Томас Нильсон вприпрыжку мчался к взлетно-посадочному холму. На вершине он воровато оглянулся – ни дать ни взять – нашкодивший кот, и нырнул в кабину вертолета.
– А как же кофе? – пробормотала Рина.
«Стерх» поднимался к ослепительно-синему небу Горгоны, но старший егерь-охотовед не смотрела ему вслед. Она не могла отвести глаз от большого портрета, с незапамятных времен висевшего в простенке у входа в красный уголок. Бледное лицо с выступающими скулами, немного раскосые темные глаза, резко очерченный подбородок, прямой, с едва заметной горбинкой нос… и надпись на потускневшей от времени бронзовой табличке: «Томас Нильсон. Главный смотритель заповедника. Погиб при невыясненных обстоятельствах 21 июля 2165 года».
№ 03 «Фита»
Они договорились о встрече в полдень, у памятника Людвигу Порте, первому человеку, погибшему на Ружене.
Гранитный звездолетчик смотрел вдаль, поверх многогранной призмы космовокзала, туда, где неустанно вращались исполинские эллипсоиды антенн дальней Нуль-связи. Памятник был выполнен Крисом Роджером по эскизам Иоганна Сурда. Великий художник терпеть не мог патетики, поэтому поза легендарного звездолетчика и зоолога была совершенно непринужденной, как будто Порта шел по неотложному делу и его вдруг окликнули.
Старейший планетолог Ружены пан Ежи Янчевецкий любил этот памятник. Нередко приходил к нему вечерами, посидеть на скамейке с книжкой или – наблюдая за малышней, резвящейся в сквере у фонтана. Ежи не переставал удивляться, насколько Ружена, некогда погубившая десятки исследователей, стала ручной. А ведь он еще помнил первозданность ее сухих джунглей, полных опасных тварей, бескрайние степи, поросшие голубоватой, словно седой, травой. Нет, и джунгли, и степи никуда не делись, но теперь их во все стороны пересекали самодвижущиеся дороги, давно вышедшие из употребления на Земле, но по-прежнему популярные на планетах Периферии. Да и местные твари продолжают здравствовать, но необузданный нрав их укрощен победоносным шествием человеческой цивилизации. Вон карапузы гоняются за радужными красавцами-рэмбами как ни в чем не бывало. И дела нет пострелятам, что некогда эти диковинные насекомые поражали воображение их, пострелят, прадедушек и прабабушек.
Ежи вспомнил, как его собственный правнук возится с жутковатым крапчатым дзо, как будто это обыкновенный кот. А ведь когда-то Симон Крейцер страшно гордился своей добычей. Чудак он был, этот Крейцер, любил давать инопланетным зверям звучные, но малопонятные названия: крапчатый дзо, мальтийская шпага, большой цзи-линь, малый цзи-линь…
– Пан Янчевецкий?
Ежи вздрогнул – неужто задремал?! Какой позор! – немного суетливо поднялся навстречу молодому, длинноволосому парню, позвонившему сегодня утром по личному номеру планетолога.
– Здравствуйте! Чем могу служить?
Длинноволосый, похожий на североамериканского индейца парень крепко пожал костлявую длань без малого столетнего старика.
– У меня к вам чрезвычайно важный разговор, пан Янчевецкий, – сказал Индеец, – но мне не хотелось бы вести его здесь.
– А где бы вам хотелось его вести? – сварливо осведомился Ежи.
– Где-нибудь, где не так многолюдно.
– Послушайте… м-м…
– Александр. Александр Дымок.
– Послушайте, пан Дымок, мне эта таинственность не по вкусу. Говорите прямо, что вам нужно?
– Мне – тоже. – Индеец невесело улыбнулся. – Но речь идет о тайне личности…
– Какой еще тайне? Чьей личности?
– Вашей, пан Янчевецкий, – ответил Дымок. – Например, я могу ответить на вопрос, который наверняка мучил вас: почему вы, талантливый художник-эмоциолист, вынуждены были поступить на планетологический факультет Краковского университета?
Планетолог фыркнул.
– Потому что я был посредственным художником, – сказал он. – Сам великий Иоганн назвал мои работы, выставленные на студенческом вернисаже, «графической эссеистикой на животрепещущие темы». В его устах это прозвучало страшнее, чем если бы он назвал их бездарной мазней. Так что не говорите мне про тайну личности, молодой человек. Нет личности, нет тайны.
– Простите, пан Янчевецкий, – сказал Дымок, – но ведь вам известно об отзыве Сурда с чужих слов, не так ли?
– А вы думаете, я помчался к мэтру переспрашивать?!
– Нет, вы не помчались… – продолжал Индеец. – Вы полгода страдали от абсолютной бесперспективности существования, покуда добрые люди из КОМКОНа не посоветовали вам заняться планетологией…
– КОМКОН? При чем здесь КОМКОН?
– Пойдемте в парк, пан Янчевецкий, – решительно сказал Дымок. – Вы же видите, разговор и впрямь серьезный.
Старый планетолог с тоскливым вздохом окинул взглядом сквер у памятника. Он чувствовал себя как человек, который принужден обстоятельствами принимать участие в неком постыдном действе.
«Надо все-таки выслушать его, коли уж он так просит», – придумал пан Янчевецкий для себя оправдание.
– Идемте, – буркнул он и направился по выстланной желтыми и красными пластиковыми плитками тропинке к черной реке самодвижущейся дороги. Его молодой собеседник усмехнулся и легкой стремительной тенью двинулся следом.
