Единственное исключение составляла служительница. У нее одной наблюдались четко выраженные личностные черты характера, твердое понимание своей значимости и ответственности за решения и требования к другим. Но даже при всем при этом ее сущность отличалась от сущности его матери или Ингельд, не говоря уже о своенравной Мерлью. Создавалось впечатление, что часть этой женщины сохраняет как бы прозрачность, не затуманена чересчур глубокими мыслями, желанием разобраться в себе.
Один из моряков, зычно гикнув, указал рукой через правый борт. Найл, вскочив, до рези в глазах всмотрелся в безмятежный морской простор. Вдали, в голубоватой дымке, виднелись две другие ладьи – единственное, чего недоставало юноше для его нехитрого счастья.
Берег был уже недалеко, и можно было различить скалистую береговую линию, отороченную острыми пиками изъеденных неотступным морем утесов, и сползающие к морю зеленые поля. Ровно, спокойно дышащий ветер плавно подносил к суше, словно извиняясь за проявленную в море бестактность. Когда подошли ближе, завиднелись деревья и желтый утесник. Мимо с жужжанием пронеслась крупная пчела. Но вместе с тем ни следа людского обитания.
Гребцы налегали на весла под ритмичное постукивание служительницы. Примерно пару миль ладья шла вдоль берега на запад. И вот, когда обогнули мыс, взору открылось первое творение человеческих рук – белокаменная гавань, нестерпимо яркая на солнечном свету. Ветер утих, сильнее стала чувствоваться жара. Мимо проплыл скалистый островок с обломком башни, высоченные гранитные блоки в беспорядке валялись вокруг фундамента.
Сама гавань по своей внушительности уступала разве что цитадели на плато. В море вдавалась огромная, толщиной в десяток метров, плавно изогнутая стена. Тщательно пригнанные друг к другу камни мола, диковинные деревянные приспособления, вздымающиеся к небу на дальнем конце причала, сонм пришвартованных к причалам судов… Найл опять проникся волнением: обыкновенные люди, подобные ему, воздвигли грандиозное сооружение. Только вблизи становилось заметно, что все это уже изрядно тронуто налетом времени и успело наполовину прийти в негодность. Войдя в гавань, гребцы подняли весла, и ладья теперь скользила по водной глади за счет набранной скорости. Стоявший на причале человек бросил один за другим канаты (толстенные, Найл таких не встречал), их прицепили к барабанам на носу и корме. Спустили сходни. Первой надо было пройти служительнице. Сойдя, она опустилась на колени и почтительно склонила голову, ожидая, когда спустятся на берег пауки. Рабочие на причале приняли ту же позу, выражая повиновение и почтительность. В этом положении они оставались до тех пор, пока насекомые не прошествовали мимо.
Один из моряков, тронув Найла за локоть, указал, чтобы тот шел следом. Найл считал, что его поведут под конвоем, как пленника, и удивился, поняв, что ему дают идти свободно. Более того, он оторопел от неожиданности: когда спускался по сходням, моряки застыли навытяжку. Служительница властно вытянула руку, веля ему остановиться.
– Как твое имя? – спросила она, впервые обращаясь непосредственно к нему.
– Найл.
– Добрый знак.
–..? – не понял Найл.
– Ты вызвал благосклонность хозяев. Нет большей удачи.
Взяв его за руку, женщина пошла вдоль причала. Где бы они ни проходили, всюду рабочие спешили встать навытяжку. Эти, бросалось в глаза, были еще выше и мощнее, чем моряки. Найл никогда еще не видел таких мускулов.
– Куда мы? – спросил он негромко. Он не удивился бы, пропусти женщина его слова вообще мимо ушей, настолько деловито-озабоченный был у нее вид. Но она, судя по всему, считала его вправе задавать вопросы.
– К начальнику порта.
Она указала на приземистое здание из серого камня в конце. Как и сам причал, здание имело донельзя запущенный вид, окна даже были замурованы кирпичами. Служительница постучала в дверь. Через секунду ее отворил бурый бойцовый паук. Открыл и посторонился, давая дорогу. После яркого дневного света Найлу потребовалось несколько минут, чтобы привыкнуть к темноте. Он находился в большом и, судя по всему, пустом помещении, сыром и затхлом. Скупой свет сочился лишь узенькими спицами через трещины в крыше. Недоглядев, юноша едва не натолкнулся на большого бурого «бойца». Дальние углы помещения в нескольких метрах от входа были затянуты паутиной. В центре ее, цепко глядя на вошедших, гнездился черный паук-смертоносец. Размером он был помельче своих бойцовых сородичей, а глянцевитое брюхо, наоборот, объемистей и круглее. Ободом описывали голову круглые, как бусы, глаза. Глаза эти, а также сложенные ядовитые клыки придавали мохнатому то самое непроницаемое зловещее выражение, как у того, которого прибил Найл.
Сердце похолодело от мгновенного приступа безотчетного страха, что, безусловно, не укрылось от паука. Найл почувствовал, как его пронизывает чужая воля – не так неуклюже, как у бойцовых пауков, а с ядовитой скрытностью, выдающей недюжинный ум. Набухал ужас, ведь паук, читающий мысли, может выявить, что это он убил его восьмилапого собрата.
