Я вспомнил о бедняжке богатой невесте в Сиднее. Я знал, что она будет плакать.
А все-таки мир стал чище после гибели Петерса и его «Жемчужины Раздора».
БИТТ-БОЙ,приносящий счастье
Рассказ А. С. Грина
Иллюстрации Мишо
Есть люди, напоминающие старомодную табакерку. Взяв в руки такую вещь, смотришь на нее с плодотворной задумчивостью. Она — целое поколение, и мы — ей — чужие. Табакерку помещают среди иных, подходящих вещиц, и показывают гостям, но редко случится, что ее собственник воспользуется ею, как обиходным предметом. Почему? Столетия остановят его? или формы иного времени, так обманчиво схожие — геометрически, с формами новыми, настолько различны по существу, что видеть их постоянно, постоянно входить с ними в прикосновение, — значит незаметно жить прошлым? Может быть — мелькает мысль о сложном несоответствии? Трудно сказать. Но, — начали мы, — есть люди, напоминающие старинный обиходный Предмет, и люди эти, в душевной сути своей так же чужды окружающей их манере жить, как вышеуказанная табакерка — мародеру из гостиницы «Лиссабон». Раз навсегда, в детстве ли, или в одном из тех жизненных полным раствором жидкости: легко взмути ее — и вся она, — в молниеносно возникших кристаллах, застыла неизгладимо… в одном из таких поворотов, благодаря случайному впечатлению или — чему иному, — душа укладывается в непоколебимую форму. Ее требования наивны и поэтичны: цельность, законченность, обаяние привычного, где так ясно и удобно живется грезам, свободным от придирок момента. Такой человек предпочтет лошадей — вагону; свечу — электрической груше; пушистую косу девушки — хитрой прическе, пахнущей гарью и мускусом; розу — хризантеме; неуклюжий парусник с возвышенной громадой белых парусов, напоминающий лицо с тяжелой челюстью и ясным лбом над синими глазами, — предпочтет он игрушечно-красивому пароходу. Внутренняя его жизнь, по необходимости — замкнута, а внешняя — состоит во взаимном отталкивании.
Как есть такие люди, так есть семьи, дома и даже города и гавани, подобные вышеприведенному в пример человеку с его жизненным настроением.
Нет более безтолкового и чудесного порта, чем Лисс, кроме, разумеется, Зурбагана. Интернациональный, разноязычный, город этот определенно напоминает бродягу, решившего, наконец, погрузиться в дебри оседлости. Дома рассажены, как попало, среди неясных намеков на улицы, но улиц, в прямом смысле слова, не могло быть в Лиссе уже потому, что город возник на обрывках скал и холмов, соединенных лестницами, мостами и винтообразными узенькими тропинками. Все это завалено густой тропической зеленью, в веерообразной тени которой блестят детские, пламенные глаза женщин. Желтый камень, синяя тень, живописные трещины старых стен; где-нибудь, на бугрообразнрм дворе — огромная лодка, чинимая босоногим, трубку покуривающим нелюдимом; пение вдали и его эхо в овраге; рынок на сваях, под тентами и огромными зонтиками; блеск оружия; яркое платье; аромат цветов и зелени, рождающий глухую тоску — о влюбленности и свиданиях; гавань — грязная, как трубочист; свитки парусов, их сон и крылатое утро; зеленая вода, скалы, даль океана; ночью — магнетический пожар звезд, лодки с смеющимися голосами, — вот Лисс. Здесь две гостинницы: «Колючей подушки» и «Унеси горе». Моряки, естественно, плотней набивались в ту, которая ближе; которая вначале была ближе — трудно сказать; но эти почтенные учреждения, конкуррируя, начали скакать к гавани, в буквальном смысле слова. Они переселялись, снимали новые помещения и даже строили их. Одолела «Унеси горе». С ее стороны был подпущен ловкий фортель, благодаря чему «Колючая подушка» остановилась, как вкопанная, среди гиблых оврагов, а торжествующая «Унеси горе», после десятилетней борьбы, воцарилась у самой гавани, погубив три местных харчевни.
Население Лисса состоит из авантюристов, контрабандистов и моряков; женщины делятся на ангелов и мегер; ангелы, разумеется, — молоды, опаляюще красивы и нежны, а мегеры — стары; но и мегеры, не надо забывать этого, полезны бывают в жизни. Пример: счастливая свадьба, во время которой строившая ранее адские козни мегера раскаивается и начинает лучшую жизнь.
Мы не будем делать разбора причин, в силу которых Лисс посещался и посещается исключительно парусными судами. Причины эти — географического и гидрографического свойства; все, в общем, произвело на нас, в городе, именно то впечатление независимости и поэтической плавности, какое пытались выяснить мы примером человека с цельными и ясными требованиями.
В тот момент, как начался наш рассказ, за столом гостиницы «Унеси горе», в верхнем этаже, пред окном, из которого картинно видна была гавань Лисса, сидели четыре человека. То были: капитан Дюк, весьма грузная и экспансивная личность; капитан Роберт Эстамп, капитан Рениор и капитан, более известный под кличкой «Я тебя знаю», благодаря именно этой фразе, которой приветствовал он каждого, даже незнакомого человека, если человек этот высказывал намерение загулять. Звали его, однако, Чинчар.
Такое блестящее, даже — аристократическое общество, само собой, не могло восседать за пустым столом. Стояли тут разные торжественные бутылки, извлекаемые хозяином гостинницы в особых случаях, именно — в подобных настоящему, когда капитаны, народ вообще недолюбливающий друг друга по причинам профессионального соревнования почему-либо сходились попьянствовать.
