Минная гавань — страница 9 из 67

А спустя неделю Захар уезжал в Ленинград, куда получил назначение по службе. Договорились, что через месяц или два, как только устроится на новом месте, он непременно вернется и навсегда заберет ее.

В тот же день вместе с Захаром городок покидал и Семен Пугачев. Его посылали учиться на командирские курсы.

Ирина ждала Захара. Но прошел обещанный месяц, другой, и год миновал… Почтальон все реже заворачивал к ее дому, да и письма Захара становились все короче и сдержанней. А потом и таких не стало. Ирина собралась было поехать к нему, но, поразмыслив, решила, что ничего уже не сможет изменить. Видно, Захару стало совсем не до нее…

Много слез пролила она ночами в подушку. Ирине казалось, что жизнь потеряла для нее всякий смысл. Она давно уже не ходила на танцы, сторонилась подруг. Единственное, чему не изменила, это своей давней любви к книгам. Читала много, неистово, точно стараясь во множестве человеческих судеб отыскать утешительную аналогию своей неудавшейся любви.

Ирина с надеждой поглядывала на календарь, висевший у нее в комнате над письменным столом. Все меньше было в нем незачеркнутых цифр, оставшихся до того дня, когда она смогла бы навсегда оставить этот городок. Кончался срок, который она после окончания техникума обязана была отработать по распределению как молодой специалист. В далекой Пензе остался родной дом, где с нетерпением ждали ее возвращения мать, отец, друзья детства и где она надеялась начать жизнь сначала.

Семен Пугачев вернулся на свой корабль после курсов незадолго до того, как в заветном календаре была перечеркнута рукой Ирины последняя цифра. Не знал Семен об этом приближающемся последнем дне. Почти каждый вечер он наведывался в библиотеку, набирал целый ворох журналов и принимался их не спеша перелистывать. Настойчиво ждал, когда Ирина освободится. Потом провожал ее до самого дома.

Видимо, догадывался Семен, что творилось на душе у девушки. Они разговаривали о чем угодно, только не касались одной запретной темы — не упоминали о Захаре. У крыльца Семен, как всегда, сосредоточенно морщил лоб, глядя на часы, и торопился проститься, точно все еще боялся оказаться лишним…

И вот настал день ее отъезда: упакован чемодан, куплен билет до Пензы. Прежде чем отправиться на вокзал, Ирина присела на краешек стула, как и заведено перед дальней дорогой. С грустью оглядывала она опустевшую комнату. Комендант уже загодя постарался, чтобы отсюда вынесли всю казенную мебель. И вдруг до боли, до слез эти голые стены показались ей родными и близкими, будто она здесь родилась и провела всю свою недолгую жизнь…

Дверь без стука распахнулась. На пороге появился Семен Пугачев. Постояв минуту, как бы ожидая приглашения войти, он сделал несколько тяжелых шагов навстречу Ирине. Она поднялась перед ним, смущенная и растерянная, как бы застигнутая врасплох за каким-то нелепым, предосудительным занятием.

— Вот, уезжаю, — сказала она, вымученно улыбаясь.

Пугачев молча глядел на нее.

«Милый, добрый Семен… — впервые с нежностью подумала она о нем. — Какие мы оба несчастливые…»

— Не могу этому поверить, — глухо выговорил Семен.

Не зная зачем, она вынула из сумочки билет на поезд и показала его Семену. Он взял этот билет и тут же, обстоятельно и спокойно, как умел все делать в жизни, порвал его на мелкие кусочки. Ирина охнула и опустилась на стул.

— Как же теперь быть? — спросила она, подняв на Семена глаза, полные слез.

— Вот так, — ответил он. — Выходи за меня замуж…

Свадьбу по настоянию Ирины сыграли скромно, пригласив лишь самых близких друзей. А потом, как водится, зажили обычной семейной жизнью. Ирина успокоилась, с годами приобрела в характере сдержанность и умение подчинять себя интересам семьи. О прошлом если и вспоминала, то с легкой грустью и без сожаления.

Ирина старалась не мучить себя извечным женским вопросом, счастлива ли она. «Чем же я лучше или хуже других? — рассуждала порой. — Женское счастье испокон веков ограничено кругом семьи. Несчастной женщина бывает лишь в том случае, когда она одинока и бездетна. Семья — это ее главное призвание в жизни. А любовь — что ж, ведь и она проходит».

И так она думала до сегодняшнего дня, до тех пор, пока на ее пути снова не появился Захар Ледорубов…

Миновав парк, Ирина пошла извилистой тропкой, тянувшейся по краю прибрежного обрыва. Смеркалось. Море подернулось мглой, которая наплывала из-за горизонта, как бы укутывая спокойную воду огромным пуховым одеялом… Начал накрапывать дождик. Ирина раскрыла зонт. Взглянув на часы, она решила, что пора возвращаться домой: Захар, вероятно, уже ушел…


Утром Ледорубов поднялся чуть свет. Он с удовольствием сделал несколько гимнастических упражнений, от которых в силу лености давно отвык. Отфыркиваясь, умылся холодной водой. Прежде чем выйти из каюты, внимательно оглядел себя в зеркале, висевшем над умывальником, и остался доволен собой. Брюки отутюжены, сорочка свежая, тужурка новенькая. Захар ловил себя на мысли, что, сам того не желая, все время как бы «подстраивается» под самого себя, слегка беззаботного и самонадеянного, каким был, наверное, лет десять назад. В его неудавшейся жизни представлялась исключительная возможность начать все заново, и теперь всеми силами он старался забыть минувшие неудачи и разочарования, чтобы, как в прежние годы, стать хозяином своей судьбы.