Найл непроизвольно очистил ум от мыслей, сделав его пассивным. Смертоносец пытался вживиться Найлу в мозг точно так же, как сам парень когда-то вживлялся в мозг шатровика. О противодействии не могло быть и речи, юноша лишь пытался как можно точнее воспроизвести мыслительную вибрацию шатровика. И перевоплотился в него так же непроизвольно, как меняет окраску хамелеон.
У смертоносца это вызывало недоумение. Вибрацию он уяснил лишь наполовину, но и ее счел странной и несообразной. Он перекинулся импульсом-замечанием с бойцовым пауком; просто сигнал, такой же доступный для понимания, как человеческая мимика.
«Сдается мне, это идиот». Ответный импульс – не вполне уверенное согласие вроде: «Боюсь, что да».
Имей этот обмен словесное обличье, Найл выдал бы себя сугубо человеческими переживаниями. Бойцовые пауки знали о юноше правду. Во время шторма, когда было не до игры в прятки, он контактировал с их умами напрямую, так что сейчас не стоило притворяться дураком: они бы враз могли его раскусить. Но «боец» и смертоносец перекинулись сейчас меж собой сигналами так быстро, что Найл не успел и испугаться; даже облегчение не успел испытать от того, что бурый не выдал.
Смертоносец переключился на служительницу, отдав ей короткое мысленное распоряжение: «Увести». Через несколько секунд Найл уже снова стоял под ослепительными лучами солнца, с трудом веря, что опасность миновала. Его обеспокоенный вид не укрылся от служительницы.
– Что, боязно было?
– Боязно, а как же, – кивнул Найл.
В глазах женщины мелькнуло сочувствие.
– Ты их не бойся. Со своими слугами они обращаются по-доброму.
Найлу хотелось о многом расспросить, но женщина его перебила:
– Мне надо доложиться начальству. А ты пока иди дожидайся своих.
Найл побрел назад к месту швартовки. Моряки уже все успели высадиться, ладья была пуста. Ни у кого здесь Найл, судя по всему, не вызывал любопытства. Он спросил у одного из портовых рабочих, когда, по его мнению, подойдут те два судна. Тот пожал плечами: «Скоро, наверное». Найл отправился обратно вдоль причала. Напоминающее башню деревянное приспособление сейчас, похоже, работало, и парню стало любопытно посмотреть, для чего оно предназначено.
Сооружение находилось во внутренней части гавани, где стояло под разгрузкой судно. У него было плоское днище, пошире, чем у ладьи, на которой приплыл Найл. Внутренность судна разделялась переборками, чтобы груз во время шторма не мотало по палубе. Там было полно тюков из грубой коричневой ткани. Колесо в нижней части деревянного приспособления позволяло заводить верхнюю его часть над палубой, и тогда сверху плавно опускалась подвешенная на веревках деревянная платформа. Когда тюков укладывалось на платформу достаточно, та снова поднималась и перекочевывала на причал, где груз перегружали на подводы. Найлу все это казалось чудом техники, и он зачарованно наблюдал за работой устройства.
Его также заинтриговал человек, наблюдавший за разгрузкой. Ростом он был гораздо ниже, чем окружающие его здоровяки грузчики, – едва ли не ниже, чем сам Найл. Одет он был в видавшую виды тунику и забавного покроя головной убор с козырьком, защищающим глаза от солнца. Он выкрикивал команду бойким, резким голосом со странным, малопонятным Найлу акцентом.
Человек явно не принадлежал к числу портовиков, не был он, похоже, и моряком. Найл лениво подключился к уму крепыша и тотчас убедился в правоте своей догадки. Его мыслительные вибрации были подвижные и активные, совершенно не похожие на невнятные, сонные, как у муравьев, сигналы моряков и портовых рабочих.
Когда он попытался вживиться глубже, человек, нервно ерзнув, обернулся, почувствовав, что кто-то без спроса лезет в рассудок, – реакция точно такая же, как в свое время у родных Найла. Секунду спустя его взгляд упал на юношу. Человек, казалось, вот-вот что-то скажет, но тут на него, чуть не опрокинув, натолкнулся грузчик с тюком на холке, и крепыш рассерженно гаркнул:
– Гляди, куда прешь, безмозглый!
Однако минут через десять, когда лег в штабель последний тюк, человек поднялся-таки по трапу и подошел прямиком к Найлу. Найл, сидя на якорном вороте, с деланым простодушием возвел на подошедшего глаза. Лицо человека было острым, продолговатым, с крупным носом-клювом, на голове большие залысины. Опустив руку Найлу на плечо, он посмотрел ему глубоко в глаза, скорчив при этом зверскую мину, и спросил:
– И чего это ты тут вытворяешь?
– Мне, боюсь, и самому невдомек, – невинно отозвался Найл.
– Не придуривайся. Все тебе вдомек. – Крепыш опустился на лежащий поблизости тюк, затем спросил более дружелюбным тоном: – Откуда, парень?
– Из большой пустыни. – Найл показал вдаль пальцем.
Крепыш присвистнул.
– А-а, так ты, получается, житель песков у нас?
– Как тебя звать? – поинтересовался Найл.
– Билл.
– Имя какое-то странное.
– Кому как. Для мест, откуда я родом, это совсем неплохое имечко. А тебя как?