Эстамп был пожилой, очень бледный, сероглазый, с рыжими бровями, неразговорчивый человек; Рениор, — с длинными, черными волосами и глазами на выкате, напоминал переодетого монаха; Чинчар, кривой, ловкий старик с черными зубами, с грустным голубым глазом, отличался ехидством.
Трактир был полон; там — шумели, там — пели; время от времени какой-нибудь, веселый до беспамятства, человек направлялся к выходу, опрокидывая стулья на всем пути; гремела посуда; и в шуме этом два раза уловил Дюк имя «Битт-Бой». Кто-то, видимо, вспоминал славного человека. Имя пришлось кстати: разговор шел о затруднительном положении.
— Вот, с Битт-Боем, — вскричал Дюк, — я не убоялся бы целой эскадры! Но его нет. Братцы капитаны, я, ведь, нагружен, страшно сказать, взрывчатой пакостью. То есть, не я, а «Марианна». «Марианна», впрочем, это я, а я — это «Марианна», так что я нагружен. Ирония судьбы: я — с картечью и порохом! Видит бог, братцы капитаны, — продолжал Дюк мрачно одушевленным голосом, — после такого угощения, какое мне поднесли в интендантстве, я согласился бы фрахтовать даже сельтерскую и содовую.
— Капер снова показался, — третьего дня — вставил Эстамп.
— Не понимаю, чего он ищет в этих водах, — сказал Чинчар; — однако, боязно подымать якорь.
— Вы чем же больны теперь? — спросил Рениор.
— Сущие пустяки, капитан. Я везу жестяные изделия и духи. Но мне обещана премия.
Чинчар лгал, однако. «Болен» он был не жестью, а страховым полисом, ища удобных места и времени, чтобы потопить своего «Пустынника» за крупную сумму. Такие отвратительные проделки не редкость, хотя требуют большой осмотрительности. Капер тоже волновал Чинчара, он получил сведения, что его страховое общество накануне краха и надо поторапливаться.
— Я знаю, чего ищет разбойник, — заявил Дюк. — Видели вы бригантину, бросившую якорь у самого выхода? «Фелицата». Говорят, что она гружена золотом.
— Судно мне незнакомо, — сказал Рениор. — Я видел ее, конечно. Кто ее капитан?
Никто не знал этого. Никто его даже не видел. Он не сделал ни одного визита и не приходил в гостиницу. Трое матросов «Фелицаты», преследуемые любопытными взглядами, чинные пожилые люди, приехали с корабля в Лисс, купили табаку и более не показывались.
— Какой-нибудь молокосос, — пробурчал Эстамп. — Невежа! Сиди, сиди, невежа, в каюте, — вдруг разгорячился он, обращаясь к окну, — может, усы и выростут!
Капитаны захохотали. Когда смех умолк, Рениор сказал:
— Как ни верти, а мы заперты. Я с удовольствием отдам свой груз (на что нам, собственно, чужие лимоны?) но отдать своего «Президента»… — Или «Марианну» — перебил Дюк. — Если она взорвется… — Он побледнел даже и выпил двойную порцию. — Не говорите мне о страшном и роковом, Рениор.
— Вы надоели мне с своей «Марианной», — крикнул Рениор; — до такой степени, что я хотел бы даже и взрыва.
— А ваш «Президент» утонет!
— Что-о?!
— Капитаны, не ссорьтесь! — сказал Эстамп.
— Я тебя знаю! — закричал Чинчар какому-то, очень удивившемуся посетителю. — Поди сюда, угости старичишку!
Но посетитель повернулся спиной. Капитаны погрузились в раздумье. У каждого были причины желать покинуть Лисс возможно скорее. Дюка ждала далекая крепость. Чинчар торопился разыграть мошенническую комедию. Рениор жаждал свидания с семьей, после двухлетней разлуки, а Эстамп боялся, что разбежится его команда, народ случайного сбора. Двое уже бежали, похваляясь теперь в «Колючей Подушке» небывалыми Ново-Гвинейскими похождениями.
Эти суда: «Марианна», «Президент», «Пустынник» — Чинчара и «Арамея» — Эстампа спаслись в Лисс от преследования неприятельских каперов. Первой влетела быстроходная «Марианна», на другой день приполз «Пустынник», а спустя двое суток бросили, запыхавшись, якоря «Арамея» и «Президент». Всего с таинственной «Фелицатой» в Лиссе стояло пять кораблей, не считая барж и мелких береговых судов.
— Так я говорю, что хочу Битт-Боя — заговорил охмелевший Дюк. — Я вам расскажу про него штучку. Все вы знаете, конечно, мокрую курицу Беппо Маластино. Маластино сидит в Зурбагане, пьет «Боже мой»[3]) и держит на коленях Бутузку. Входит Битт-Бой. — «Маластино, подымай якорь, я проведу судно через Кассет. Ты будешь в Ахуан-Скапе раньше всех в этом сезоне». Как вы думаете, капитаны? Я хаживал через Кассет с полным грузом, и прямая выгода была дураку Маластино слепо слушать Битт-Боя. Но Беппо думал два дня: «Ах, штормовая полоса»… — «Ах, чики-чики, сорвало бакены». — Но суть-то, братцы, не в бакенах. Али, турок, бывший бепповский боцман, сделал ему в бриге дыру и заклеил варом, как раз против бизани. Волна быстро бы расхлестала ее. Наконец, Беппо, в обмороке, про