ектуальной преемственности.
Консерватизм в своей радикальной форме проявляет себя как живой и востребованный стиль, когда общество вступает в период кризиса. Кризис может быть растянут во времени, проходить через разные фазы, но реакция элит на него заставляет обращаться к фигурам консервативного стиля, чтобы выстраивать новые социальные коалиции и способы политического управления в период, когда старые уже не работают.
В своей известной статье «Большое шоу правого поворота» (1979) британский марксистский мыслитель Стюарт Холл представил анализ восходящего тэтчеризма, как такой новой социальной коалиции, созданной консерваторами в момент кризиса модели «социального государства». Консервативный поворот для Холла – это новая практика гегемонии элит в период кризиса, когда они больше не могут управлять по-старому. Холл показывает, как внедрение новой экономической политики дерегуляции и приватизации в Великобритании опиралось на перформативный динамичный консервативный дискурс, сочетавший крайний индивидуализм с апологией семейных ценностей и возрождения внешнеполитического могущества.
Возвращаясь к определению «стиля мысли», данному Мангеймом, важно помнить, что его проявление в новых исторических эпохах никогда не исчерпывается простым повторением идей и образов прошлого. Подобно стилю в искусстве, стиль мысли находится в постоянном развитии, добавляя к своим первоначальным элементам новые черты. Такое качество стиля, в первую очередь, характерно именно для консерватизма – как течения, органически не связанного ни с одной социальной группой, а потому способного к постоянным модификациям в связи с меняющимися обстоятельствами. Иными словами – для того, чтобы быть консерватором, нет никакой необходимости иметь под ногами твёрдую почву в виде традиций и связей, унаследованных от прошлого. Наоборот, консерватизм всегда открыт к изменениям и включением в свой арсенал прежде не характерных для него идей.
Союз консерватизма и неолиберальной апологии «свободного рынка», впервые возникший в США и Великобритании на рубеже 1960–70-х гг., к 2000-м гг. распространился во всём мире, обретая, тем не менее, в каждых конкретных национальных условиях особые черты, связанные и с наличным балансом социальных сил и особенностями интеллектуальной традиции. В эту тенденцию вписывается и сегодняшний консервативный поворот в России, который стал результатом сложения обстоятельств экономического кризиса, генеалогии политической элиты (оформившейся в процессе приватизации и рыночных реформ 1990-х гг.) и актуализации богатого наследия русской консервативной мысли двух последних столетий.
Российский поворот
Начало консервативного поворота в России принято связывать с ситуацией политического кризиса, сопровождавшей избрание Путина на третий президентский срок в марте 2012 года. Если на протяжении 2000-х годов российский режим предпочитал публично обозначать себя как технократический, завершающий «нормализацию» общества после социальных катаклизмов и политики «шоковой терапии» первого постсоветского десятилетия, то к началу 2010-х годов он был поставлен перед необходимостью найти новое идеологическое обоснование собственной легитимности. После «болотных» протестов позиция Путина уже не могла быть обозначена через фигуру деполитизированного консенсуса, а его политический режим – как форма затянувшегося транзита к глобальной капиталистической «нормальности», в которой рыночная конкуренция в экономической сфере органически предполагает демократическую конкуренцию в сфере политики. Необходимо было найти новый политический язык, при помощи которого дальнейшее сохранение режима предполагало бы иные практики гегемонии.
В феврале 2012 года, накануне выборов, Путин выступил на 200-тысячном митинге в Лужниках. Его обращение опиралось на логику конфронтации меньшинства, атакующего исторические основы российского государства, и «молчащего большинства», заинтересованного в стабильности, преемственности власти и уважении к традициям. Кульминацией путинской речи стали строки из лермонтовского «Бородина», обозначившие линию извечного противостояния с Западом, целью которого во все времена являлось уничтожение национальной независимости[3]. Получалось, что подлинным источником протестов становились не внутренние противоречия, но внешняя злая воля, сознательными или бессознательными агентами которой выступают оппозицио неры. Конфронтация, таким образом, становилась не политической, а исторической и культурной. Показательно, что в момент произнесения этой речи, принципиальной для понимания российского консервативного поворота, была развёрнута агрессивная кампания против Pussy Riot, за неделю до этого осуществивших свой известный перформанс в Храме Христа Спасителя.
Теперь поддержка Путина на выборах определялась не только политическими аргументами (главным из которых был страх дестабилизации), но верностью народа самому себе, основополагающим ценностям (православию и авторитету государства), без которых было бы невозможно сохранение России в прошлом. Таким образом, уже в начале третьего срока Путина вопросы культуры, истории и морали были обозначены как эссенция политики – её подлинное, более глубокое содержание.
