– Еще скажите, что сейчас Великий пост и мяса на столе вообще не должно быть, – уныло произнес молодой директор.
– А вот это как раз спорно. В начале двадцатого века к соблюдению религиозных установлений относились уже как к делу личного выбора, и хозяева вполне могли предложить гостям мясные блюда. Но к сожалению, всё это – отнюдь не главная моя претензия.
– Понятно.
Молодого, талантливого и амбициозного было уже жалко. Он так весело игрался с киберами, а потом пришел гадкий дядька и разрушил его «песчаные замки». Но что поделать? Это история, детка, а она – дама жестокая.
– Хочу сказать о вашей недоэмансипированной дамочке. Жил в конце восемнадцатого века во Франции такой юрист Жан Антельм Брилья-Саварен, был большим гурманом и написал книгу «Физиология вкуса». Так вот, он писал, что приглашать друзей на обед – значит принимать на себя ответственность за их удовольствия, пока они будут у тебя в гостях. А у вас гостя посадили к истеричной девице с совершенно неприличным для ее возраста ожерельем. Которая тут же начала злословить о хозяевах! И ее матушку, кстати, представили почему-то в костюме фрейлины и с тюрбаном.
– Тюрбаны вошли в моду после «Русских сезонов» Дягилева в Париже, – быстро возразил Виктор. – Сам Поль Пуаре…
– Да, но не с придворным же костюмом! И зачем даме надевать его, когда она идет на ужин в частный дом? И почему она так дурно воспитала свою дочь?
– А что, скажете, в Петербурге не было таких девиц? История о хозяевах правдива! – Молодой директор приободрился. – Вы рано ушли. У меня дальше по сценарию хозяева отправляются пороть на конюшню лакея, который случайно разбил чашку.
– Очень хорошо, что я этого не видел, – вздохнул Игорь. – Может, они еще и Му-Му утопили? Какая порка, помилуйте? Крепостное право еще полвека назад отменили. Вычли бы из жалованья, максимум – уволили без рекомендаций. Но не при гостях.
– Вас послушать, так они были ангелами! – Молодой человек проявлял всё большую напористость. – Конечно, обмануться легко: серебряный век, томные дамы в жемчужно-серых платьях. Элэгантная коляска, в эротичэском биэньи эластично шэлэстэла по осэннэму песку! Опомнитесь! Сотни тысяч умирают от голода, столько же – от холеры и тифа. На заводах дети работают по двенадцать часов и получают копейки! На пороге Первая мировая война! А вы умиляетесь: «Ах, какие они были деликатные, какая у них была культура!»
– Вы правы, Виктор Константинович, совершенно правы, – ответил Игорь. – Но именно потому, что вы правы, вам и нет нужды кричать об этом. Ведь люди, по сути дела, приходят в гости к вам. Именно к вам, а не к киберам. А любезные хозяева стараются развлекать гостя, а не поучать его. Да, гости могли бы обсуждать за столом и голод в Поволжье, и подготовку к грядущей войне, но они же этого не сделали! Вместо этого у вас девица стонет, что ей не дают учиться.
– А вы считаете это неважной проблемой? я думаю, наоборот, нашим современникам ее переживания будут понятны.
– Конечно. Но это будет ложное сочувствие. На самом деле ваша героиня просто пустая фанфаронка. Да, женщина пока не может учиться в университете. Но уже почти тридцать лет работают Бестужевские курсы – почему она хотя бы не попыталась поступить на них? Были и врачебные курсы для женщин, и педагогические, и инженерные.
– Но ведь обычный человек с улицы ничего об этом не знает, а если ему прочесть лекцию о женском образовании в дореволюционной России, он заскучает, – возразил Виктор.
– И вы решили обмануть его для его же блага? – быстро спросил Игорь. – Очень опасная стратегия. Вы понимаете, кому вы уподобились? Наша идеология опирается на естественные потребности человека, освобожденного от необходимости бороться за выживание. Она не нуждается в пропаганде, и особенно в пропаганде, основанной на лжи. Современный человек в состоянии сам разобраться, что для него хорошо, а что плохо, иначе мы не были бы там, где сейчас с вами находимся. Моя позиция ясна? Именно ее я изложу в своем отчете.
– Конечно. – Как ни старался Виктор сохранить лицо, всё равно он выглядел как побитый мальчишка.
Игорь хотел сказать ему что-то утешительное вроде: «Продолжайте работу, у вас большой потенциал, а не ошибается тот, кто ничего не делает», – но решил сохранить молодому человеку остатки самоуважения. Поэтому бросил только:
– До свидания, еще увидимся.
И вышел из музея.
С Невы налетел ветер. Игорь закутался поплотнее в плащ, поднял повыше шарф и зашагал к Литейному, составляя в уме текст отчета. Нужно успеть написать его сегодня. На завтра он взял отгул. Завтра его ждут бывшие одноклассники, они вместе поедут на Комаровское кладбище. Старый обычай отмечать сороковой день совершенно иррационален, но, похоже, не собирается отмирать. За сорок дней как раз успевают пройти шок и первая боль, и можно вспомнить, кем был для тебя ушедший человек и почему он тебе дорог.
