Или возьмем технологию синтетической биологии, о которой пойдет речь в статье «Взлом президентской ДНК» и которая позволяет нам писать генетический код примерно так же, как пишется программный код для компьютеров; это наделяет нас способностью создавать жизнь с нуля. Таким образом мы получаем возможность обмануть смерть, возобновляя жизнь в любой момент. Как писал Э. Каммингс, «слушай, есть чертовски хорошая Вселенная по соседству; махнем туда».
Что ж, мы уже махнули.
Разумеется, есть люди, которых описанная выше «духовная» аргументация не трогает, поэтому давайте еще разок взглянем на эти идеи с чисто секулярной точки зрения. Одним из наиболее твердо установленных фактов в психологии является то, что страх смерти, присущий каждому человеку от рождения, обусловлен наличием разума. В 1974 году психолог Эрнест Беккер получил Пулитцеровскую премию за книгу «Отрицание смерти» (The Denial of Death), где утверждается, что страх смерти является наиболее сильной фундаментальной силой, движущей нами. Он сильнее потребности в пище, питье и сексе. Более того, как утверждает Беккер, все, что мы называем «культурой», представляет собой лишь изощренный защитный механизм, помогающий нам забыть о собственной смертности. Эту мысль поддерживают очень многие ученые. Страх смерти является краеугольным камнем нашего психологического фундамента. Однако сегодня в лабораториях всего мира ученые пытаются выломать этот краеугольный камень, подрывая самые основы человеческой сущности. И что с нами станет, когда они преуспеют?
Никто не знает.
Можно лишь предположить, что нас ждет будущее, совсем не похожее на то, что мы привыкли видеть вокруг себя. Кто-то называет наступающую эпоху веком Прометея, кто-то – веком Икара, но больше всего меня поражает то, что эти мифологические метафоры и не метафоры вовсе. Мы действительно крадем огонь у богов, мы действительно рискуем слишком приблизиться к Солнцу.
Еще мне хочется сказать о том, что мне удивительно везло в моих исследованиях. Когда вершилась история, я во многих случаях оказывался в нужное время в нужном месте. Более того, когда Уильям Добелл впервые включил свой имплантант искусственного зрения, я был не просто на месте – я был наблюдаемым объектом.
Это было не нарочно. За 20 секунд до первого включения аппарата я вдруг понял, что сижу как раз напротив пациента Альфа, в самом центре его поля зрения. Я не считал это правильным, поэтому попытался уйти с дороги. В последние мгновения обратного отсчета к исцелению слепоты я встал со стула и сделал пару быстрых шагов в сторону. О чем я только думал? Пациент Альфа был слепой. Он привык ориентироваться на звуки. И, разумеется, когда я встал и пошел, он среагировал на звук и повернул голову вслед за мной. Так я и попал в «кадр».
Тот момент запомнился мне как символ всего нашего времени. Несмотря на все свои намерения и старания, я оказался недостаточно скрытен и проворен. Я не смог увильнуть. Что бы я ни делал, увернуться от будущего нельзя.
И это касается нас всех.
Мы живем в эпоху экспоненциального роста знаний и стремительных перемен. Самые дальние рубежи науки и техники перестали быть смутной мечтой. Сегодня они там, а завтра будут здесь. Революции разрушителей машин нынче не в моде. Соблазн научно-технического прогресса слишком велик, чтобы мы могли долго ему сопротивляться. В книге «Чего хотят технологии» (What Technology Wants) Кевин Келли, соучредитель журнала Wired, видит причину этого в том, что высокие технологии являются, по существу, иной формой жизни – живой, натуральной системой, имеющей древнее происхождение и глубокие желания. И хотя Келли прав, мне кажется, есть более простое объяснение: жизнь – сложная штука. Временами она бывает трудной – труднее, чем нам бы хотелось, – а иногда и труднее, чем мы можем выдержать. А когда нам трудно, то остается верить только в научно-технический прогресс, в то, что он подарит нам более легкое будущее. Технологии дарят надежду, а можно ли сопротивляться надежде?
Прямо сейчас в глухом лесу на юге Франции ученые заканчивают работу над международным экспериментальным термоядерным реактором ITER, который представляет собой самый сложный из когда-либо создававшихся механизмов. Когда его включат, этот реактор будет ионизировать водород, доводя его до более двух миллионов градусов по Фаренгейту, что в 10 раз горячее Солнца. Иными словами, когда реактор включат, мы станем звездой. Насколько далеко способна унести нас надежда? От первой палки, заостренной кем-то из наших далеких предков, до звезды. Необычной звезды. Искусственной. Созданной нами.
Да будет свет.
Часть первая. Будущее внутри
Бионический человек
Технологии будущего всегда так или иначе связаны с расширением границ, преодолением ограничений. И если мы не говорим о попрании фундаментальных законов физики, тогда наибольший интерес для нас представляют ограничения, навязываемые нам нашей биологической природой. И ничто не напоминает нам о наших ограниченных возможностях лучше, чем старение и неспособность пользоваться конечностями. Это, как ничто другое, сигнализирует нам о том, что завод часов, именуемых жизнью, заканчивается.