В 2014 году, после присоединения Крыма и вступления в политическую конфронтацию с Западом, открывается новый этап российского консервативного поворота. События на Украине с самого начала были обозначены не только как внешнеполитический вызов, но и как прямая угроза внутренней стабильности. Согласно официально принятой антиреволюционной конспирологии, опасность regime change была связана с импортом «ложных ценностей», разрушающих единство государства и общества. Противостоять этой скрытой внешней агрессии может лишь морально здоровая нация, в которой произвольность индивидуальных или групповых интересов преодолевается через общность объединяющих принципов. Сплочение перед лицом угрозы, утверждаемое через мораль и культуру, стало главным оправданием сокращения социальных расходов и политики «строгой экономии».
Российский консервативный поворот неразрывно связан с углубляющимся кризисом политической и экономической модели постсоветского капитализма. Его риторика, вызывающая постоянные насмешки и обвинения в архаике со стороны либеральной оппозиции, тем не менее доказала свою действенность на протяжении по крайней мере прошедших семи лет. Фигура консервативного «молчащего большинства», поддерживающего правительство как единственного настоящего защитника суверенитета и «традиционных ценностей», опиралась не только на агрессивную официальную пропаганду, но умело использовала разрозненные элементы консервативного стиля мышления, распространённые в различных этажах российского общества. Несмотря на то, что пик патриотического «крымского консенсуса» уже миновал и доверие к консервативной риторике очевидно падает, модель путинского «консервативного поворота» продолжает демонстрировать относительную жизнеспособность. Именно поэтому его критика должна опираться на глубокое понимание консервативного «стиля мышления» и его социальных оснований.
Почему консерватизм остаётся таким важным элементом идеологической гегемонии элит? Как он становится общим «здравым смыслом» правящих и управляемых? Уместно ли говорить о современной путинской России как об одном из вариантов глобального «консервативного поворота» и что можно ему противопоставить? Вряд ли этот небольшой сборник эссе сможет исчерпывающе ответить на эти большие и важные вопросы. Тем не менее, хочется надеяться, что уже сама попытка их обозначить будет способствовать расширению и усложнению разговора о консерватизме, который в нашем контексте давно сводится к унылому формату вечного спора либералов и охранителей о судьбах России. Глава I. Сумерки просвещения Об идиотах, консерватизме и Просвещении
Когда-то немецкий социалист Август Бебель назвал антисемитизм «социализмом дураков». Имелось в виду, что дурак из низших классов, возмущённый существующим порядком вещей, вместо того, чтобы обнаружить подлинные причины своего недовольства, скрытые в капиталистическом способе производства, находит лёгкую и ложную мишень. Результат неверного решения дурака может оказаться катастрофическим: вместо того, влиться в ряды социалистов, он становится их самым яростным и опасным противником. «Социалистическая глупость» не заслуживает ни снисхождения, ни понимания – более того, она становится страшным оружием в руках элит, которые всегда достаточно умны, чтобы воспользоваться им по назначению.
Тип этой связи глупости низов и хитроумия верхов, конечно, нельзя полностью отождествлять с массовыми фашистскими движениями, которые были экстремальным явлением и принадлежали к определённой исторической эпохе. Скорее, речь идёт о гораздо более сложно устроенном, многоликом и обладающем огромной силой приспособления к новым обстоятельствам консервативном духе. Или ещё точнее – стиле мышления, связывающем верхи и низы, который снова обнаруживает себя сегодня в электоральных прорывах вроде предвыборной кампании Трампа, правых сторонников Brexit, европейских партий вроде «Национального фронта» Марин Ле Пен и т. д.
Общим местом стало говорить о том, что их поддержка является проявлением протеста, за иррациональным выражением которого проницательные наблюдатели всегда готовы увидеть скрытые рациональные причины: крах социального государства, недоверие истеблишменту или последствия политики «строгой экономии». Однако прямое указание на эти причины со стороны радикальных левых чаще не вызывает эмоций, в то время как предполагаемое отражение этих причин в кривом зеркале консервативной риторики сопровождается оглушительным успехом.
Этот протест выражается через меланхолическое стремление возвратить нечто утраченное, обрести через свой рассерженный выбор нечто «back» и «again». Глобальной партии этого «идиотизма» (то есть политического невежества и гражданской несостоятельности) сегодня противостоит позиция Просвещения, в которой сливается политический мейнстрим, медиа, и большая часть леволиберальной публики, выбираю щей «меньшее зло». Консервативная, реакционная волна является злом однозначно бо́льшим, так как она ведёт наступление на уровне смыслов и ценностей: изоляционизм вместо открытости, расизм и сексизм вместо терпимости и уважения, грубость и авторитаризм вместо плюрализма и культуры диалога. Правильный выбор в каждой из этих оппозиций, казалось бы, очевиден каждому, кто не является полным идиотом. Но количество непросвещённых, грубых и иррациональных растёт, а их лидеры одерживают победу за победой – как будто они знают об этом обществе и его будущем нечто, недоступное просвещённой позиции.