Осталась еще сила нойды в его короне — рогатой шаманской шапке. Осторожно, постепенно снял Иванко тяжелую шапку, выпиленную из черепа с оленьими рогами, и украшенную многими десятками высохших шкурок змей. Посмотрел на шамана. Тот попрежнему лежал без чувств, недвижимый…
Где-то невдалеке раздался дикий вопль, за ним другой, третий, потом еще и еще… Это кричали лопари только что вставшие на промысел. Высившаяся на жертвенной скале фигура новгородца с шаманской короной в руках казалась им призраком Великого Духа.
Молодой нойда раскрыл глаза. Устало поднял мертвенно-бледную голову, потухшие глаза уставились на врага, державшего его шаманскую шапку..
Нойда через силу вскочил на ноги. Испуганный рев десятка лопарей прорезали слова: «Гибель нам, люди! Гибель!» В несколько прыжков нойда достиг скалы, на которой тысячи лет колдовали его предки… Обернулся, взглянул еще раз на тесно сбившихся в кучку лопарей и кинулся в грохочущий водоворот порога.
С соседних островков уже больше не неслись вопли. Лопари остолбенели, никто из них даже не двинулся. Разом, в минуту, погибло все: и тысячелетняя вера в особую силу святилища, и их единственная защита; ведь погиб нойда, их последний защитник от пришельцев. Больше помощи ниоткуда лопарям не было.
В гробовой тиши ушел Иванко вглубь острова. Набрел на шалаш Великого Нойды. Чуть ощутимый запах трупа и тучи жужжавших мух ясно говорит о его смерти. Островки были свободны от врагов. Самих лопарей Иванко, как истый новгородец, даже не считал за противников.
Он вернулся на жертвенную скалу. По-прежнему онемевшими виднелись фигуры несчастных лопарей. Вид Иванки как бы зачаровал их. Молча они следили за каждым его шагом. Ни у одного даже не мелькнула мысль о бегстве. Куда бежать? В лес? Но весной лопарям в лесу — смерть, одними глухарями не прожить.
Иванко обошел островок. Казалось ему обидным, что все так просто, так обыденно кончилось. Могущество святилища, подобно гнилому пню, рухнуло от одного прикосновения Вся его таинственность, все страхи, все казалось простым и бессмысленным.
Вскоре пришли челны с новгородцами. Не вступая на священный островок, люди высаживались на другие и баграми, как тюленей, били беспомощных лопарей, даже не пытавшихся никуда спастись… Ведь все равно кругом была смерть, если не от багра, то от голода.
На острове закипела работа. Послали гонца Никите, что островок взят Иванкой, что ждут его. Но Никита все еще под гнетом ужаса от виденного, наказав всем промышлять, сам туда не поехал.
Как то само собою случилось, что Иванко стал распоряжаться. Никто против этого не возражал. Каждый тайком все еще не был уверен, пройдет ли им этот захват безнаказанно — страх перед Великим Духом пробивался сквозь православную оболочку. По другому думал Иванко. он все брал на себя, уверенный, что все страхи один обман.
После перебитых лопарей, — лишь несколько человек спаслись, уйдя вплавь от новгородцев — на островках остался запас сушеной и в ямах вяленой рыбы, а также много острог и трезубцев. Новгородцам было непривычно добывать рыбу острогами. Делали они много промахов, от которых гибли орудия и сам промысел казался чересчур медленным. В тот же день они стали ловить сетями.
Иванко придумал ловкое ухищрение. Часть рыбы, самой сильной и, следовательно, самой крупной, не заходила в «карман». Она шла против самого течения пороги и потому ухо шла от промысла. Иванке пришла мысль протянуть одну сеть поперек течения от одного островка до берега. Длинные сети позволяли это сделать, но все затруднение было в том, что под напором воды сеть относило в сторону или вода ее рвала. Иванко велел братьям нарубить жердей, привязывать к нижнему концу каждой из них тяжелый камень, а к верхнему — большие куски коры от лиственницы и осторожно опускать их в воду. Вскоре из воды вытянулся частокол; куски лиственницы служили поплавками, а камни удерживали жерди торчком. Не трудно было вдоль жердей натянуть сеть. Вся рыба, от чудовищно-крупной до молодняка, натыкаясь на сеть, шла вдоль ее стенки и заходила в «карман», откуда ей не было выхода. Легко понять, сколько рыбы добывалось в сутки.
По древнему обычаю всех промышленников, женщин на промысле не было. Поэтому часть мужчин весь день ездила взад и вперед, перевозя рыбу в становище. Там ее чистили. Мелкую развешивали на солнце сушиться, крупную — солили в деревянных срубах. Никита, опираясь на палку, медленно бродил и хозяйским глазом определял дену. Уже через неделю оказалось, что рыбы хватит и на весь год, и на продажу.
Веселый Иванко не знал устали. Весь день носился он, повсюду поспевая, всем помогая. Каждое слово его принималось за приказ и, привычные к послушанию, новгородцы безотговорочно спешили выполнить его волю. Никогда не чувствовал Иванко себя таким бодрым и счастливым— исполнились его мечты, в которых он засыпал, много раз избитый за свободолюбивый характер.
Теперь то она, свобода, и пришла к нему! И растущие запасы рыбы, благодаря отвоеванным им островкам, и покорность его сметке всех членов семьи — все это ободряло и придавало Иванке новые и новые силы.
