не выпил ли? – серьезно спросил Звенигородский.
Дьяк затрясся от смеха.
– А дворянам деревень с мужиками в кабалу не давать, – твердо продолжал Минин.
Дворяне загалдели. Вылетел один, выхватил саблю, стал, расставив ноги, крикнул нагло:
– А на меня что же, коза пахать будет?
– Спрячь железку, – холодно сказал Минин.
Дворянин огляделся по сторонам, раздувая ноздри, и сунул саблю обратно в ножны.
– Дворянам, – повторил Минин, – за службу деревень с мужиками не давать, а давать жалованье деньгами. Давать первой статье по пятьдесят рублев, другой – по сорок пять рублев, третьей – по сорок. Стало быть, и денег надо много. Я с Петром Федоровым, кузнецом, да с Иваном Кулибиным, седельником, да с другими посадскими ремесленными людьми, всего человек за полста, порешили давать на ополченье третью деньгу со всех прожитков, какие есть. Я, убогий, даю сто рублев. Есть у меня дом – продам.
– Верно, – старческим голосом сказал седой посадский.
– Да что же это такое, царица небесная! – закрестился перепуганный купец.
Биркин встал из-за стола.
– Борода что ворота, а ума с калитку! – загремел он, надвигаясь на Минина. – Да кто тебе, опричь дураков, третью деньгу даст?
– У кого совесть есть, тот и даст, – ответил Минин. – А коли все порешим, так и приневолим! – И, обращаясь ко всем, продолжал: – Такое дело надо вершить всенародно. Выйдем завтра по утрене на паперть, объявим нижегородцам о добром начале, пусть понесут слух. С посадскими головами у меня сговор, они о том согласны. Вместе и выйдем.
– Выйдем, – подтвердил седой посадский.
И еще несколько голосов крикнуло:
– Выйдем!
– Дело, стало быть, за купцами, – окончил Минин.
– Стало быть, посадские порешили, а я дом продавай? – оглядываясь по сторонам, заговорил купец. – Братцы, да он хуже панов грабит!
Сразу поднялся вопль.
Снова заметались по избе люди. Били себя в грудь, кидали с размаху колпаки на пол.
– Раззор! – стоял крик. – Наторговал копейку, а дай алтын!.. Грабители! Бей его!..
– Ихняя дурость нам не указ! Пущай сами дают! – кричит, размахивая руками, один.
– Пущай выходит на паперть! Им там намнут бока! – орет другой.
Среди общего шума в голос хохотал дьяк, махал рукой и снова хохотал до слез.
– Пущай выходят! – тоже сквозь смех, отмахиваясь рукою, кричал купец. – Пущай выходят!
Минин стоял, сдерживая гнев.
– Выйдем! – крикнул он, покрывая хохот и крики. – И скажем!
На Соборной площади
Со стороны мясника это был очень необыкновенный поступок, достойный прославления.
На соборной площади было черно от народа. Далеко в глубине белел косой край приземистого Нижегородского кремля. И на нем люди.
Началось все по порядку. После церковной службы говорил протопоп Савва, увещевал стать за веру. Слушала его толпа спокойно. Потом вышел посадский и сказал, что посадские люди решили обложить себя в третью деньгу. И тут пошел шум.
Захарьин на паперть не вышел, но из толпы кричал.
После посадского говорил купец Шорин:
– Мы торговые люди, от наших достатков и вы кормитесь. Да разве нам своего добра не жалко? Да разве мы своего города не обороним?
– Верно! – крикнул Захарьин.
– Найдем ратных людей, – продолжал купец, – выставим заслоны. Поляки-то в Москве, а мы-то за Волгой. Они сюда, может, и не пойдут.
И тут Минин нарушил благочиние. Он вышел на паперть и начал говорить, даже не поклонившись народу:
– Не за свой город, не за Нижний один, а за все государство Московское подымать надо ополчение.
– Эка хватил! – крикнул Захарьин.
– Цыц! – сказал ему сосед-посадский и так ткнул под бок, что старик пискнул.
– Не я говорю, – продолжал Минин, – наше горе говорит. Неужто бесчинству да насилию и конца нет? Неужто у народа русского ни силы, ни управы нет на врагов?
Гул пошел по толпе.
– Так не бывать же такому бездолью! – крикнул Минин.
Гул в толпе рос. Послышались неясные, отдаленные выкрики.
– Вишь, как говорит! – взволнованно сказал какой-то посадский в толпе.
Минин вытер рукавом пот со лба.
– Воюем мы врозь. Псков – особо, а Казань – особо, а Астрахань – особо же. А купец, вишь, говорил, что Нижний один за себя постоит. Коли так даже будет, осилят нас, прибьют нам на шею железное ярмо железными гвоздями, и будем и мы и дети наши холопами, и родину свою забудем, и родной язык забудем.
Молчание.
– Граждане нижегородские! – продолжал Минин в наступившей тишине. – Опомниться надо, начинать надо великое земское дело. По всем городам собирать в ополчение служилых дворян. По деревням да дорогам собирать и простых ратных людей – кто захочет, созывать всех в одно место, давать им коней да оружие, да одевать, да кормить добро, чтобы было доброе войско.
Минин увлекся, рассказывая давно обдуманный план. Речь его сделалась плавной и спокойной.
– И для того дворянам за службу землей не платить и мужиков дворянам в кабалу не давать, а платить дворянам за службу доброе жалованье деньгами – тогда свары да драки за землю не будет и мужик в войско пойдет. Будем и его кормить, дадим и ему оружие да жалованье. А войско надобно большое.
Минин перевел дух.
– Денег надобно много! – выкрикнул он.
– Вишь, чего ему надо! – скалил зубы купец в толпе.
Купца стеснили, кто-то ткнул кулаком в шею.
– Молчи, язва! – слышен чей-то сердитый голос.
– Так мы, посадские, – продолжал Минин, – кузнецы, да плотники, да седельники, да мясники, собрались да приговор написали – дать каждому от своих достатков третью деньгу на общее дело, собрали до двух тысячей.
– Рублев?! – изумленно спросил купец.
– Да этого мало! – снова повысил голос Минин. – Коли подымать ополчение, коль идти на врагов всей землей, денег надо великую силу! И железо надо – оружие ковать. И меди надо – пушки лить! И свинца надо, и селитры… Коли купцы не помогут, коли кто здесь есть еще из посадских с достатком, не дадут своей доли, – погубим великое дело! А коли все решат да дадут, так и купцов приневолим, И пойдет о нас добрая слава, и в других городах народ подымется!