Вот этот самый Клеоним?..
Душою храбр,
Зато не сын он вовсе своего отца.
Подкидыш он, и сам, попав в сражение,
Подкидывает щит свой обязательно.
Еще о чем меня спросила, слушайте!
Кто завладел в собрании трибуною?
Гипербол свил гнездо себе на месте том.
Но что с тобой? Зачем глядишь ты в сторону?
Да, отвернулась. Сердится на город ваш
За то, что проходимца вожаком избрал.
Мы от него откажемся. Но город наш
Сейчас остался без опеки, сир и гол,
И с горя проходимцем препоясался.
А городу какая ж в этом выгода?
В Совете нам полезен он.
Но как, скажи?
Да видишь, ламповщик он. До него в делах
Порой впотьмах блуждали мы и ощупью,
Сейчас же все при свете ламп решается.
Ого-го!
О чем сейчас велела мне спросить!
О чем?
О многом старом, что она оставила.
Во-первых, о Софокле. Как он здравствует?
Здоров. Но с ним творятся чудеса.
А что?
Да из Софокла вдруг он Симонидом стал.
Как, Симонидом?
Дряхлый, за наживою
Готов хоть на рогоже выйти в плаванье.
А жив Кратин мудрейший?
Умер он в тот год,
Как был набег спартанцев.
Умер как?
Да так!
Свалил удар. Разбилось сердце старое,
Когда с вином бочонок стали в щепы бить.
А сколько бедствий город испытал других!
Нет, никогда с тобой мы не расстанемся!
Так что же! В жены Жатву ты возьми себе,
На хуторе живи с ней, чтоб росли у вас,
Цвели и зрели гроздья виноградные!
Так подойди ж и дай поцеловать себя,
Красотка! Вредно, думаешь, Гермес-дружок,
Поспать мне будет с Жатвой после долгих лет?
Нет, коль запьешь настойкою полынною.[24]
Возьми с собой и Ярмарку. И отведи
Ее в Совет. Там место ей законное!
Совет, блаженство ждет тебя с женой такой!
Какая будет выпивка трехдневная!
А угощенье: суп, кишки вареные!
Гермес дражайший, будь здоров!
И ты прощай!
Дружок, будь весел и не забывай меня!
Эй, жук! Сюда! Пора лететь домой, домой!
Нигде жука не видно.
А куда ушел?
Впряженный в колесницу Зевса, молнии
Влачит.
Бедняга! Чем же он прокормится?
Сыт будет Ганимедовой амвросией.[25]
А как мне вниз спуститься?
Не робей! Вот здесь
Сойдешь, с самой богиней вместе.
Милые!
Сюда за мной скорей идите. Многие
Вас ждут, желанья сладостного полные.
Тригей вместе с Жатвой и Ярмаркой спускается вниз и покидает орхестру.
Хор остается один.
ПАРАБАСА
Так иди же с весельем на радость! А мы отдадим на хранение слугам
Нашу утварь, кирки и веревки. Народ непутевый толпится у сцены.
Здесь воришек не счесть. Так и шарят они, что стащить бы и чем поживиться.
В оба глаза добро караульте! А мы обратимся к собравшимся с речью,
Скажем зрителям все, что пришло нам на ум, и пройдемся дорогами мыслей.
Надзирателям палками следует бить комедийных поэтов, что смеют,
Выходя, пред театром себя восхвалять в анапестах и хвастать бесстыдно.
Но когда справедливо, о Зевсова дочь, превосходного славить поэта,
Кто соперников всех в комедийной игре одолел, став любимцем народа,
То тогда наш учитель считает, что он и хвалы и награды достоин.
Из поэтов один он противников всех уничтожил, кропателей, жалких,
Кто над рубищем грязным смеяться привык, кто со вшами отважно воюет,
И с разинутой пастью Гераклов прогнал, вечно жрущих и вечно голодных.
Он с бесчестием выкинул их, от беды он избавил рабов горемычных,
Суетящихся, строящих плутни везде, а в конце избиваемых палкой,
Выходящих обычно из дома в слезах и затем только автору нужных,
Чтобы раб-сотоварищ их мог поддразнить, над побоями зло насмехаясь:
«Ах, бедняк, это кто ж изукрасил тебя? Или с тылу с великою ратью
На тебя навалилась трехвостка? Иль ты к лесорубам попал в переделку?»
Наш поэт устранил эту грубую брань, шутовство балаганное это,
И большое искусство он создал для нас и высокую башню построил
Из возвышенных мыслей, из важных речей, из тончайших, не рыночных, шуток.
Не на мелкую сошку, ничтожных людей, ополчился поэт, не на женщин,
Но с Геракловым мужеством в гневной душе он восстал на великих и сильных
Он прошел через страшный кожевенный смрад, через злости вонючей угрозу.
Да, без трепета с первых шагов поднялся он на чудище с пастью зубастой,
Чьи глаза, как у Кинны распутной, огнем, словно плошки, свирепо горели,
А вокруг головы его лижущих сто языков, сто льстецов извивались.
Его голос ревет, как в горах водопад, громыхающий, гибель несущий,
Он вонюч, словно морж, он задаст, как верблюд, как немытая Ламия, грязен.
Я взглянул на него, не дрожа, не страшась, я вступил с ним в смертельную битву.
Ради вас, ради всех островов я в борьбу с ним вступил. И за это сегодня
Вы должны благодарностью мне заплатить и старинную дружбу припомнить.
Я и в прежние годы, в счастливые дни, никогда по палестрам не шлялся,
Соблазняя красивеньких мальчиков. Нет, я домой убежать торопился.
Огорчал вас немного, и много смешил, и всегда надлежащее делал.
Потому-то должны вы друзьями мне быть,
Старики, и мужчины, и мальчики все,
А вдвойне и особо плешивых прошу
Посодействовать мне и в победе помочь.
А когда победить мне удастся сейчас,
На пирах, на попойках кричать будут все:
«Дать плешивому это, плешивому то,
И сластей и орехов! Не жаль ничего
Для того, кто хоть лысиной равен ему,
Благороднейшему из поэтов!»
Ода
Муза, забудь про войну,
К дружку своему подойди,
Пропляши со мною!
Свадьбы бессмертных, героев пиры,
Игры блаженных прославь!
Это удел твой, Муза.
Если ж попросит тебя Каркин
С его сыновьями сплясать,
Не поддавайся, не верь,
Льстивой не слушай просьбы!
Все они — помни твердо
Пигалицы, плясуны-головастики,
Карлики, козий помет, мастера на дурацкие штуки.
Сам их родитель признался, что вечером
Драму, рожденную в муках,
Утащила кошка.