На наших лицах появились ответные улыбки.
— Ну вот и отлично, — одобрил командующий. — А теперь займемся разбором учений и выясним, в чем причина недостаточной четкости ваших действий. Прошу внимания!..
Иона Эммануилович был замечательным оратором. Говорил он ясно, образно. Умел обнажить подмеченные ошибки и посоветовать, как от них избавиться.
И никакого разноса! Только забота о том, чтобы дело пошло на лад.
Якира не считали добрячком. Он знал цену требовательности. Но когда требовал, каждый чувствовал, что имеет дело не просто с «большим начальником», что перед ним старший, умудренный жизнью товарищ…
Примерно через год присланная из центра комиссия снова проверяла готовность к устройству заграждений и разрушений на приграничных участках. На этот раз результаты получились иными. Бойцы, охраняющие мосты (они же и подрывники), действовали слаженно и уверенно.
Шестидесятиметровый мост через реку Уборть под Олевском был, например, полностью подготовлен к разрушению при дублированной системе взрывания да две с половиной минуты.
Не знаю, как это конкретно делалось, но мне известно, что заблаговременная подготовка к устройству заграждений (разрушений) на железных дорогах в приграничной полосе проводилась и в других приграничных военных округах. Для этой цели были изданы специальное Наставление (красная книга) и Положение (зеленая книга). В Наставлении впервые подробно описывалось, как производить порчу железнодорожного пути, мостов и других объектов на железных дорогах. Оно сыграло большую роль в совершенствовании минноподрывных работ.
Зеленая книга — Положение — четко определяла варианты разрушения и порчи железнодорожных объектов в зависимости от того, на какой срок желательно вывести их из строя. Все расчеты сил и средств производились для полного и частичного разрушения. Необходимые запасы минноподрывных средств создавались для полного разрушения дорог в полосе до 60—100 километров от границы, и располагались они вблизи охраняемых объектов.
На занятиях с командным составом подрывных команд особо подчеркивалось, что при решении вопроса о характере и объеме заграждений (разрушений) необходимо тщательно взвешивать последствия, к которым они приведут. Стремиться нужно к тому, чтобы исключить всякую возможность использования разрушенного объекта противником и вместе с тем не создать непреодолимых трудностей для восстановления движения при возвращении наших войск.
МОЙ РЕЦЕНЗЕНТ Д. М. КАРБЫШЕВ
За окном вагона мелькают телеграфные столбы. Кружится по незримой орбите, бежит навстречу поезду осенняя степь. Вместе со степью далеко позади остаются промокшие балки, редкие рощи, беленые хатки.
Возле станционных садочков стоят с ведрами и кувшинами дородные жинки и девчата-тростиночки, предлагают пассажирам варенец, жареных кур, яички.
Страна живет мирной жизнью. Газеты пишут об индустриализации, о создании первых колхозов, о полной ликвидации безработицы. А вот из-за рубежа идут вести о забастовках, о правительственных кризисах, о фашистских выстрелах. Там, за границей, все еще проповедуют «крестовый поход» против большевиков. Обосновавшиеся в Париже белые генералы, окончив «рабочую» ночь в кабаках на Рю Пигаль, спешат на сборища, где вновь и вновь обсуждают состав будущего правительства «свободной России»…
Глубокая осень 1928 года. Я еду на учебу в Центральный институт труда. Но есть у меня в Москве и другое дело.
Прошедшей весной я написал для журнала «Война и техника» две статьи. Одну — о приспособлении для надежного применения пенькового фитиля при подрывных работах с зажигательными трубками в ненастную погоду, другую — о поточном способе подрывания рельсов.
Первую статью приняли, а вторую редакция возвратила мне с замечаниями Д. М. Карбышева.
Рецензия была блестяще аргументирована. Возражать против доводов Д. М. Карбышева я не мог. Он справедливо писал о необходимости дополнительной проверки массового поточного подрыва рельсов двухсотграммовыми толовыми шашками, о необходимости тщательно обеспечить безопасность не только подрывных команд, но и войск, находящихся вблизи разрушаемой железной дороги. Да и о многом другом.
Я не успел доработать статью. И теперь, приближаясь к Москве, думаю о встрече со своим рецензентом. Хочу посоветоваться с ним.
На площади перед Киевским вокзалом — шум и толчея. «Мигом домчим!» — зазывают седоков лихачи, живо поворачиваясь на облучках высоких красноколесных пролеток. Взмахивают торбами лошади. Ветер метет по булыжной площади сенную труху. Пробиваясь в людской сумятице, надрывно звенит трамвай. Пассажиры плотно облепили красные вагончики, виснут на подножках. Кондуктор дергает за веревку, дает звонок к отправлению. Поехали!
Жадно смотрю по сторонам.
Москва красит фасады, строит новые дома. Вдоль улиц густо дымят асфальтовые котлы — приводятся в порядок мостовые и тротуары. На самых высоких зданиях — рекламы ГУМа и Моссельпрома. Грохочут телеги, запряженные мохноногими битюгами, тяжело груженные лесом, железом, бычьими тушами. Рявкают клаксонами-грушами первые отечественные грузовики — тупорылые АМО. Попадаются и легковые машины, но все иностранных марок: «мерседесы-бенцы», фордики, «бьюики». Сами мы легковых машин еще не производим. Ничего! Скоро построим множество заводов, преобразим страну, появятся и у нас хорошие советские машины! Ничего!..
