Мансур, вырвавший большую часть, отъехал назад и стал на место, подложив под ногу скользкую тушу. Сзади, всего в расстоянии нескольких шагов, цепью расположилась вся остальная масса джигитов. Наступила тишина. Мансур знал: для того, чтобы вырваться из такой цепи, нужно иметь исключительно быстрого жеребца. Когда труба снова длинно прорезала воздух и захлебнулась в вое сотен глоток, он сразу сорвался карьером.
Сейчас была решительная скачка. Скученности не было. Из линии ровно двигающихся джигитов стали выделяться вперед сильнейшие.
Вот тут-то в свободном поле вперед вырвался Тохтыр. Самид не понукал, не бил его, тот сам превратился в режущую воздух неудержимую стрелу. Еще быстрее понесся Мансур, увидав догонявшего Самида. Тот распластался в полете и гонит Тохтыра вперед. А сзади него белые, рыжие, черные жеребцы, с налившимися кровью глазами, летят в борьбе за первое место.
Уже почти рядом мчатся Самид с Мансуром. Мансур обернулся, лицо его посерело, губы закушены… Резко придвигает он коня ближе кТохтыру и поднимает нагайку. Но Самид перевалился за другой бок жеребца и удар пришелся по шее Тохтыра. Как пружина вскинулся тог. Передние ноги его в прыжке поднялись на воздух и жесткий удар копыт опустился на спину Мансурова жеребца.
— Баай… га., а., а..
На лету изогнувшись, поймал Самид козла. Разом подложил под колено, прижал ногой и, обернувшись, увидел серый тюк упавшего жеребца и налетевшую на него толпу оскалившихся жеребцов.
Над долиной поднялась пыль… Козел — скользкий от крови, а бег Тохтыра — прерывистый. Шея потная закинута назад и земля мелькает под копытами, утекая как вода в сторону, в сторону… Круче в сторону! Справа загибают, догоняют… Уже скоро и речка. Самид оглянулся. Сзади, тесно сжавшись, летело несколько человек. Белогрудый жеребец чайханщика, выщерив глаза, выкидывал ноги и медленно догонял. В мозгу вспыхнуло: «Догонит — и все пропало!.. Садатхон… счастье… верблюд…» Как-то незаметно прижался к шее коня, слился с ним в один натиск, в одну мысль, и сжал ногами до боли, до судорог. Сердце задохнулось, и из горла вылетело невольное: — Баайгаа!..
Сейчас отрезали от речки и гонят прямо на крутые холмы. Загнанным кабаном хрипит и оглядывается Самид и вдруг поворачивает туда, в сторону, где упала, зацепившись за дерево, каряя лошадь, и правое крыло всадников, заспотыкавшись, впиваясь копытами в землю, задержалось на кочковатой почве.
Маленький испуганный мышенок надежды радостно забегал в груди… Скорее, Тохтыр! Скорее! Вот уже сбит ударом груди буланый жеребец Замбраили-кузнеца, вот еще двое отлетели в сторону.
— Баайгаа!.. — рвется в уши крик.
Вот уже и речка. Сжавшись, прыгает Тохтыр, проносится по воздуху, легко опускает передние ноги на землю, а задние, как у зайца, уже впереди передних в неостановившемся беге.
— Баайгаа!..
Сзади слышны крики, плеск… Кто-то упал в воду. Кто-то разбился в прыжке… Мимо! Мимо!.. Впереди — чистое поле. Жужжащий в ушах ветер. Но сзади неумолимая дробь копыт… Дробь копыт… Остается всего лишь 100 шагов… 70… 60… А сзади нагоняет огромными прыжками белый жеребец Саида… Тохтыр, закусив удила, распластался, прижав уши. Дыхание белой оскаленной морды совсем близко. Рыжая борода чай хан-щика маячит рядом… «Эх! Вырвал… Неужели пропало?…» Еще 30 шагов… 20… 10… Срозмаху хватает Санид козла и кидает вперед, туда, где с протянутыми руками уже стоят готовые принять его судьи… И в то же мгновение чувствует точно на себе резкий удар по крупу Тохтыра.
Небо перевернулось… Плеснул в уши дикий крик толпы «.. айя… байга». Полет вниз… потом вбок… Разноцветные мухи закидались в потухающем сознании.
Взвившись от удара на дыбы, отступил Тохтыр назад. Судорожно поднятым копытом ударил о что-то… Брызнула кровь. В страхе заржал, почувствовав пустоту седла.
Замешалась, закидалась и остановилась озверевшая толпа… Судья ловко поймал кинутого козла.
Место первого джигита было занято.
На холмах кричал народ: «Самид чурекчи энгин!..[10]» а Самида с разбитой головой поднимали подбежавшие старики…
«Садатхон… счастье… Верблюд…»
Кончилась кобкара.
Снова на синий небесный полог выплыл золотой амулет — месяц. А звезды — рассыпные бусы.
В чай-хане резкий говор. Свет фонаря, затянутого шелком, вычеканил в полутьме профиль. Длинное, худое лицо. Светятся животным блеском глаза. Огромные черные волосы дохлыми, слипшимися червями упали на сутулые плечи. Это сам святой ишан Баба-Нияз. Спит на голом камне, ходит в одном халате, волосы дал обет не стричь, не мыть тридцать лет и тридцать три ночи…
Горяча его речь, как дыхание арьяна[11]. Сухая рука, точно ветка карагача, прыгает в халате. Резкий его выкрик и все поднялись. Встал ишан и пошел. А за ним, уходя в темноту, взволнованно перекликиваясь, пошли другие. Быстро опустела чай-хана. Хозяин постоял у столба и пошел собирать недоеденные лепешки.
