Мои мысли прервал стремительно влетевший с улицы радист Вася Ходов:
— Скорей на улицу! Все горит!
— Что горит? Где?
— Небо горит… все небо! Сияние! Да скорей же, а то кончится!
Я быстро оделся.
…Небо пылало. Бесконечная прозрачная вуаль покрывала весь небосвод. Какая-то невидимая сила колебала ее. Вся она горела нежным лиловым светом. Кое-где показывались яркие вспышки и тут же бледнели. Сквозь вуаль ярко светились звезды.
Вдруг вуаль исчезла. В нескольких местах еще раз вспыхнул лиловый свет. Какую-то долю секунды казалось, что сияние погасло.
Но вот длинные лучи, местами собранные в яркие пучки, затрепетали над нами бледно-зеленым светом. Вот они сорвались с места и со всех сторон метнулись к зениту. На мгновение замерли в вышине, образовали огромный сплошной венец, затрепетали и потухли.
— Ух! — выдохнул Вася.
Никто из нас не заметил, когда и как на юге появился огромный, широкий занавес. Крупные, четкие складки украшали его. Волны то красного, то зеленого света, чередуясь, проносились по нему с одного края до другого. Невозможно было разобраться, где они возникают, откуда бегут и где умирают. Отдельные полотнища занавеса ярко вспыхивали и тут же бледнели. Казалось, что занавес плавно колеблется.
На западе опять появились длинные лучи. Потом малиновые облака закрыли полнеба. Еще раз лучи устремились к зениту…
Картина менялась каждое мгновение. Время бежало незаметно. Уже час мы любовались северным сиянием.
Вася с поднятой головой сидел на полузанесенной снегом шлюпке. Он словно застыл. Юноша впервые видел такую картину и, захваченный ее красотой, не мог оторвать зачарованного взгляда от полыхающего неба.
А Арктика, будто чувствуя, что сегодня приобрела нового ценителя ее красот, все шире открывала свое лицо, озаренное полярным сиянием.
Совсем как в сказке
Ехали мы ночью на санях по березняку. Иногда березы расступались, и тогда под полозьями саней мелькали разноцветные мхи и кочки, поросшие пестрыми цветами и спелыми ягодами. И вдруг видим: над березами вдалеке торчат шляпки грибов. Хорошие грибы: подберезовики, подосиновики… Остановились мы, сорвали грибы и принялись искать еще. И что же: раздвинешь две — три березки — и найдешь хороший грибок!
Но больше они сами показываются, над березами свои шляпки поднимают.
Набрали мы грибов полную корзину. Смотрим на часы: время позднее — за полночь зашло, пора спать ложиться. А солнце вовсю светит и не думает заходить. Как же спать-то? Куры засмеют… Ну, к счастью, кур нигде поблизости нет, не увидят.
Положили мы свои спальные мешки на березы, забрались в них с головой, чтобы солнце не светило и комары не кусались, и крепко заснули…
Вы, наверно, думаете, что я сказку рассказала?
Разве грибы над березами растут? Разве солнце светит по ночам? Разве на санях по траве ездят?
Если сесть в поезд в Москве и поехать на север, то сначала за окном будут мелькать дремучие леса. Как ни глянешь в окно — все лес да лес: сосны, березы, елки… Надоест смотреть. И вдруг подойдешь к окну, а за окном равнина зеленая расстилается, и ни одного деревца не видно. Это началась тундра. Она находится далеко на севере.
В тундре очень длинная суровая зима и совсем коротенькое лето. Но лето в тундре особенное: солнце светит и днем и ночью, и темноты совсем не бывает. Поэтому-то и приходится ложиться спать при ярком свете солнца. А если будешь темноты дожидаться, то придется не спать больше двух месяцев!
Деревья в тундре не растут — им слишком холодно, а береза, про которую я рассказала, — мелкий кустарник. Листики у нее, как копеечки, а иногда еще и мельче, а стволики стелются по земле. Полярная береза не дерево, а кустик. Она растет очень медленно. Березовой веточке в палец толщиной может быть столько же лет, сколько толстому дереву в лесу.
А грибы летом в тундре вырастают настоящие, большие, вот они и поднимаются выше березок.
В тундре круглый год ездят на оленях, запряженных в легкие саночки — нарты. Дорог там нет, но зато много кочек и болот. На колесах по ним не проехать, а маленькие нарты идут легко.
Вот видите, сколько интересного в тундре!..
По тундре
Наша научная экспедиция занималась изучением оленьих пастбищ в тундре.
Добраться до тундры не так-то просто. Семь дней плыли мы на пароходе вниз по Иртышу и Оби от Омска до Салехарда.
От Салехарда наша экспедиция отправилась на катере вниз по Оби, затем вверх по ее притоку — реке Щучьей, и дальше — на лошадях по тундре.
За долиной реки Щучьей начались просторы, похожие на степь, с пологими холмами и озерами. Над головой — ясное небо, большое, как тундра. И ни дыма, ни человека кругом!
По ложбинам с ручьями и маленькими речками — тундровые луга. По склонам холмов — кустарники. Они совсем маленькие, до колен. Когда подходишь, из них почти всегда вылетают белые куропатки.