Печатая шаг, размахивая руками, идет по улице рота. На красноармейцах зеленые гимнастерки, фуражки, яловые сапоги.
Провожаю молодежь взволнованным взглядом.
Помню, как в 1921 году на одесском параде, когда я готовился сдавать экзамены в инженерное училище, мы маршировали в… кальсонах и нательных рубашках. Ничего другого делать не оставалось. Приехав из разных частей, мы и одеты были по-разному — кто в гимнастерки, кто в бушлаты, кто просто в ситцевые рубахи. Лишь одно было на складе одинаковым — нательное белье. Постирали его, погладили, надели нижние рубашки навыпуск, перепоясав армейскими ремнями, и — сошло…
Скрылась рота. Прощай и ты, мое прошлое! Мне некогда думать о тебе.
Я любуюсь большим оживленным городом, позабыв о предстоящих делах.
Воробьи-разбойники, стайками налетая на свежие, еще дымящиеся кучки конского навоза, неутомимо прыгают по мостовой… Спешат прохожие, спешат извозчики, и даже трамваи. Я спохватываюсь и тоже тороплюсь…
— Кто такой Карбышев? — Сотрудник журнала «Война и техника», повторяя мой вопрос, удивленно округляет глаза. — Разве вы не знаете?
— Не знаю.
— Товарищ Карбышев — крупный военный специалист, — с подчеркнутым уважением поясняет сотрудник журнала. — Очень крупный. Начальник кафедры Военной академии имени Фрунзе. — И, помолчав, веско добавляет: — Участвовал в русско-японской войне, прошел империалистическую, дослужился до полковника в царской армии… Всю гражданскую войну, с первых дней, воевал против белогвардейцев… Очень, очень крупный специалист…
Вот, значит, кто рецензировал мою статью!
Признаться, я смущен. Может быть, моя статья показалась ему детским лепетом и ученый не разнес ее в пух и прах только из вежливости?
Возникает робкая мыслишка: «А не удрать ли, пока не поздно?»
Но уже поздно. Сотрудник редакции предупредительно встает, увидев входящего в комнату сухощавого человека лет сорока пяти. Тщательно причесанные редкие волосы его чуть тронуты сединой. С узкого лица строго смотрят серые, кажущиеся холодными глаза. В петлицах хорошо сшитой шинели два ромба.
— Карбышев, — крепко пожимая мою руку, говорит он. Садимся. Карбышев и сидя не теряет осанки. Чувствуется, что постоянная подтянутость привычна ему.
По просьбе Дмитрия Михайловича рассказываю об опытах массового подрыва рельсов поточным способом.
Этот способ вдвое сокращает расход взрывчатых веществ и почти в пять раз увеличивает производительность подрывных команд по сравнению со способом, описанным в Наставлении по подрывному делу.
Поточный способ подрыва — мое детище. Естественно, что я увлекаюсь и немного горячусь.
Карбышев слушает внимательно, не перебивая.
Умолкаю. Нетерпеливо жду его ответа.
Дмитрий Михайлович вскидывает брови.
— Все делали правильно, — говорит он. — Но ваш опыт подрыва, хотя и значителен, остается опытом мирного времени. А в мирное время допускается много условностей, которых не будет на войне. Следовательно, поправки придется вносить на ходу? Так?
— Мы стремились приблизиться к условиям военного времени…
— Понимаю. Но работали вы в основном с модельными шашками. Стало быть, каков будет эффект от массовых взрывов зарядов, от разлета осколков рельсов, вы сказать не можете. А знать это надо. Могу посоветовать лишь одно: дополните свои опыты, проводите тренировки и ночью, надежно обеспечив безопасность, взрывая боевые заряды. Если проверка подтвердит вашу правоту — можно будет рекомендовать поточный способ войскам. Но проверка должна быть тщательной!
Все это сказано суховато. Обращается ко мне Карбышев строго по-уставному.
— Вы еще не доделали статью? — неожиданно спрашивает он.
— Не успел…
Мой собеседник побарабанил пальцами по столу. Пальцы у него длинные, загорелые.
— Где вы воевали, товарищ Старинов? На Западном фронте не пришлось побывать?
— Нет, я был на юге.
— Крым?
— Да, и в Крыму.
Оказалось, Карбышев знает некоторых командиров, с которыми мне довелось служить, знает и те места, где проходила наша дивизия.
Разговор оживился. Дмитрий Михайлович поинтересовался, где я учился, спросил, как обстоит дело у меня с учебой теперь, есть ли в наших железнодорожных частях пособия, необходимые для красноармейцев.
Рабочий день в редакции давно закончился, а мы все говорили.
Наконец Дмитрий Михайлович встал.
— Желаю вам больших успехов. Верю, что вы их добьетесь. А статью доделайте. Бросать начатое дело не годится…
Теперь, много лет спустя, я понимаю, что Карбышев завел речь о гражданской войне нарочно, чтобы только приободрить меня. Но в тот далекий вечер нашей первой встречи я был счастлив, что со мной доверительно беседовал такой человек, что он не отмахнулся от моей работы, благословил на поиски.