Сам дом состоит как бы из двух частей — узкого основания и широкой «шляпки», походя на чудовищный гриб. Цвету него сизо-синий, но материал, несомненно, бетон. И таких домов там было четыре или пять — обнесенных уже разваливающимся заборчиком. В радиусе добрых пяти километров от Башен никто не жил, все дома были заброшены. Но казались они вполне обычными, по крайней мере, на первый взгляд.
И вот мой автобус останавливается и открывает двери прямо напротив Башен. Все пассажиры чинно поднялись и гуськом вышли в заднюю дверь.
Автобус тут же поехал, но я успела увидеть, что они такой же ровной цепочкой пошли к Башням и, кажется, зашли в подъезд одной из них. Мертвяки, поняла я.
Это было здешней легендой — некие люди, которые строили эти дома для какой-то военной конторы, когда случился Катаклизм.
Катаклизмом в истории Города называлось некое странное событие, после которого он из обычной Москвы превратился в Город — место очень похожее на Москву по многим деталям: названиям и местоположению улиц и даже целых кварталов, отдельным пейзажам и частям метро. Но место, полное самых невероятных странностей и приключений, гораздо более фантастическое, чем любой роман этого жанра. Самым страшным в нем были не грузовики-убийцы, не безумное метро или мертвяки — а именно похожесть. Разум отказывался ожидать подвоха по каждому поводу. Но здесь все было не так. Самим жителям, правда, казалось, что все нормально. Думаю, в нашей Москве им было бы не менее странно.
Автобус довез меня до моей остановки без каких-либо проблем. Это меня насторожило — здесь была некая величина неприятностей в час на одного негорожанина. И если мне уже час везло, то должно было случиться что-то особо подлое. Солнце уже клонилось к закату. Закатом здесь служила вереница гигантских дымящих труб. Я пошла в направлении своей пятиэтажки. Почему-то на улице не было ни души, хотя на часах было без пяти восемь. Поняв, что сегодня четверг, я осознала, что вляпалась в самую большую неприятность, какую только можно вообразить. Я на ходу вытащила из рюкзака нож и стала внимательно оглядываться. Потому что где-то притаился Четверговый Маньяк.
Четверговый Маньяк был бичом этого района. Он приходил каждый четверг в восемь вечера, убивал одного или двух — чаще детей и женщин — и исчезал бесследно. Никто из его жертв не выжил, поэтому никто не знал, на что он похож и как его искать. А я почему-то знала, что сегодня он пришел за моей матерью и маленькой сестрой. Стоп! Откуда это у меня сестра? Но... ладно, если на этот раз у меня в Городе есть сестра — я должна постараться ее спасти!
Послышался пронзительный детский крик. Откуда-то из двора... И тут я вошла в определенное состояние, назовем его разнос — это слово я вычитала в книге Хайнлайна. В разносе я могла не бояться многого, чего всегда боялась, могла пытаться убить кого угодно, если он угрожал кому-то, важному для меня.
Вообще могла быть настоящим героем.
Я побежала на крик. Увы, поздно — малыш лет пяти лежал около качелей с перерезанным горлом. Сзади что-то стукнуло — я мигом обернулась и успела заметить спину в кожаной куртке и прядь темно-пепельных волос. Чем-то невозможно мерзким веяло от этой фигуры, и я поняла — это он. Маньяк. И этот гад входил в мой подъезд! Я побежала следом, хотя остатки разума вопили о том, чтобы спрятаться подальше. Он легко перепрыгивал через три ступеньки — а вот я пару раз растянулась на лестнице и больно подвернула ногу. Визг открываемой двери, женский крик — о, слишком знакомый голос... Я влетела в дверь как раз вовремя, чтобы увидеть, как маньяк заносит огромный мясницкий нож над моей матерью, остолбенело глядящей на него.
Все дальнейшее произошло в несколько секунд.
Я швырнула в него часы с тумбы — здоровенные такие деревянные часы. Я попала ему не в голову, как хотела, но чуть пониже шеи. Он обернулся — у него было ужасное лицо. То есть самое обыкновенное мужское — но почему-то делалось жутко. И тогда я бросилась на него с ножом. Я даже попала — в живот, кажется, только он был здоровенный мужик выше меня на голову. И я его не только не убила сразу, но он даже не выпустил нож. Второй раз я ударила в руку, увернулась от его замаха, размахнулась еще — и он попал мне вскользь по руке.
Сразу стало горячо, выступила кровь. Я пнула его ногой в колено, коленом в пах, свободной рукой схватила за футболку — под отчаянный крик матери. Краем глаза увидела новоявленную сестру — маленькую девочку лет шести или семи, круглыми голубыми глазами взирающую на наш мордобой.
Маньяк ее тоже увидел. И, извернувшись в небывалом прыжке — а попутно получив от меня лезвием по спине — увы, только порез, — схватил ее.
А вот откуда у меня в руке оказался пистолет — я не знаю. Но он был. И я его умело навела на маньяка.
— Ну-ка отпусти ее, гад! — завизжала я. — Отпусти, а то прикончу!
Этот урод улыбнулся — все зубы были гнилыми и черными.
— А как же... Отпускаю... — И провел ножом по детскому горлу. Тишина была хуже крика, но девочка была жива. Я передернула затвор. Маньяк, кажется, поверил, что я не шучу — какие там шутки, я три года стрельбой в реальной жизни занимаюсь! — и вздрогнул.
— Отпускай, или стреляю!