Так прошло недели две. Новгородцы, отъевшиеся и утомленные напряженным трудом, уже потеряли прежнюю жадность к промыслу. Иванке приходилось ох подгонять и понуждать к работе. Вскоре его дяди, один за другим, стали хмуриться и потихоньку шептаться.
Как то раз один из них тайком уехал к Никите в становище. Хитрый новгородец знал, чем поддеть властного Никиту. Долго шептался он с Большаком, пока у того не вздулись жилы на лбу. Но хозяйская расчетливость победила ярость и, дав строгий наказ, Никита отослал брата назад. Еще шло много рыбы, а запасы всегда пригодятся. Большак приказал всем пока-что подчиняться Иванке.
На следующий день, ничего не знавший и не замечавший Иванко стал опять выгонять всех на промысел. Не мало насмешливых и злобных взглядов кидалось в его стороны. Надвигалась гроза.
Еще неделю проработали новгородцы, как наступил Николин день — праздник всех мореходов, а новгородцев в частности. Как раз в этот день особенно много в «карман» набилось рыбы и Иванко решил во что бы то ни стало работать. Это было уже прямым нарушением дедовских обычаев — работать в Николин день. Старшие новгородцы наотрез отказались и по этому случаю дали волю своему языку. Привыкший за три недели к послушанию, Иванко не остался в долгу и после долгой перепалки уехал с младшими на промысел.
Старшие немедленно отрядили гонцов к Никите обо всем случившемся… Много неверного и ложного напутали дяди по дороге к Большаку.
Сердце Никиты не выдержало — нарушение дедовых обычаев было важнее наживы. Да и к тому уж не один день билась мыслишка, что все кладовые битком набиты и деть добычу больше некуда. Все равно была пора уже кончать промысел. Упустить же Иванке вину за несоблюдение святыни, отчего может быть прогневается Никола и пошлет беды — было для Никиты невыгодным во всех отношениях. Участь Иванки решилась.
Ничего не подозревавший, возвратился Иванко с молодежью поздно вечером. На островке ярко горели костры и в громадных котлах кипела жирная семга. Медленно, не торопясь, направились приехавшие к шалашам. Иванко затянул, а товарищи по работе подхватили веселую плясовую. И было отчего веселиться — промысел в этот день был особенно обилен добычей.
Сведенные брови Никиты сошлись одна к другой. В руке судорожно затрясся его батог; братья Никиты лукаво переглянулись. Будет Иванке сегодня праздник!
Беззаботно горланя песню, подошел Иванко к группе старших, те молча расступились… и сильный удар по ногам повалил Иванку на землю. Над ним, с перекошенным от ярости лицом, стоял Никита. Палка, свистнув в воздухе, опять опустилась на Иванку. Тот онемел. Веселые три недели промысла не увязывались с неожиданным и совершенно незаслуженным позором.
— Что, щенок, больно рано воеводишь? Старшими в роду помыкать стал, а дедовы порядки рушишь… Насупротив обычаев идешь и других тому учишь?.. Праздники господни, на радость бесам, сокрушать думаешь?!
И удар за ударом, куда попало, падали на Иванку, дрожащая молодежь опустила глаза, а у дядей под усами кривились радостные улыбки — вот тебе и воевода Иванко!
Когда, наконец, еще не окрепшая от болезни рука Никиты устала полосовать Иванкино тело, тот убежал, и как раненый зверь забился в самый дальний от костров конец островка. К шуму порога прибавились новые звуки — это рыдал Иванко о прошедших трех неделях промысла. Они ушли безвозвратно, старое опять вступило в жизнь… Сколько же хозяев опять будет помыкать им упрямо, тупо и настойчиво…
Иванко лежал в ущельи, болело жестоко избитое тело и ныла непощаженная голова. И думалось Иванке — сколько будет ему еще впереди обид и боли, сколько еще раз в жизни придется испытать эти удары, пока они в конце концов с годами не разобьют его характера, не исковеркают воли и не подчинят той жизни, которой жили отцы, деды, прадеды…
БЕРЕГОВЫЕ БРАТЬЯ
Роман Ж. Тудуза
Иллюстрации Г. Фэвра
ОТ РЕДАКЦИИ.
Ж, Тудуз считается теперь во Франции одним из самых популярных авторов «приключенческих романов». Вот его последнее, только что закончившееся в Париже печатанием, произведение. Проникнутое духом французской романтики, оно дает несколько условную, но сильную и яркую картину о жизни небольшой кучки отверженцев цивилизованного мира, объединившихся, как равноправные и крепкие люди, и создавших собственные законы общежития.
Без единой брызги, еще один, последний раз, погрузилась в воду лопасть весла. Найдя глубоко точку опоры, весло одним движением вытолкнуло каюк на песчаный берег, где киль лодки зашуршал по мелким галькам, перемешанным со льдом, и потом остановился недвижно.
Тогда мужчина встал, выпрямляясь со вздохом облегчения. Он бросил весло прямо перед собой, как попало, как орудие, ставшее, наконец, бесполезным после стольких часов гребли. Взгляд человека немного выше на берегу встретил сырую полосу водорослей образовавшую бахрому по отлогому берегу: как раз начинался отлив… значит, можно было не привязывать лодку; она сама по себе очутится на сухом месте. Одним делом меньше. И, довольный, человек захихикал. Это был странный смех, сейчас же превратившийся в гримасу, потому что под кожаным капюшоном, подбитым мехом, боро