да и усы, склеившиеся и замерзшие от дыхания, образовали кору.
Этот смех разрывал, разламывал точно иголки, затвердевшие волосы вместе с кожей.
От боли человек застонал. Он наклонился и кое-как собрал тюк, перевязанный веревкой, мешок для провизии, карабин, лыжи и охотничий нож, валявшийся у его ног в лодке. Потом, нагруженный, ворча, он прыгнул на берег и тяжелым шагом, переваливая бедрами, пошел вверх, к тропинке, извивавшейся в снегу между скалами крутого берега.
И сейчас же, за первым скалистым поворотом, перед ним показался дом. Странный дом, длинный и низкий, точно присевший и прижавшийся в углублении естественной стены, возвышавшейся над ним и защищавшей его. Укрытый таким образом дом не должен был бояться ни порывов морского ветра, ни прилива буруна в дурные дни, ни снеговых обвалов с соседней горы. Поистине хороший дом, с окошечками в виде судовых иллюминаторов, с массивной дверью, со стенами из дерева выброшенных обломков кораблей, с покатой крышей и дымящейся трубой… Приятное убежище после скитаний по снеговым полям.
Человек снова засмеялся, но на этот раз только глазами, потому что кожа его щек еще кровоточила от прежнего смеха. Он ускорил шаг и одним усилием добрался до дверей. Тут он прислушался.
Доносилось пение, полузаглушенное плотностью деревянной стены, поставленной вдвойне из боязни холода, кругляк на кругляк, с заполненными землей пространством между ними. Мелодия медленная, монотонная, тянувшаяся, как рокот прялки. Пришедший пожал плечами, поднял кулак в рукавице и постучал в дверь.
— Нарутча! Нарутча!
Мелодия продолжалась. Тогда подкованный железом сапог заменил кулак.
— Нарутча! Открой мне…
Внутри пение прекратилось, точно переломленное пополам. Послышалось суетливое топотание, потом скрип железа и крюков; двойная тяжелая дверь открылась. И в этой двери появилось лицо, желтое, точно вымазанное жиром, с коротким лбом и двумя черными сальными косами, болтающимися на меховой одежде, испещренной красными и зелеными четырехугольниками. Тело, поддерживавшее эту голову, терялось в одежде со спускавшимися длинными рукавами; короткие ноги были засунуты в вяленые сапоги; большое сходство с обезьяной, с животным, скрывающим хитрость за смущением, слишком заметным, чтобы не быть искусственным.
Проходя со всем своим грузом, охотник еще шире раскрыл дверь, опрокидывая все на своем ходу. Потом тяжело сбросил на пол мешок, лыжи, тюк, поставил к стене карабин и потянулся, сразу же охваченный жаром раскаленной печи.
— Как хорошо вернуться домой!
Руки терли, смягчали замерзшую бороду и усы. Рот вдыхал теплый воздух.
С опущенной головой, но не отводя глаз от пришедшего, эскимоска заперла дверь, потом скользящей походкой хищного зверя вернулась в угол, где, сидя на корточках, снова принялась чинить разорванную сеть.
Человек обратился к женщине, сидевшей над своей сетью, точно паук в паутине:
— Как? Ты одна? Редкий случай… Где же старый Иов?…
Эскимоска подбородком указала на незаметную дверь в глубине комнаты. На этот раз человек откровенно рассмеялся.
— Ах, скаред! Считает свои сокровища… А другой? Любимчик старика? Ты не понимаешь? Где Марк, спрашиваю я тебя…
Снова женщина молча указала подбородком вглубь комнаты. Тогда охотник окинул взглядом все помещение и пошел к эскимоске:
— Так ты сторожишь сейчас, Нарутча? Что нового?
При его приближении женщина вся съежилась, собралась в комок, как готовый к защите дикий зверь.
— Как, ничего нового? За две недели?
Женщина была теперь темным, сжавшимся в комок гномом. Голова, ушедшая в плечи, отвечала прерывистыми толчками — нет, нет, нет.
Мужчина слишком близко наклонился к женщине и пять пощечин, попавших ему по глазам, заставили его отскочить назад и с проклятием поднять в ответ кулаки.
— Ты что это, Вербек? — в то же мгновение за его спиной произнес спокойный голос, голос хозяина.
Человек смущенно оглянулся на старика, так бесшумно вынырнувшего из двери в глубине комнаты.
— А! Это ты, Иов!.. Здравствуй, Иов!
— Здравствуй!
Не глядя на Вербека, Иов подошел к шкафу, вынул из него книгу для записей, перо, бросил все это на стол, сел и произнес:
— Так как же твое двухнедельное путешествие?
— Окончено, начальник, — торопливо заговорил Вербек. — Один песец… Не особенно жирный… один тюлень… небольшой тюлень.
Старик возмущенно выпрямился:
— За две недели охоты?
— Я расскажу тебе, начальник, я расскажу тебе…
Вербек совсем растерялся и пробормотал:
— Я… Я… сломал свой гарпун…
— Опять! — свирепо крикнул Иов. — Четвертый за два месяца! Мне за шестьдесят лет, а я никогда не видел такого сокрушителя, как ты…
— Но…
— Если бы товарищи хоть немного походили на тебя, хороши были бы дела Лагеря Береговых Братьев.
— Начальник…
— Довольно, дрянь ты этакая.