Никогда еще он так не жаждал работы, как сейчас. В голове рождались десятки еще не осознанных полностью начинаний, планов, которые искали лишь случая проявить себя в полной мере…

В сопровождении дежурного по низам Ледорубов минут за сорок до побудки успел побывать во всех отсеках, выгородках и рубках. Порядок на корабле поддерживался неплохой, но он, Захар Ледорубов, был бы никудышным помощником, если не смог бы найти и кое-какие недостатки. Он пометил их в записной книжке, для порядка сделал несколько незначительных замечаний дежурному, а в целом внешним состоянием корабельных помещений остался доволен.

Ледорубова официально представили экипажу сразу же после подъема флага. Пока Пугачев говорил о нем, Захар стоял перед строем, чувствуя себя неловко, будто перезрелая невеста во время очередных смотрин. Он испытывал на себе пристальные, изучающие взгляды моряков, — мол, посмотрим, каков будешь в деле. Но Ледорубов пока оставался непроницаемым.

Как только закончился осмотр и проворачивание механизмов, Пугачев отправился по своим служебным делам в штаб, и Ледорубов остался на корабле полным хозяином. Настало время поближе познакомиться с людьми. Первым делом заглянул в ходовую рубку. Командиром штурманской боевой части оказался тот самый молодой лейтенант, который вчера дежурил по бригаде.

— Лейтенант Завалихин, — представился он, — Валерий Егорович.

Штурман выглядел все таким же щеголевато подтянутым, неулыбчивым и неприступным.

— Так, Валерий Егорович, — сказал Ледорубов веселым, но твердым голосом. — Давайте посмотрим ваше хозяйство. Покажите-ка штурманскую документацию.

Завалихин открыл маленький герметичный сейф, прикрепленный к палубе под прокладочным столом, и принялся вынимать чистенькие, аккуратно обернутые плотной зеленой бумагой журналы и книжки.

Ледорубов полистал их и не нашел, к чему бы придраться: все записи четки, лаконичны, без единой помарки.

— Ну а как обстоит дело с ходовыми картами? — поинтересовался Захар как бы между прочим.

— Получены в полном комплекте. Будете пересчитывать?

— Зачем же? Надеюсь, считаете вы не хуже меня. А вот когда вы в последний раз занимались корректурой?

— Две недели назад.

— А сколько за это время оповещений из гидрографии получили?

— Восемь. — Лейтенант отвечал все так же строго и бесстрастно.

— И в море выходили?

— Так точно.

— Как вы считаете: имеет ли право штурман работать с картой, которой нельзя доверять?

— Но пока мы не ходили в те районы, где гидрографическая обстановка изменилась.

— А если вдруг прикажут пойти? Вы ручаетесь, что так не случится послезавтра, завтра или сию минуту?

Лейтенант молчал. Его свежее, гладко выбритое лицо по-мальчишески залилось пунцовой краской.

— Вечером где вы вчера были? — допытывался Ледорубов.

— Ходил в Дом офицеров на эстрадный концерт, — признался Завалихин.

— В то время как вам не хватило на корректировку каких-нибудь двух часов?

Завалихин смущенно смотрел в иллюминатор и молчал.

«Мальчишка, совсем мальчишка, — без тени раздражения думал о нем Захар, — такого и наказывать-то неудобно — расплачется еще…»

— Разрешите, товарищ капитан-лейтенант? — словно очнулся Завалихин. — Я немедленно исправлю.

— Разрешаю, — ответил Захар, едва сдерживая улыбку. Лейтенант ему все-таки понравился.

Выйдя из рубки, Ледорубов столкнулся с пожилым, невысокого роста, полноватым мичманом.

— Виноват, — сказал он, почтительно уступая Ледорубову дорогу, и представился: — Боцман Глушко.

— А по отчеству? — спросил Захар.

— Семен Потапович, — отвечал мичман, стараясь держаться перед новым начальством более солидно. — С командиром, значит, тезки мы.

— Очень приятно, Семен Потапович. — Захар доверительно тронул его за рукав. — Вот вас-то мне и надо. Хотелось бы посмотреть ваше заведование более основательно. С вашей помощью не мешало бы и людей поближе узнать.

— Всегда рад! — Глушко выпрямился, стараясь подобрать свой кругленький, выпиравший из-под кителя живот.

Они пошли по палубе: Ледорубов впереди, боцман чуть поотстав. Семен Потапович давал пояснения коротко и четко. Несмотря на его некоторую скованность, он вовсе не производил впечатления человека робкого или подобострастного. Ледорубов предположил, что боцман, вероятно, относится к тому типу людей, которые больше показывают себя на деле, чем на словах. Судя по тому, как на него с уважительной опаской поглядывали матросы, можно было догадаться, что характер у боцмана далеко не мягкий.

— Красочки шаровой мало осталось, — жаловался боцман Ледорубову. — А экономить без толку тоже не приходится. Коробочка наша красивой должна быть, как яичко на пасху.