[3]) дала несколько самородков.
— Гляди-кось! Как тараканы насыпаны! — восхищался Устин.
К обеду, когда попробовали на лотке промывать песок, то результат ошеломил даже Вахромея.
— Ну-ну! — покрутил он только головой. — Надо бисприменно артель набирать.
Пока решили заняться самородками, которых особенно много оказалось между камней по дну Кетатки.
— Запастись пока до артели! — поучал Вахромей неопытного Устина.
Между тем начали строить избу, а то ночью около шалаша стал появляться медведь.
Через неделю Вахромей уехал на Пристань[4]) за народом. Устин остался караулить прииск, помаленьку промышляя золотишко.
— Устин!.. О-го-го-го-о!..
— Суды, ребятки, суды!..
— Да где ты, дьявол корявый?!
Вахромей, возглавлявший небольшой отряд набранных им рабочих-китайцев, с изумлением остановился перед избушкой своего прииска. Устин не показывался и только откуда-то издали глухо подавал голос, как будто сверху.
— Да туто я! На крыше! — Наконец объяснил Устин, высовывая голову из-за трубы. — Пужните его анафему. Он в избе с сыном сидит!
— Да кто?
— Кто? Ведмедь!
Бывалый Вахромей сразу смекнул в чем дело. Отведя трех груженых лошадей в сторону под прикрытием двух китайцев, он остальных рабочих расставил около окон, а сам с одним китайцем, вооруженным ружьем, стал против двери. По сделанному им знаку, китайцы у окон одновременно завыли дикими, пронзительными голосами, ударяя палками в стены избушки. В избе что-то зашуршало и через минуту в дверь с ревом выскочил средней величины камчатский медведь, весь осыпанный чем-то белым. Грянули два выстрела; мишка взревел еще громче; повидимому, пули царапнули его. Став на задние лапы, свирепо раскрыв красную пасть, он ринулся на приискателей. В одно мгновение он облапил китайца, прижал его к груди так, что у того затрещали кости и, с диким ревом, ринулся на Вахромея, отбежавшего в сторону и поспешно заряжавшего дрожащими руками свое ружьишко. Но заряжать было некогда. Отбросив в сторону ружье, Вахромей вытащил из-за голенища широкий китайский нож и смело двинулся на зверя. Китайцы тоже ринулись на помощь своему соотечественнику. Но медведь, беспрестанно поворачиваясь и, как бы защищаясь еле живым китайцем, находящимся у него в объятиях, медленно отступал в чащу.
— Стой, стой, не стреляй! — кричал Вахромей китайцам, — человека убьешь.
Точно понимая это, зверь, защищаясь плотным китайцем, добрался до зарослей, сразу опустился на передние ноги, бросил китайца и с неимоверным проворством скрылся в чаще.
К удивлению старателей, китаец оказался мало помятым. Охая и причитая, он поднялся с земли и, ощупывая себя со всех сторон, направился к избушке.
— Ах, язви его в пим, промазали! — выругался Вахромей и, взглянув на сидящего на крыше Устина, крикнул ему:
— Ну, слазь!
— Еще один есть! — отвечал тот.
Вахромей осторожно заглянул в дверь, но в избе как будто было пусто.
— Нету! — Слазь! — успокаивающе крикнул он Устину. Но тот вдруг испустил пронзительный вопль и кубарем скатился с крыши прямо на группу китайцев. А на его месте показалась косматая голова небольшого медведя — муравейника. Не обращая внимания на свалившегося товарища, Вахромей и китайцы открыли по зверю стрельбу. Тот дико ревел, мотая головой, но от трубы не отходил. Наконец, меткая пуля Вахромея угодила Мишке в голову и он скатился вниз.
Устин сидел на земле, охая и ругаясь на чем свет стоит.
— Третий день на крыше от них, сволочей, сижу — жаловался он.
— Да как они к тебе забрались-то? — спросил Вахромей.
— Как! А пес их знает! Спал я… Кээк кто-то в дверь саданет!..
Вскочил я спросонок, а он, стервь, в дверях стоит и на меня смотрит. Кэк я сигану с постели, да по лестнице на потолок. А он давай по избе шарить. Слопал кашу, раздавил все горшки, а потом подошел к лестнице, сел на задницу и уставился в люк. Ну, думаю, — сейчас полезет. А сам Знаешь, у люка крышки то нет. Я сейчас живым манером выломал тесину, да на крышу. А тесину в руках держу, как морду сунет — сейчас его по голове. Убить не убью, а все испугаю. Досидел до вечера, слез опять на потолок, вижу, а он опрокинул мешок с мукой, влез в муку и лежит, а у стола еще один идол спит. Ну и страху я натерпелся, братцы мои!..
С убитого медвеженка содрали шкуру и розняли тушу.
— Малость суховат, ну, да ничего, съедим.
Вахромей привел с собой 7 китайцев. В два дня они соорудили себе небольшую фанзу и приступили к добыче золота. Все золото сдавалось «в контору», т. е. Вахромею, точно учитывалось, половина добычи оставалась «хозяевам», остальная подлежала выдаче китайцам в конце лета.
Опытные в добыче золота китайцы были поражены богатством ключа. Ни о каких предварительных работах и речи не было. Сделали только небольшую запруду. Работали с рассвета до темноты с небольшими перерывами на еду. Все отощали, похудели, но энергии не убавлялось. Золото захватило старателей.
