Свернули в скудно освещенный коридор, деревянный пол которого скрипел и зловеще прогибался под ногами. Открыв дверь, стражница подозвала Сайрис:
– Останешься здесь. Когда понадобится, позовут.
Комната была пустой, если не считать лежака да деревянного табурета.
– Спасибо, – произнесла Сайрис (губы сразу побледнели).
Стражница, громко громыхнув за матерью дверью, вогнала на место засов.
Через две двери отыскалось место и для Вайга. Стражница молча указала: входи. Скрежетнул засов.
Найла отвели в самый конец коридора. Дверь была уже открыта. Стражница жестом велела заходить.
– Мы узники? – спросил юноша.
– Рот будешь раскрывать, когда о чем-то спросят.
Стражница отступила в сторону, словно боясь оскверниться от прикосновения с входящим. Дверь гулко захлопнулась, лязгнул засов. Слышно было, как удаляется, поскрипывая половицами, стражница.
Свет в комнате был такой ущербный, что прошло некоторое время, прежде чем Найл сумел разглядеть, что единственное ее убранство составляют несколько подушек, разбросанных по полу. Пахло застоявшейся пылью и сырым тленом. Свет проникал единственно через высоко расположенное окно, заросшее грязью.
Нагнувшись, он подобрал подушку. Она была подмокшей и пахла плесенью. Юношей вдруг овладело необоримое желание рухнуть на пол и разрыдаться. С того самого момента, как он наткнулся на разбухший труп отца, в душе гнездилось безутешное горе. Теперь оно рвалось наружу – властно, яростно, безудержно. Тем не менее в душе оставалось еще что-то от гордости и достоинства, они мало-мальски сдерживали, не давая сдаться окончательно. Опустившись в углу на подмокшую подушку, Найл уткнулся лбом в колени. Никогда еще не ощущал он себя таким одиноким и покинутым, как в эти минуты.
Судя по всему, достоверным объяснением можно считать одно: каким-то образом они проведали, что это он виновен в гибели смертоносца. Если так, то впереди только одно: казнь всех троих прилюдно… Как скрежет зубовный, была мысль, что отвечать за содеянное вместе с ним будут ни в чем не повинные мать и брат.
Но как могли они проведать его тайну? Единственное, что напрашивалось: выдала раздвижная металлическая трубка. Он тогда тщательно ее вытер, чтоб убрать малейшие следы паучьей крови. Но все равно ведь могли учуять так или иначе. Найл проклинал себя за непростительную глупость: надо же, притащить трубку с собой! Нет чтобы оставить ее в пещере!
Тут юноша настороженно вскинул голову и с внимательным напряжением вгляделся в дверь: впечатление такое, будто за ним подсматривают. Но доски, похоже, пригнаны плотно, хоть тараном молоти. Изучив дверь более пристально, Найл убедился, что нет в ней ни трещины, ни дырки от сучка, откуда можно вести наблюдение. Видно, нервы разболтались. Найл снова сел. Однако любопытно: едва он застывал со смеженными веками, уткнувшись лбом в колени, как возникало неловкое чувство, что за ним наблюдают, – из раза в раз, из раза в раз. А как опирался затылком о стену и смотрел прямо перед собой на дверь, так снова вроде спокойно.
Время замедлило бег. Ум подернулся дремотной ряской. Глаза то и дело смыкались сами собой, и Найл крупно вздрагивал, просыпаясь, когда голова бессильно заваливалась набок. Ощущение такое, будто время вообще замерло. После долгого (судя по всему) промежутка времени – часов, наверное, около двух – Найл чутко встрепенулся от негромкого звука: короткий взвизг двери. Юноша внимательно прислушался, – но нет, тишина. Он уж подумал, не почудилось ли, как услышал вдруг скрип половицы. Найл перебрался к двери, приник к ней ухом. Ни звука.
Это могло означать лишь одно. Человек по коридору пройти не мог. Будь он каким угодно легким, при такой тишине он все равно неизбежно был бы слышен. А вот паук, с его широченным махом лап, мог, выбирая половицы понадежнее, ступать по обеим сторонам коридора. Скрип двери означал, что он находится в соседней комнате.
И тут стало ясно, отчего оно – чувство, что за тобой следят. Ни к чему выискивать щель в двери. Следят-то не глаза: чужой, посторонний ум скрытно силится проникнуть в мысли. Усталость и уныние полонили Найла настолько, что он и не думал ограждаться. Была попытка метнуться назад, воссоздать в памяти все – каждую мысль, оттенок чувства – с того самого момента, как истаял звук шагов стражницы. Затем, как бы пожав мысленно плечами, решил: а к чему? Теперь уж ничего не исправишь.
И опять время словно зависло. Сейчас, наверное, где-то начало вечера, скоро станет темнеть. Чувствовались голод и жажда, но не очень явственно, все равно что на заднем плане.
В коридоре скрипнула половица, Найл вздрогнул. Кто-то осторожно подбирался, похоже, босиком. Слышно было, остановились возле двери. Заскрипел, подаваясь, засов. Кто бы там ни упирался, дело двигалось явно с трудом. Наконец дверь приотворилась. Женский голос окликнул его по имени.
– Мерлью!
– Тссс! – Гибкая фигура на цыпочках проскользнула в комнату и притворила за собой дверь. – Где ты?
– Здесь, в углу.
Найл так рад был ее видеть, что готов был наброситься и затискать в объятиях, но опасался, что девушка не так поймет.
Мерлью неприязненно огляделась.
– Ужас какой. Неужели и присесть не на что?
– Да вот, подушки есть.
– Что ж, и то ладно.
От ее голоса в душу влилось успокоение, было в нем что-то теплое, чуть ли не родное. Бросив одну подушку к стене, девушка аккуратно на нее опустилась. Найл подсел возле.
– Зачем ты сюда пришла?
– Посмотреть, как ты здесь.
– Но зачем?
– Конечно потому, что тревожилась!
На сердце сделалось вдруг блаженно легко, даже тревожные мысли как-то поблекли.
– Зачем они так с нами поступили?
– Тсс! Не так громко. – Мерлью прикрыла Найлу рот ладонью. Ладошка была мягкая, чуть попахивала благовониями. Найл едва сдержался, чтобы не поцеловать.
– Мне нельзя находиться здесь долго.
– Твой отец знает, что ты здесь?
– Нет, и ты мне обещай, что ему не расскажешь.
Она шептала в самое ухо. Теплое влажноватое дыхание, легкое касание тела пьянили.
– Понятное дело, буду помалкивать. Но зачем нас вот так взяли и заперли?
– Это не его вина. Ему приходится подчиняться их повелениям. Сегодня пауки весь день здесь кишмя кишели.
– Чего им нужно?
– Не знаю, – прошептала она. – Я думала, ты мне расскажешь.
Найл, отстранив лицо, покачал головой.
– У тебя на этот счет вообще никаких мыслей? – деликатно помолчав, спросила она.
– Не знаю я, – вздохнул Найл.
Ладони Мерлью ласково легли на щеки; чуть стиснув, она повернула Найла к себе лицом. Ее глаза близко смотрели на него.
– Ты мне не доверяешь?
Найл распахнул глаза.
– С чего ты взяла?
– Хочешь, чтобы я тебе помогла?
– Только если это для тебя не опасно.
Внезапно до Найла дошло: Мерлью хочется, чтобы он ее поцеловал. Стоит лишь наклониться вперед и прикоснуться губами. Ладонь девушки ласково переместилась со щеки ему на затылок, их лица тесно сблизились. Руки Найла вкрадчиво скользнули Мерлью вокруг талии, он пододвинул девушку к себе.
Сидеть было неудобно, голые плечи упирались в холодную стену. Мерлью аккуратно высвободилась. У Найла дыхание перехватило от изумленного, радостного предчувствия: Мерлью пристраивала подушки на полу. Ей, похоже, не составляло неудобства прервать ласки для такого банального дела. Через минуту, притянув Найла к себе, она вожделенно прильнула к нему телом.
Изумительно, просто поверить невозможно. Еще минут десять назад он распрощался со всякой надеждой, а вот теперь в руках у него было то, о чем он не смел и мечтать. Скажи кто, что Найла поутру казнят, восторг его едва бы померк. Он ощущал ее всю: обнаженные ноги, прижавшиеся к его ногам, короткую шелковистую тунику, гладко скользящую под пальцами, упруго нежную грудь, что, вздымаясь и опадая, касалась его груди, чувствовал сладость ее теплого дыхания. Найл бережно приникал губами к ее ушку, завиткам волос на шее, глазам, лбу. Мерлью нежными, упругими движениями легонько стискивала ему шею, мягко целовала в губы. Чувство какое неописуемое – ощущать ее, лежа на этих отсыревших подушках; была б возможность – не поднимался бы вообще всю ночь.
Где-то внизу приглушенно бухнула дверь. Мерлью, замерев, прислушалась. Затем встала, подобралась к двери и выглянула наружу. Постояв чуть-чуть, на цыпочках вернулась назад. У Найла-то, оказывается, конечности немного затекли; теперь, когда сел, дожидаясь Мерлью, руки-ноги будто тоненькими иголочками покалывало. Мерлью опустилась рядом. Они опять нежно обнялись и слились губами в поцелуе. Наконец Мерлью отодвинулась.
– Слушай, я попытаюсь выяснить у отца, что все это значит. А ты сам что, и вправду ни о чем не догадываешься?
– Я убил паука, – просто сказал Найл.
– Что ты сделал? – Мерлью глядела на Найла, явно не в силах осмыслить его слов.
– На обратном пути, когда мы шли от вас.
Он рассказал все: о песчаной буре, о том, как нашел раздвижную трубку, как неожиданно наткнулся на занесенного песком смертоносца, который, к счастью, не успел выскрестись наружу. Девушка содрогнулась, когда он описал, как вогнал острие восьмилапому в физиономию. Когда закончил, Мерлью покачала головой.
– Не могу представить, как они могут об этом догадаться. Скорее всего, они могли предположить, что его убил твой отец.
– Но они же могут читать мысли!
Девушка досадливо дернула плечом.
– Не верю я этому! Если б так, они бы меня давно уже слопали.
– Когда меня сюда привели и посадили, там, за стеной, мне показалось, сидит паук. Он как бы пробовал вклиниться мне в мысли.
Мерлью чуть сощурилась, размышляя.
– С чего ты это взял?
– Я слышал, как дверь скрипнула, когда он выходил. И половицы в коридоре.
– А с чего ты взял, что он за тобой смотрит?
– У меня просто возникло ощущение… Знаешь, бывает такое, когда кто-нибудь пристально пялится тебе в затылок.