Тут Вербек возмутился:
— Я сломал гарпун, это правда. Твое дело начальника не быть довольным мною. Но ты должен разговаривать вежливо, как с Джимом Беннетом, которого ты боишься… или, как с Марком, к которому ты благоволишь, потому что он француз, как ты сам.
Перед самым носом Вербека вдруг очутился револьвер и старик коротко приказал:
— Молчи! И чтобы это было в последний раз…
Уже укрощенный Вербек склонялся под суровым взглядом Иова.
— Молчи, — повторил тот, — теперь я говорю. Когда два года назад ты появился здесь полуголый, умирающий от голода, мы подобрали, согрели, спасли тебя. Тебя ни о чем не спрашивали — ни откуда ты пришел, ни почему бежал с родины.
— Но я расскажу тебе…
— Нет! Тут по правилу ничего ни у кого не спрашивают. Ты заявил тогда, что хочешь войти в нашу республику свободных китоловов, coбpaвшихся здесь, в этом далеком углу Гренландии, чтобы жить без жандармов, без повелителей, по закону, который мы сами себе создали. Я, начальник, выбранный общей волей, прочел тебе все статьи нашего закона и ты принял его. Тогда тебя назвали нашим братом. Тебе дали оружие, запасы провизии, одежду, сети, снаряжение, лодку, чтобы ты мог работать вместе с нами.
А в этом запертом шкафу, который находится в моем ведении, спрятана твоя часть консервов и напитков, которыми нас снабжает каждые шесть месяцев капитан брига контрабандистов в обмен на нашу добычу… Так чего же ты, фламандец, рычишь на меня, как зверь, когда я говорю тебе то, что должен сказать?
— Я не сделаю этого больше, начальник, — произнес, опустив голову, охотник.
— Так все забыто… Только, чтобы вперед этого не было!
Да вот еще трое наших возвращаются.
В широко открытую дверь вошли три человеческие фигуры, закутанные в меха, нагруженные мешками, лыжами, ружьями и гарпунами. А возле дома резкий голос Нарутчи и удары хлыста усмиряли хор собачьих голосов.
— Дверь! Нарутча, дверь! — рассерженно крикнул начальник.
Нарутча уже была в комнате и закрывала двери.
Пришедшие вылезали из мехов, из кожаных одежд, потом устало опускались на табуреты.
Иов склонился над своей книгой и, не поднимая головы, крикнул:
— Марк! Иди сюда!
Скрипнула в глубине дверь:
— Я тут, начальник.
— Олаф Норвежец, иди сюда, — приказывал начальник.
К столу подошел высокий худой человек, с суровым профилем и веснущатым лицом под светлыми волосами.
— У меня всего плохонькая шкурка тюленя — сосунка… мать нырнула, мне достался только малыш… еще пара зайцев и песец…
Иов записывал и ворчал:
— Жидко… Марк, забирай… в чулан. Следующий: Борнхольм Датчанин!
Другой высокий и худой человек подошел и заискивающе заговорил:
— Вот, начальник… Три моржа, моржовая шкура, две тюленьи шкуры и чудесная полярная лисица…
Не дожидаясь, чтобы произнесли его имя, канадец Руперт, маленький и приземистый, горделиво раскидывал медвежью шкуру.
— Этот голубчик стоит мне 5 выстрелов из карабина. А теперь, Иов, дай-ка выпить.
Эти слова всколыхнули всех. Охотники окружили стол.
— У меня язык лупится!
— А я так просто подыхаю.
— Пить!
— Тише! — крикнул Иов.
Он обвел взглядом окруживших его людей. потом нахмурил брови и как настоящий начальник, понявший, что на этот раз надо уступить, произнес
— Ну, будь по-вашему, выпьем.
Тотчас же раскатились крики:
— Ура, Иов! Ура!
Старик усмехнулся.
— Достань выпивку, Марк, сын мой. По бутылке на человека.
Четверо людей пили с жадностью, точно потребность в алкоголе мучила их уже долгие часы.
Марк вытащил из печи головню, залез на стол и зажег фонарь, спускавшийся с потолка на проволоке Неровный свет упал на листы книги, на которых Иов показывал свое искусство, и в комнате заколыхались большие тени.
Иов обратился к охотникам:
— Я обязан оказать нам… чтобы вы были в курсе дела… Марк, Нарутча и я чистили, приводили тут все в порядок, пока вы были на охоте и…
— И в этот день не было больше никаких событии…
Эта классическая формула — судовых записей, произнесенная хором, застала старика врасплох.
— Ах, шутники! — засмеялся он. — Не можете вы быть серьезными..
В это мгновение дверь широко раскрылась и в рамке ее появился высокий, лохматый силует, весь сверкающий от снега и инея.
— Привет всем! — и Джим Беннет вошел.
За его спиной Нарутча уже закрывала дверь. Питом, преданно и почтительно склоняясь, она стала возиться с пряжками и застежками его полярного одеяния. Совершенно равнодушный к ее услугам. Джим Беннет срывал с себя одну за другой части одежды и бросал их куда попало. Эскимоска ползала вокруг него на четвереньках, вертелась с движениями обезьяны, прислуживая ему с каким то благоговением.
— Как дела? — обратился к нему Иов.
— Я убил кита.
Ответом был общий взрыв восторга. Кита! Он убил кита! Ну, и храбрец! Ну, и охотник!
— Кит будет тонн в сто, — удостоил пояснить Беннет.