Бронислава Захаровна прожила до обидного мало: всего семьдесят с небольшим лет. Впрочем, она как-то вечером, когда они с Игорем праздновали его назначение в Управление исторических музеев и выставок – так себе праздник, но зато повод повидаться, – изрядно захмелела и обмолвилась: «Знаешь, я ужасно устала таскать свое тело». Больше она никогда к этой теме не возвращалась, но Игорь знал, что за ее словами стоит нечто, чего он трусливо надеялся никогда не понять.
Но всё же, несмотря на то, чего она лишилась, ее короткая жизнь была наполнена смыслом. Она сберегала, возвращала по кусочкам память об умерших людях, о давно утраченных жизнях. И подготовила себе смену, чтобы ее работа не прервалась. Сумеем ли мы сделать столько же за наш, надеюсь, еще долгий век, нам только предстоит узнать. Вот что скажет Игорь завтра на Комаровском кладбище, у могилы Бронтозавровны.
О'РэйнДно совести
Был первый день лета – когда Солнце начали включать на час раньше, а выключать – на полчаса позже, чтобы дать больше света начинавшему вызревать где-то далеко на юге урожаю.
Анита стояла над обрывом, чувствуя кожей голых ног щекотку густой, необыкновенно мягкой травы. Воздух ощутимо пах кварцем, как солярий или кабинет физиотерапии в поликлинике.
На Аните была короткая майка, джинсовые шорты и дешевые резиновые шлепанцы. В нормальном мире на всех таких уже много лет стояло клеймо «мэйд ин чайна», но в Городе не было Китая. Хотя китайцев наблюдалось порядочно, но Анита не различала, часть из них вполне могла быть корейцами или киргизами. Вместо китайского признания в середине подошвы красовалась стилизованная буква «Г», а может, и не «г», а просто прямой угол с завитушками.
Анитина соседка Эма, румынская стриптизёрша из девяностых годов, считала, что «Г» означает «Город». У Аниты же было своё, исконно русское мнение по поводу этой буквы. Качество товаров из магазинов Города это мнение обычно подтверждало.
– Ты подумала? – спросил Наставник из-за ее плеча. – Так одна была рюмка или все-таки две? И смотрела ли ты на дорогу?
– Вам-то что? – сказала Анита.
– Мне – ничего. В той же мере, что и тебе. Просто картинка никак не складывается.
…такие глаза, он смотрел на нее целую вечность…
…длилось меньше секунды…
…тошнотворный, а потом колеса сразу подпрыгнули, как на лежачем полицейском, и провалились в него, в мягкое…
…захрустело…
…и удар о руль…
…крик, как будто само мироздание забралось к ней в голову многоголосым сиреньим воем…
Именно тогда Аните пришла в голову мысль убить своего Наставника.
«Хорошо бы, если бы его не было, – подумала она. – Но сам он не исчезнет. Поэтому…»
Она шагнула вперед через траву, к краю. Уступ, на котором раскинулся Город, обрывался в пропасть, в бесконечную сине-зеленую пустоту.
– Осторожнее, – сказал Наставник. Он стоял чуть позади нее, за левым плечом. – У бездны нет дна.
– Почему? – пробормотала Анита, наклоняясь вперед, чувствуя, как дыхание перехватывает от невообразимой глубины, как затягивает взгляд темнеющая далеко внизу муть.
– У кольца нет конца, – ответил Наставник тихо. – Давай просто сядем и поговорим, хорошо?
Анита покорно кивнула, шагнула назад. Горло у нее сжалось от мысли, что, если бы они стояли наоборот – Наставник впереди, а она на полшага сзади – то она могла бы броситься всем телом и сильно его толкнуть, а потом склониться над обрывом и смотреть, как исчезает в тенях пропасти человек с искаженным в крике добрым лицом.
Она подняла голову и посмотрела Наставнику прямо в глаза – светло-карие, внимательно прищуренные. Она проиграла сцену убийства в голове снова и снова, чтобы проверить, понимает ли он, что у нее на уме – Эма говорила, что Наставники умеют читать некоторые мысли.
– Как новая работа? – спросил Наставник, улыбаясь все так же приветливо. Анита улыбнулась в ответ.
– Осваиваюсь потихоньку, – сказала она.
Он не догадался.
Ничего ни в чем не понимает Эма, дура сисястая, немудрено, что судьба её до Города довела.
– Прекратились ли сны? – голос Наставника был таким участливым, что Аните захотелось убить его как можно скорее, прямо сейчас.
Она достала из кармана пачку сигарет, села в траву и закурила.
– Почти, – сказала она наконец. – Редко теперь снятся. Но прошло-то уже полгода, сколько ж можно, да?
– Значит, ты рада, что живешь в Городе? – спросил Наставник ровно. – Ни о чем не жалеешь? Не мечтаешь изменить жизнь? Вернуться обратно?
Анита докурила, поднялась, опять подошла к обрыву.
– Нет, – сказала она, бросая вниз окурок. И вдруг вскрикнула.
– Ой, что это? Что это внизу?
Наставник встал с ней рядом, наклонился над пропастью. Анита внутренне собралась. Сейчас или никогда. Решится она или не решится? Тварь она дрожащая или…
– Что там? – спросил Наставник.
Анита криво улыбнулась, чуть подалась назад и изо всех сил толкнула его в спину. Теряя равновесие, он повернулся к ней лицом, исказившимся от усилия удержаться, коротко охнул, нелепо взмахнул руками. И упал, камнем полетел вниз.