На окраине городка они перешли на низкоскоростную полосу, будто лесной ручей петляющую между деревьями парка. Зеленые стволы мягко фосфоресцировали, приставучие рэмбы норовили вцепиться в длинные волосы Индейца, он неуловимым движением смахивал их. Сердито стрекоча крыльями, гигантские насекомые уносились прочь.
– Итак, я слушаю вас! – прервал затянувшееся молчание Ежи.
– Вас ненавязчиво направили учиться на планетолога по одной простой причине… – начал Дымок.
– Ну! – не слишком вежливо поторопил его старик.
– Ваша будущая профессия обязательно должна была быть связана с Космосом, и только с Космосом.
– Что за глупости! – проворчал пан Янчевецкий. – Кому это могло понадобиться?
– КОМКОНу, кому же еще, – ответствовал Индеец. – Но не Комиссии по Контактам, а ее дочерней организации, Комиссии по Контролю. Существовала некогда в нашем благоустроенном мире такая структура, призванная контролировать потенциально опасные области научного поиска и предотвращать нежелательные последствия некоторых излишне дерзких научных экспериментов.
– Ну и правильно, ну и замечательно! Целиком и полностью поддерживаю! – горячо воскликнул старик. – Только я не понимаю…
– Какое это отношение имеет к вам? – закончил за него Дымок. – Самое непосредственное… Да, вы не занимались запрещенными видами научной деятельности, но вы сами, как это ни странно, результат потенциально опасного эксперимента. Причем – эксперимента, поставленного не людьми…
Старый планетолог отшатнулся от своего собеседника, как от невменяемого безумца. Александр Дымок усмехнулся и закатал правый рукав некогда модного, но давно уже безнадежно устаревшего радужного плаща.
– Видите это родимое пятно? – спросил он, демонстрируя старику свой «иероглиф». – Ручаюсь, у вас на правом сгибе оно тоже имеется, только другой формы. Напоминает Фиту, букву старорусского алфавита…
Пан Янчевецкий молча ждал продолжения.
– Эта отметина появилась у вас, когда вам исполнилось десять лет. я обзавелся родинкой примерно в том же возрасте. И мы с вами, уважаемый пан Янчевецкий, в этом не уникальны. Кроме нас с вами, такими отметинами обладают еще одиннадцать человек.
– Занятное совпадение, – проговорил планетолог. – Однако тринадцать причудливой формы родинок на сгибе правого локтя еще не повод подозревать их обладателей во внеземном происхождении. Вы не находите, молодой человек?
– Не повод, – согласился его собеседник, – но есть и другие, как вы говорите, занятные совпадения. Все тринадцать обладателей этих причудливых родинок родились в один и тот же день, а именно шестого октября две тысячи сто тридцать восьмого года…
Ежи приподнял седую бровь, осведомился:
– И вы – тоже, молодой человек? В таком случае вы на диво хорошо сохранились. На вид вам не дашь и сорока… Как вам это удалось, поделитесь опытом…
Дымок вежливо переждал этот взрыв старческого сарказма, потом сказал:
– Охотно поделюсь, пан Янчевецкий. Собственно, для этого я сюда и прилетел. Но прежде я хотел бы продолжить.
Старик благожелательно кивнул, ему уже стало любопытно. Они сошли с движущейся тропинки, уселись на губчатое сиденье парковой скамейки в узорчатой тени папоротникового дерева.
– Итак, – вновь заговорил Индеец приглушенным бархатным баритоном эстрадного чтеца, – двадцать первого декабря две тысячи сто тридцать седьмого года отряд Следопытов под командой Бориса Фокина высадился на каменистое плато безымянной планетки в системе ЕН 9173, имея задачей обследовать обнаруженные здесь еще в прошлом веке развалины каких-то сооружений, приписываемых Странникам…
№ 04 «Свастика»
Ярко-голубое небо. Желтое ласковое солнце. Кварцевый песок. Аквамарин пологих волн. Белые паруса зданий. Экзотическая пестрота парков. Седовласые вершины далеких гор. Стройные загорелые тела на пляже. Легкомысленные наряды. Дети, играющие в прятки наоборот среди кустов-хамелеонов. Веселая музыка на террасах многочисленных кафе. Разноцветные паруса на морском просторе. Парящие будто птеродактили дельтапланы. Одним словом – курорт. Здесь не хотелось думать о делах. Все проблемы большого мира растворялись в этой желто-зелено-голубой неге. Кувыркаться в теплых волнах, танцевать под легкую музыку с красивыми женщинами, философствовать на вечерней зорьке с бокалом чего-нибудь освежающего в руке – что может быть лучше?
Томас Нильсон расположился в шезлонге, под полосатым тентом, легкая ткань которого трепетала на морском ветру. Киберофициант без спросу принес запотевший бокал с трубочкой и ломтиком лимона, нанизанным на краешек.
– Что это? – спросил Нильсон капризным голосом курортного завсегдатая.
– Джеймо, – ответствовал кибер и укатил.
Нильсон присосался к трубочке, лениво озирая пляж.
Он знал, что она здесь. Справочная санатория «Лазурная лагуна» охотно выдала информацию о настоящем местонахождении врача-бальнеолога Марии Гинзбург. И теперь осталось лишь определить, какое именно из сотен стройных и загорелых женских тел принадлежит сему почтенному медицинскому сотруднику? Знание того, что возраст почтенного сотрудника перевалил за девяносто, мало чем могло помочь Нильсону. За последние полвека геронтология шагнула столь далеко вперед, что судить о возрасте человека по внешнему облику стало совершенно невозможно. Тем более – о возрасте женщины. Однако у Нильсона были основания полагать, что он узнает Марию среди прочих моложавых красавиц.