За кустарниковой тундрой идет болото — иногда осоковое, иногда моховое, с такой мелкой и редкой осочкой, что даже маленькому куличку негде спрятаться. Мхи разноцветные: на серо-зеленом мягком, пушистом одеяле раскиданы розовые, желтые и светло-зеленые подушки.
Я иду в ичигах — кожаных чулках. На болотах иногда чувствуется под пяткой что-то твердое, как камень. Это вечная мерзлота. Под мхом она оттаивает меньше.
Всюду на болотах виднеются белые пятна пушицы — невысокого растения с серебристыми пушистыми головками.
Пушица.
Иногда набегает волна тяжелого, удушливого запаха багульника. По сухим склонам холмов идти легко: ноги не вязнут. Трава совсем реденькая — не спрячешь ступни. Вокруг — кустики дриады, голубики, брусники, толокнянки, ивы.
Багульник.
Я сорвал кустик ползучего растения высотой сантиметров десяти.
— Какая это трава? — обратился ко мне наш топограф Евгений Николаевич.
— Это не трава, а ива. Вся растительность здесь карликовая.
Иногда попадалась пятнистая тундра. Это та же мохово-травянистая тундра, но только с темно-серыми плешинами. На них, возникших от вечной мерзлоты, — ни одного кустика травы.
Мы идем день, другой, идем много дней. Кругом холмы, болота, озера и всегда светлый горизонт. Ночей нет.
Болота и болота… Когда вытаскиваешь ногу, слышишь чмоканье. Идешь, а сзади хлоп, хлоп… словно вылетают пробки из бутылок. Остановишься перевести дух — тихо. Сделаешь шаг — сзади опять: хлоп! Сделаешь другой — хлоп!.. Так весь день.
В эти ранние июльские дни тундра обряжается травой и цветами. Под жарким солнцем тундровые просторы зеленеют на глазах. Трава растет так быстро, что изменение ее роста можно отмечать через каждые два — три часа.
Причиной необычайно быстрого развития растений является беспрерывный свет. В теплые летние дни солнечные лучи, как хлысты, все время подстегивают растение: «Расти, скорее расти!»
Я остановился и начал копать лопатой яму: нужно узнать, какая здесь почва. Ниже восьмидесяти сантиметров лопата зазвенела — там начиналась вечная мерзлота. Прорубив почву еще глубже, я поднял на лопате мерзлую землю.
Евгений Николаевич снял с лопаты маленький комочек льда и понюхал его.
— Пахнет? — спросил я, усмехаясь.
— Да, тысячелетиями пахнет, — серьезно ответил мой спутник. — Вода в этом кусочке льда, вероятно, замерзла в ту эпоху, когда на Земле еще не было человека…
Так мы и шли по тундре: впереди — наш проводник, ненец Степан, или я, далеко сзади лошади тянули груженые нарты. Нарты скрипели, прыгая по кочкам, кренясь направо и налево; порой они мягко скользили по болотам, раздвигая полозьями осоку.
Мы шли без дорог — их не было — по холмам, по кустарникам, огибали озера; переходили ручьи, мелкие речки, пересекали огромные болота.
Всюду весело и светло. Куда ни посмотришь — ясные озера. Все они разные: маленькие, большие, зеленые, белые, голубые. Почти с каждого озера при нашем приближении поднимается стайка уток; где-то кричит гагара.
Смотрим в озера, как в большие зеркала, и видим небо. Над головой тоже оно, бездонное. Озер так много, что тундра кажется зеркальной.
По голубому небу плывут белые лебеди; в озерах, когда солнце у горизонта прячется за тучи, сверкают пестрые радуги.
Наш пес Рамзай, весь белый, как комок снега, носится по зеленым кустарникам. Если на озере сидят утки, он бросается за ними. Птицы сначала отплывают от него, но белая голова собаки, движущаяся по воде, занимает их, они подплывают к ней. Почувствовав опасность, утки внезапно взлетают, чтобы снова сесть неподалеку. Голова движется за ними, и птицы удирают снова.
При такой погоне пес обессиливает и спешит на берег. Я подхожу к Рамзаю — он с недоумением смотрит на меня, потом на уток.
— Дурак ты, дурак! — говорю я ему и прикладываю ружье к плечу.
Раздаются два выстрела.
Рамзай снова бросается в воду за убитыми утками, приносит добычу и машет хвостом.
Когда солнце поднимается высоко и начинает припекать, мы останавливаемся около какого-нибудь озера на отдых. Развьюченные лошади сначала катаются по траве, потом щиплют ее. Комары сразу облепляют их потные бока. Утолив голод, лошади опять валятся на землю, давя комаров, или ходят по кустам и трутся боками о ветки. Животные с каждым днем худеют.
Так мы и шли по тундре.
Мы расставляем палатки, натягиваем марлевые пологи от комаров. Кто-нибудь отправляется в ивовые кусты за сушняком. Если его нет, выдергиваем полярную березку. Она, даже зеленая, горит неплохо. Разжигаем костер, и к небу поднимается голубой столб дыма. Чтобы его было больше, бросаем в огонь сырую траву. Затем садимся под дым и занимаемся разными делами: кто пишет, кто ощипывает уток, а кто, раскинув руки, лежит на спине и смотрит сквозь дым в небо.