Темная ночь — что день у крота… Идет толпа, натыкаясь друг на друга, забегая вперед, заглядывая на сухого шпана. А ишан, как лунатик, выпрямился и не слышно скользит длинными шагами. И вдруг в темноте, только вышли из-за угла, словно ударили пять пальцев в глаза — пять ярких до ослепления окон и длинный белеющий в ночи дом. — Вот оно — преддверие шайтана!.. У дверей сонный милиционер склонился на винтовку. Устало поникла голова. Дробно зашаркали туфли в дверях. Вскочил. Увидел. Бросился вперед:
— Что надо?
— Пусти, привратник шайтана! Я пойду говорить с самим вашим главным табибом! — зло сверкают зрачки у ишана.
— Нельзя! Нельзя! Не велено… Он на операции! Отступите! Назад, а не то!..
— Отойди сам назад, красный пес! Не видишь, кто перед тобой?..
— Не могу пустить…
Но шума достаточно, и чьи-то легкие ноги уже побежали в приемную, оттуда в кабинет, оттуда в операционную. Яркая блестящая лампа. Никкель инструментов. Белизна стен.
— Чадан! Послушайте вас зовут! Пришли за этим… Идемте скорее, они еще в палаты ворвутся.
Чадан снял белую шапочку с головы. В приемной растерянные служители едва сдерживали возбужденны! стариков кишлака. Кулаки сами размахиваются, готовы ударить. Руки милиционера прыгают по прикладу. И вдруг тишина. Вошел Чадан.
— Ну! Говорите скорей! — на чистом узбекском языке.
— Отдай нам, табиб, Самида чурекчи!..
— Зачем?
— Не должен он умереть презренной гиеной в доме гяура. Он — первый джигит. Пусть умрет в мечети…
— А награда его куда пойдет? Верблюд? — и скользкая улыбка прошла по губам Чадана.
— Награда пойдет на мечеть… Искупит его грехи.
Чадан был родом киргиз. Голова — бритая, раскос, руки до колен.
— Нет!
— Мы его возьмем!..
— Он будет жить, и вы его не получите…
Сердитые огневые змейки забегали в глазах ишана. Он скорчился коршуном, его черные зубы показались из-за губ. Старики двинулись вперед.
Одно движение рук Чадана — ишан отлетел в толпу. И выкатилась в дверь живая масса слизняков под шелковыми халатами, пришедших за молодой жизнью.
— Убирайтесь вон! Шакалы!
Белый потолок. Белые стены. Белый халат склонился. Блеск инструментов. Забинтованная голова Самида на столе.
Он бредит. Кругом все свет… Самид видит перед собой дрожащие уши Тохтыра. Солнце! Размеренная скачка легка… Что-то мелькает кругом. Глаза… Много глаз… Глаза Садатхон… Прыжок, мимо! Мимо! Вперед!..
Упорные глаза Чадана. Степной киргиз — доктор, хирург.
И все исчезло под наложенной на лицо маской. Хлороформ. Легкое кружение в голове. Сладкий запах. Огромное колесо завертелось в мозгу, подхватило обрывки мыслей, оглушило сознание…
— Отнесите в 3-ю палату. Он будет жить!
ЖЮРИ
ЛИТЕРАТУРНЫХ КОНКУРСОВ НА РАССКАЗЫ
,ЗА РАБОТОЙ» и «НА ДАЛЕКИХ ОКРАИНАХ»
ПРИСТУПИЛО К РАБОТЕ.
Результаты Конкурсов будут опубликованы в № 7 или № 8 «МИРА ПРИКЛЮЧЕНИЙ». Тогда же начнутся печатанием премированные произведения.
ГРОБНИЦА ЦАРИЦЫ ШУБАД
Очерк П. С.
Год назад (см. № 11 «Мира Приключений» 1927 г.) мы познакомили читателей с первыми результатами большой экспедиции, во главе которой стоял заслуженный английский исследователь Леонард Булей и в которую входили представители Национальною музея Америки, Университета Пенсильвании и Британского музея. Эта англо-американская научная экспедиция неустанно работала на раскопках древнего города халдеев Ура, из которого, по сказанию библии, Авраам и отец его Фарра отправились в землю Ханаанскую. Раскопки в пустынной ныне Месопотамии дали поразительные результаты. Экспедиции удалось восстановить картину жизни халдеев за 6 000 лет до наших дней. Из песков пустыни восстал теперь один из древнейших и богатейших городов мира, Ур, расположенный у слияния рек Тигра и Евфрата.
Для науки эта экспедиция дала необычайно много: разрешается вопрос, что суммерийская культура предшествовала египетской и что страна фараонов заимствовала свою культуру из страны халдеев, где она процветала еще до первой династии Египта.
Для истории материальной культуры имеет громадное значение сенсационная находка экспедиции, находка, в блеске которой тускнеет открытие усыпальницы фараона Тут-анкх-амона, наделавшее в свое время столько шума.
Отсылаем читателей, интересующихся археологией и историей, к очерку, который мы указали выше. Здесь мы остановимся только на поистине изумительной удаче экспедиции, открывшей гробницу царицы Шубад, гробницу, на тысячелетия более древнюю, чем гробница фараона Тут-анкх-амона и раскрывающую зоркому взгляду науки забытые тайны, погребенные около шести тысяч лет назад.