Бионика обещает в корне изменить ситуацию. Создание искусственных конечностей – это не только радикальное усовершенствование протезов (что само по себе является великим благом для всех, кто перенес ампутацию конечностей), но и путь к новой эре, эре перерождения, где банальности насчет второй молодости теперь могут иметь под собой серьезное механическое обоснование. Это означает, что бионика может омолодить не только тело, но и душу. Создавая новое тело, мы в конце концов получим и новый мозг. Мало какой поживший на свете человек не согласится со словами Джорджа Бернарда Шоу, который сетовал на то, что молодость даруется зеленым юнцам, не способным оценить этот дар по достоинству. Что ж, скоро у всех тех, кто тоскует по ушедшей молодости, появится шанс все переиграть.
Узнав, что мятежники назначили за его голову награду, Дэвид Розелл первым делом постарался увеличить сумму. В конце концов, это же был капитан Дэвид Розелл! Он же Железный Человек, он же Киллер-6, он же Ковбой-6, где под «6» подразумевался шестизарядный револьвер. И его голову оценили в какую-то несчастную тысячу долларов? Это было просто оскорбительно.
Дело происходило летом 2003 года в полицейском участке иракского города Хит. Розелл и 139 человек, находившихся у него в подчинении, отряд «К» 3-го бронекавалерийского полка, прошли с боями от Кувейта до сирийской границы. Вместе с отрядами морской пехоты они дрались в Фаллудже, и, когда дело было сделано, Розелл получил приказ захватить населенный пункт на северо-западе Ирака. Какой населенный пункт? Неважно какой. В то время там царила полная неразбериха.
Розелл начал изучать карты. На глаза попался Хит. У ЦРУ никакой информации об этих местах не было. На разведывательных аэрофотоснимках можно было рассмотреть множество дорогих автомобилей: «мерседесов», «роллс-ройсов», – но никаких крупных предприятий не было. Все указывало на то, что Хит был важной цитаделью суннитов. «Наверняка важные злодеи», – оценил ситуацию Розелл.
И вот он со своим отрядом занял Хит. За два месяца им удалось навести там порядок. Возобновил работу местный банк, было восстановлено электроснабжение. Розелл даже ввел женщину в состав городского совета и очень любил этим хвастаться: «Наш город первым в Ираке обеспечит равные права для женщин».
И вот в один из жарких июньских дней примерно в половине седьмого вечера он прибыл в новый полицейский участок – новый потому, что старый сожгли дотла мятежники в попытке запугать полицию, сформированную Розеллом, – на вечернее совещание. Атмосфера была напряженная, люди разговаривали шепотом. Розелл потребовал объяснений, и ему сказали, что суннитские мятежники назначили награду за его голову. Розелла это не удивило. Но было любопытно: сколько же он стоит?
«Я спросил об этом переводчика, – рассказывал Розелл. – Это был важный момент. В комнате воцарилась тишина. Переводчик повернулся ко мне и торжественным шепотом произнес: “Тысячу долларов”».
Розелл знал, что среди присутствовавших были шпионы мятежников и что все его слова дойдут до их ушей.
«Черт побери! – заорал он. – Объясните этим ублюдкам, что я стою гораздо больше. Я стою 10 тысяч долларов. Скажите им, что я сам заплачу за себя вознаграждение».
В ту первую ночь премии за голову Розелла не востребовал никто. В следующую тоже. Почти две недели было тихо, но это только усугубляло ситуацию. Мятежники начали минировать дороги. Заминирована была и та, которая шла мимо футбольного стадиона. Двадцать первого июня Розелл сопровождал конвой по этой дороге. Не желая оставлять своих людей в опасности одних, Розелл возглавил колонну на своем хаммере. Он сидел рядом с водителем и, по уже установившейся привычке, правой рукой держал высунутый в окно пистолет, а левую прижимал к Библии, которую получил от своего отца перед отправкой в Ирак.
Дорога вперед выглядела подозрительной; казалось, ее перекопали. Розелл остановил колонну и осмотрелся. Затем приказал водителю ехать очень медленно. Несколько секунд спустя раздался взрыв. Машина подорвалась на мине. Нос хаммера взлетел на четыре фута вверх. Двери и стекла вылетели, осколки разбросало более чем на сотню ярдов. Розеллу спас жизнь бронежилет. Осколки поразили лицо и руку. Левую ногу придавило к земле двигателем. Правая нога? Сапог был на месте, но залит кровью, и сбоку торчала кость. Когда Розелл попытался опереться на ногу, большеберцовая и малоберцовая кости уткнулись в землю, и его тело пронзила невыносимая боль.
Первую операцию он перенес в пыльной палатке на окраине Багдада. Вся сцена выглядела, словно из сериала «МЭШ». Розелл не поверил бы, что можно проводить операции в таких условиях. Оказалось, что можно. Врачи обучены спасать конечности насколько возможно, поэтому они выполнили сложную ампутацию голеностопного сустава, именуемую ампутацией по Сайму. Инвалиды с ампутированными конечностями всегда вызывают шок. Дети не могут оторвать взгляд от таких инвалидов, потому что, как говорят психологи, это в буквальном смысле худшее, что ребенок может себе вообразить. Взрослые могут вести себя более благовоспитанно, но на самом деле испытывают практически то же самое. Пациент долго страдает, пока привыкнет, потому что его мозг не понимает разницы между ампутацией конечности и самой смертью. «Когда я после операции пришел в себя и обнаружил, что у меня нет стопы, – рассказывал Розелл, – мне не с чем было сравнивать. Со мной такого прежде не случалось. Я как будто родился заново».