Высокая белая дверь с причудливой позолоченной отделкой оказалась приоткрытой. Оттуда доносился резкий, с каким-то жестяным старческим дребезжанием голос:
— Пятая! Пятая!! Пятая!!! — и рассерженный стук об пол чем-то тяжелым. — Где, спрашиваю вас, пятая позиция? Милочки мои, не бросайте руки на прыжке, это вам не бокс!
Приподняв тяжелую бархатную гардину, загораживавшую дверной проем, Ледорубов заглянул в репетиционный зал. Все помещение с огромными зеркалами вдоль стен казалось безмерно великим, ослепляющим. В центре его, на табурете, сидел худой старикашка с лицом землистого цвета и огромной лысиной, которую пушистым венчиком обрамляли седые волосы. Руки его, морщинистые, с длинными пальцами, опирались на суковатую массивную палку с изогнутой ручкой. Старик постукивал этой палкой в такт звучавшей музыке. Вокруг него легко и почти бесшумно двигались несколько балерин, одетых в черные трико, в толстых шерстяных чулках поверх. Со стороны они походили на загнанных лошадей: лица и плечи потные, в глазах и безмерная усталость, и одержимость…
— Тамара, лапушка моя, а где твое знаменитое экарте? — Старик встал и, прихрамывая, подошел к танцовщице. Взяв ее за руку, он запрыгал, смешно и громко напевая: — Тра-та-та-та. Ти-и-ра. И все! Вот так и замри до завтра! Сие понятно?
— Да, Святослав Аристархович, — отвечала Тамара, держа руки на бедрах и едва переводя дух.
— Преотлично! Слушайте сюда, — и снова тяжело застучал палкой в такт звукам рояля. Его колючий взгляд неожиданно уперся в Ледорубова.
— Вам что?
— Собственно, ничего. — Захар смутился.
— Ну так подите вон! — Старик ткнул палкой в сторону Ледорубова, словно собирался выпихнуть его. — Мне вас не надобно, молодой человек.
Захар прикрыл дверь, помянув морским «трюмным» словцом самодура Березовского, и принялся вышагивать по коридору на почтительном расстоянии от репетиционного зала.
Минут через двадцать дверь настежь распахнулась, и танцовщицы шумно, будто школьницы на переменку, стали выбегать из зала.
Тамара подошла к Ледорубову измученная, но радостная, через плечо перекинуто махровое полотенце, шерстяные чулки приспущены ниже колен, носки розовых туфелек истерзаны в клочья.
— Устала? — посочувствовал Захар.
— Так себе. — Она пожала плечами. — В общем, как всегда — будто мешки с солью таскала на себе. Ненавижу класс, презираю отупляющий экзерсис у палки! Какая-то адская каторга…
— Работай экономнее, — наивно посоветовал Захар, — береги себя…
— И рада бы, да не могу. Святослав Аристархович такое не прощает. Это же класс…
— Ох уж этот Святослав!
— И тебе досталось от него? Поздравляю.
— По-моему, он все-таки с небольшим сдвигом. — Захар выразительно покрутил пальцем у виска.
— Он гений. Ему все можно.
— Не люблю хамоватых, пусть даже гениев.
— Стоп! — Она приложила пальцы к его губам. — Не будем спорить о том, что для меня разумеется само собой.
Мимо них мягкой походкой прошла невысокая, худенькая и совсем юная танцовщица. Кивнув головкой, она приветливо улыбнулась.
— Милая девушка, — заметил Захар, провожая балерину любопытным взглядом.
— Телка! — отрезала Тамара. — Это же Брусова, о которой я тебе говорила.
«Странно, — подумал Захар, — а я представлял себе ее соперницу по сцене совсем иной…» И если раньте он испытывал к этой «выскочке» заочную неприязнь, то теперь готов был усомниться в своем прежнем убеждении. Какой-то по-детски наивной добротой и беззащитностью веяло от улыбки юной балерины. Однако свои соображения на этот счет Ледорубов предпочел вслух не высказывать. Про себя решил, что этот сложный закулисный мир для него, в сущности, потемки.
Через полчаса Тамара вышла из артистической уборной посвежевшая, веселая, будто и не было «космических» перегрузок на репетиции. От нее веяло тонким ароматом дорогих французских духов.
— Поздравь, — выпалила она, — меня утвердили на Жизель! Старик целый месяц тасовал весь основной состав, будто карточную колоду. И вот сегодня всех назвал, кого допустил к новой постановке.
— Кто партнер?
— Да мой же, Тимофей Грунин.
— Прыгает, как лев. Хороший танцовщик.
— Пока не жалуюсь. Но слюнявый, и руки у него потные.
— Зато Аполлон.
Тамара на это лишь пренебрежительно махнула рукой:
— Для меня он далеко не идеал.
— Но отчего же?
— Во-первых, он молод, во-вторых — глуп.
Захар удовлетворенно расхохотался.
Они спустились по широкой лестнице в вестибюль и вышли на улицу. Был уже поздний час. Город зажигал огни. Пошли в сторону канала Грибоедова, где жила Тамара. Дохнуло свежестью. Собиралась гроза.
— И все-таки, если не секрет, — Захар внимательно посмотрел на спутницу, — какой же у тебя идеал мужчины?
— Мой идеал? М-м, — тронув кончик носа пальцем, она интригующе покосилась на Захара. — Прежде всего, мужчина должен быть джентльменом, рыцарем: чуть-чуть Лоэнгрином и чуть-чуть Дон-Кихотом. А вообще, я люблю парадоксальность и ненавижу рационализм.
— Даже если белое выглядит черным?
— А почему бы и нет?
— Тогда выходи за меня замуж, — вырвалось у Ледорубова.
— Но я и так давно уже твоя жена.
— Без штампа в паспорте ты любовница.
— Это уж слишком, — она отдернула руку.
— Прости, как умею… Но я серьезно.
— И не пожалеешь?
— Никогда!
— Запомни, я нестандартная. — Она остановилась и внимательно, как бы желая удостовериться в искренности Захара, заглянула ему в глаза.
Ледорубов порывисто обнял Тамару.
— Стыд потеряли, — пробормотала проходившая мимо старушка, — прямо на улице…
Тамара озорно ответила:
— Бабуля, поздравь нас и приходи к нам на свадьбу.
Проливной дождь обрушился на землю внезапно. Захар и Тамара засмеялись. Они взялись за руки и прямо по лужам побежали к большому старинному дому, выходившему фасадом на гранитную набережную канала.
Там, в квартире на третьем этаже, началась их новая жизнь…
Свадьбу отпраздновали широко и богато. На Тамариной квартире собрались родственники, близкие друзья, сослуживцы. Играла музыка. Хлопали пробки шампанского. И следовали один за другим поздравительные тосты. Цветов оказалось такое множество, что ими были завалены в комнатах все подоконники. На правах старшей сестры свадебным хозяйством распоряжалась Леночка, а роль тамады взял на себя ее муж, Владимир Петрович. Было шумно и весело. Альфред Волнянский без устали сыпал анекдотами и всевозможными презабавными историями, непременным участником и героем которых оказывался он сам.
В разгар торжества поздравить их приехал сам Березовский. Невесте он преподнес дорогой перстень, поцеловал ее и… смахнул слезу, чем немало всех удивил. Святослав Аристархович лишь пригубил бокал вина и тотчас откланялся, сославшись на недомогание. Чтобы проводить именитого старика, из-за стола поднялись едва ли не все гости, но тот с досадой отмахнулся и сказал:
— Жених проводит меня. Остальные не надобны. Пошли, Захарий…
В прихожей они остановились.
— Это я вас, кажется, турнул как-то из репетиционного зала? — спросил Березовский, лукаво прищуриваясь.
— Кажется, меня… — признался Захар, чувствуя неловкость.
— И правильно сделал — не суйтесь под горячую руку.
— Прошу прощения, Святослав Аристархович. Постараюсь на репетициях вам больше не попадаться.
— То-то, прощаю. — Холодные глаза его потеплели, тонкие губы тронула улыбка. — Ну, что вам сказать?.. Быть супругом такой женщины, как Тамара, непросто. Любите ее, она талантлива. Хотя и с превеликой дурью! — Он, будто жезл, поднял свою суковатую, покрытую лаком палку. — Будьте мужчиной! Выбейте из нее эту дурь, и цены вашей суженой не будет. А не то намаетесь.
Березовский отставил палку, притянул жесткими ладонями Захарову голову к своим губам и чмокнул в лоб, сказав: «Мир вашему дому да счастье. Храни господь…» — и вдруг широко, по-русски, троекратно перекрестил смущенного жениха.
Став женатым человеком, Ледорубов не обрел семейного счастья и покоя, которого так желал. Жизнь пошла у него какая-то суетливая, праздная. Даже на службе многие стали замечать, что Ледорубов утратил свое главное, выделявшее его среди других, качество — одержимую целеустремленность в работе. Он теперь меньше интересовался журнальной периодикой — времени не хватало. На совещаниях чаще предпочитал отмалчиваться — все реже хотелось вникать в существо обсуждавшихся проблем. Захар чувствовал свое бессилие и… ничего не мог с собой поделать. Ему нравилось играть взятую на себя роль счастливейшего мужа знаменитой примы.
После свадьбы продолжалось какое-то непроходящее опьянение. В доме все было подчинено интересам Тамары. В будни — железный, ничем не нарушаемый распорядок. Захар обязан был присутствовать на каждой утренней разминке своей жены, которая проходила в специально оборудованной для этого просторной комнате: огромное зеркало, прикрепленная к стене на уровне груди длинная перекладина. Захар включал магнитофон и с видом знатока наблюдал за упражнениями жены.
Потом они пили кофе и расставались до вечера: Тамара отправлялась в театр, Захар — на службу, а вечером — снова бесконечная тренировка под магнитофон. Зато по воскресеньям, если Тамара была не занята в спектакле, их квартира напоминала нечто вроде постоялого двора. Приходили какие-то имевшие к театральной элите отношение люди: молодые и старые, тонкие и толстые, обросшие и лысые, маститые или только еще подающие надежды. Но все они, в той или иной мере, считали себя друзьями их семьи. Эти люди пили вино, курили, смеялись, слушали музыку, играли в карты, говорили о театре, о скачках и о политике. Ничто так высоко не ценилось, как остроумие и оригинальность мысли, смелые суждения с подтекстом, чему Захар, впрочем, не мог не улыбаться, оставаясь себе на уме…
Хозяйка дома неизменно бывала в центре внимания. В длинном вечернем платье, улыбающаяся, неутомимая, она успевала пригубить бокал с одними, выслушать слова признательности ее таланту от других и интимно пошептаться с третьими.