Он нехотя толкнул ее в сторону и двинулся на меня. Я нажала на курок несколько раз подряд — только вот пистолет был не заряжен. А жаль... такой хороший «макаров». Я швырнула его в лицо маньяку и поднырнула под его руку в дверной проем.
— А ну попробуй возьми меня, гад!
И почему-то он купился на эту дешевую подначку... Ничего я не понимаю в маньяках — на кой ему нужна я, если есть две более безобидные жертвы? Но он ломанулся за мной — и теперь мы бежали вниз по лестнице, он за мной, я — от него. Это входило в мои планы — увести его подальше от моей семьи. А там — разберемся... Как это там в песне: «Подальше от города смерть унесем, пускай мы погибнем, но город спасем!» Вот только что мне этот Город?
Во дворе я споткнулась, в который уже раз, и упала. Зато для разнообразия прямо на кирпич. Кто-то продолжал недобро следить за моими несчастьями. Увернувшись от удара, я сделала какое-то каратистское непотребство — ударила его ногой в грудь из положения лежа, перевернулась, вскочила и ударила еще раз другой ногой. И тут я почувствовала, что в разносе мне осталось пребывать от силы минуту. А потом я буду беспомощной трусливой девочкой, ни разу не сумевшей отжаться больше пяти раз.
Я ударила его ножом в плечо, он схватил меня за щиколотку и притянул к себе. Я, кажется, начала его бить куда попало, и тут он ударил меня рукой в подбородок снизу. Я почувствовала, что теряю сознание и падаю в муторную темноту...
В муторной темноте были сильные и ласковые мужские руки.
Я очнулась уже в квартире, полулежа в кресле. Те самые руки — нет, это был не бред — умело оттирали с меня полотенцем кровь. Еще бы не умело, если это были руки врача. Руки того самого человека, к которому я ехала.
— А... а где маньяк?
4
— Какой еще маньяк, Тэри? Ты где шлялся? — Я лежу на полу, шея затекла в неудобной позе, а на бедро кто-то опирается острым локтем, попадая ровно в нервный узел. Ваниль, розовое масло, мускус. Тяжелый, липкий запах, мне он всегда кажется грязным и приторным. Альдо. С трудом разлепляю веки и вижу перед собой его физиономию. Черты лица рокового героя японской мультипликации — огромные темно-синие глаза, тонкий короткий нос, узкий подбородок. Длинные белые волосы расчесаны на пробор и падают на плечи. Он бесцеремонно улегся мне на ноги и с интересом пялится в лицо.
Глаза у Альдо тусклые, каменно-непрозрачные. Два здоровенных сапфира мутной воды. Ловлю его взгляд. На темной радужке зрачков почти незаметно, и кажется, что он слеп. Пытаюсь ввинтиться в едва уловимые черные пятнышки, но натыкаюсь на пуленепробиваемое стекло. Кто его знает, что у него на уме. И есть ли там вообще ум.
Альдо не любит, когда ему пристально смотрят в глаза. Он отводит взгляд и, облизывая губы, проводит рукой по моему бедру. Нормальный способ прекратить не нравящуюся ему ситуацию или перевести не устраивающий его разговор на другую тему. Я резко сажусь и толкаю его в плечо.
— Отвали, малыш. Где Кира?
— А? Предпочитаешь тенников? А как насчет втроем?
Я пропускаю мимо ушей давно знакомую мне клоунаду. Встаю, чувствуя себя как-то неловко и неуютно. Словно бы со зрением у меня не в порядке — предметы кажутся маленькими, пропорции — искаженными. От этого кружится голова. Альдо сидя наблюдает, как я, пошатываясь, протираю глаза, и улыбается.
Комната выглядит странно, точнее — почти никак. Словно операционная или еще не обжитое помещение. Кафельный пол — крупные белые плиты, белое же покрытие стен, довольно странное: металлические пластины, выкрашенные эмалью, состыкованы между собой, как доска-вагонка. Ими же покрыт потолок. И в довершение всего — десяток здоровенных ламп дневного света. Единственная дверь и ни одного окна. Запах дополняет картину — карболка, озон. Кого оперировать будем, мысленно интересуюсь я у наших апартаментов. Ответа, разумеется, нет.
В этом царстве белого света и прямых углов находиться совершенно невозможно, и, прищурившись, я иду к двери. Ручки нет, открывается она внутрь. Пытаюсь поддеть дверь пальцами — без толку. Нет и замочной скважины. Стучу костяшками пальцев — металл. Едва ли мне удастся ее выбить.
— Заперто, — кокетливо говорит Альдо из-за моей спины. — Волшебное слово надо знать.
Я оборачиваюсь и понимаю причину странностей со зрением. У предметов вовсе не поменялись пропорции — просто я выше, чем привык. Долговязый Альдо мне сейчас ровно по плечо — я смотрю сверху вниз на его пробор.
— Ну так скажи.
Альдо смотрит на меня своими пустыми синими ледышками, обрамленными длинными ресницами, опять облизывает губы. Комедию «я вас всех так хочу» я наблюдал две или три сотни раз. Не знай я точно, что ничего, кроме эпатажа, за этим не стоит, я мог бы переступить через свои предпочтения и устроить ему маленькую Варфоломеевскую ночь. Чтоб неповадно было. Но это общеизвестный факт — Альдо кажется остроумным и изящным приставать ко всем подряд. Особенно ко мне или Лаану, заранее зная, что ничем страшным для него это не обернется.