— Вот оно счастье-то, Устин, — говаривал Вахромей — сбудем золото и сейчас заявку, как следует. И будем мы с тобой золотопромышленное товарищество «Вахромей, Бубенцов и Устин Силин».
— Ловко! — восхищался Устин. — Подходяще выходит, едрена палка!..
Но, на ряду с радужными мечтами, Вахромей зорко следил и за жизнью прииска. Старый приискатель что-то чуял в воздухе.
Однажды, в субботу вечером, он куда-то исчез и вернулся только в воскресенье поздно ночью. Разбудив Устина, он сунул ему из-под полы револьвер и коробку патронов.
— Так при себе и держи. Никак не расставайся. А когда уходишь из конторы, ружья каждый раз в новое место прячь, да и запирай как следует… У Пал Максимыча два левольвера достал… Ну и человек! Одно слово — душа! И с горным исправником обещал поговорить, чтобы долго не водил на счет заявки… Я уж для них, иродов, отобрал самородочки получше. Пусть подавятся… А с китайцами держись сторожко, — продолжал он шептать.
— Ай, чего слышал?
— Чего слышал! Сам должен понимать… золота туча — не может быть, чтобы ихняя хунхузия не пронюхала. Вот как подработаем, как следует, они и нагрянут. Это тебе, паря, не ведмедь, от хунхуза на крышу не залезешь… Ну, опять же и спиртоносы должны явиться… Такая кража пойдет, — упаси бог!..
Опасения Вахромея, повпдимому, имели основания.
Однажды, он заметил, что китайцы вышли на работу значительно позже обыкновенного и начали работать как-то вяло. Приглядевшись к ним, Вахромей отозвал их «старшинку» в сторону и спросил его тихо:
— Почему твоя плохо глядит? Почему вчера китайска люди хозуйла (пьяны) были?! А?!..
Старшина смущенно забегал глазами.
— Моя ничего не знай! — забормотал он. Моя тун-тун гляди и ничего не видал.
— А твоя контрами[5]) хочет? — грозно прошипел Вахромей, вытаскивая револьвер. — Сейчас мозги наружу выпущу! — перешел он с ломаного русско-китайского жаргона, на котором обыкновенно говорят с китайцами на Дальнем Востоке, на чисто-русскую речь — хочешь?! — повторил он.
— Ваша бери лузье, бери кармана, а моя говори… Тун-тун говори, все говори!.. — забормотал перепуганный старшинка, пятясь от освирепевшего мужика.
— Ну?!.
— Твоя ходи, а моя вечером приходи и все говори… Сейчас нельзя, ходи (товарищи) гляди… Моя контрами будет.
— Ну, смотри, Ван-Кин-Кун, я вечером буду ждать.
Китаец закивал головой и отошел.
— Видал? — ворчал Вахромей вечером после приемки от китайцев золота — сегодня еще меньше намыли, стервецы, и ни одного самородка!
— Бисприменно спиртонос объявился, — ответил Устин. — Все перетаскают подлецы!
В избу боязливо вошел старшинка.
— Ну? — встретил его Вахромей.
— Все китайска люди ушли, только два остались — сообщил он.
— К спиртоносу?
— Да! Он тут — мало-мало в лес ходи.
— Ага! Ну веди!
Они осторожно отворили дверь «конторы» и вышли наружу. Ночь уже спустилась. Луна еще не взошла. Все благоприятствовало экспедиции.
— Держи! — сунул Вахромей китайцу дробовик. — Умеешь?
— Мало-мало!
Они осторожно подкрались к фанзе, где жили китайцы. Вахромей нашел отверстие в бумаге, заменявшей стекло в окне хижины, и заглянул внутрь фанзы. При слабом свете мерцающего ночника он увидел силуэты людей, лежащих на канах[6]).
— Никак все вернулись? — прошептал старатель.
— Хи-хи! — засмеялся беззвучно китаец. — Твоя плохо гляди. Тут маинка ю [7]). Люди мию, а курма[8]) ю[9])!
— Ах, язви их в горло! А ведь и верно! Они вместо себя чучел наложили! — обозлился Вахромей.
— Ну погоди, сволочи! Веди!
Они поползли за китайцами дальше. Обогнули фанзу и углубились в чашу, осторожно раздвигая кустарник. Так ползли они с полчаса. Ван-Кин-Кун иногда останавливался, прислушивался и снова полз, прося жестами своих спутников соблюдать тишину.
— Ваша смотри! — шепнул наконец китаец, вытягивая голову.
Старатели слегка приподнялись и осторожно раздвинули ветки. Впереди под ними был глубокий овраг. На дне его, между кустов, горел небольшой костерок, вокруг которого сидели китайцы. Все они были полураздеты и огонь отражался светлыми пятнами на их обнаженных телах.
— Наши — прошептал Устин.
— Тс-с! — ответил Вахромей — слушай!
Повидимому, китайцы чувствовали себя в безопасности. Они громко смеялись, шутили и даже пели песни. По рукам у них то и дело ходило блюдечко, из которого китайцы обычно едят. Теперь оно заменяло чашу для вина. То и дело китайцы кричали: