Однако в середине ХVIII века в колониях никто еще не помышлял об отделении от Испании и провозглашении независимости. Даже наиболее ярые противники испанцев не шли дальше мечты о получении автономии в рамках Испанской империи. Жителям колоний существовавший порядок казался извечным и богом данным. Авторитет короля и поддерживавших его церковников казался‘незыблемым, хотя недовольство действиями испанских чиновников, подобно саранче обиравшим колонии, неуклонно росло среди всех сословий.
Так уж повелось, что в каждую из заморских колоний переселялись главным образом жители какой-нибудь одной из испанских провинций — Каталонии, Галисии, Андалузии, Басконии, Арагона, Кастилии. Коренными испанцами считаются только кастильцы, жители же других провинций отличаются от них языком, обычаями, нравами. Кастильцы переселялись главным образом в самые богатые колонии — в Мексику и Перу, галисийцы — на Кубу, а в Венесуэлу — баски и жители Канарских островов, принадлежавших с ХV века Испании. Канарцы своим внешним обликом напоминали мавров, лица их были смуглыми, говорили они на берберийском языке.
В Венесуэле канарцев называли «исленьос» — островитянами. В ХVIII веке в этой колонии их проживало несколько тысяч. Они держались весьма дружно, оказывали друг другу помощь и поддержку. Почти вся мясная торговля находилась в их руках. В Каракасе и главном порту колонии Ла-Гуайре, расположенном в шести километрах от столицы, им принадлежали лавки, таверны и кабачки.
В этих условиях молодому и предприимчивому Себастьяну Миранде, у которого в Каракасе нашлось немало соотечественников, сравнительно быстро удалось наладить торговлю заморскими тканями и обзавестись надежной и солидной клиентурой среди креолов. Вскоре дела его пошли в гору, и канарец стал торговать также хлебом, кофе, какао и другими колониальными товарами.
В апреле 1749 года, когда состояние Миранды приумножилось, он женился на дочери зажиточного креола, предки которого прибыли из Испании в Каракас еще в ХVII веке. Звали ее донья Франсиска Антония Родригес. В приданое она принесла мужу несколько доходных домов в столице. Одиннадцать месяцев спустя, 28 марта 1750 года, у молодой четы родился первенец, которого родители окрестили в свою честь Себастьяном-Франсиско.
Став весьма солидным коммерсантом и обзаведясь семьей, канарец Себастьян Миранда приступил к осуществлению своей заветной мечты — переходу в сословие мантуанцев. С этой целью в 1754 году он приобрел за изрядную сумму диплом капитана отдельной роты «Белых островитян» — колониального ополчения, созданного в том же году в Каракасе.
Капитанское звание превращало его обладателя в дворянина — идальго, что вызвало неудовольствие многих родовитых мантуанцев, считавших Себастьяна Миранду выскочкой и плебеем. Их неудовольствие приняло форму открытого протеста, когда несколько лет спустя островитянин еще раз раскошелился и добился перевода на ту же должность в аристократический Новый батальон креолов. Служить под командованием собственного поставщика заносчивые и спесивые мантуанцы сочли для себя величайшим оскорблением. Несколько видных офицеров-мантуанцев обратились к губернатору Венесуэлы с требованием отменить новое назначение Миранды, поскольку этот «мулат, торгаш и авантюрист, недостоин по многим причинам занимать столь ответственную должность».
Себастьян Миранда, чтобы снять с себя обвинение в торгашестве и удержать за собой драгоценное звание, ликвидировал свои торговые дела и подал в отставку. Ему удалось, и опять-таки за немалые деньги, добиться от губернатора разрешения продолжать носить капитанскую форму и посох, что считалось исключительной привилегией мантуанцев и вызвало с их стороны новые нападки, Миранде не оставалось другого пути, как заняться сбором необходимых документов, подтверждающих его расовую чистоту и благородство происхождения. Он достал необходимые бумаги, ублажил губернатора и чиновников, и они отвергли протест мантуанцев. Но справиться с ними было не легко даже губернатору. Мантуанцы перенесли спор в контролируемое ими кабильдо, которое вновь потребовало от губернатора лишить Миранду капитанского звания и запретить ему носить офицерскую форму и посох.
Губернатор пожаловался на дерзкое поведение каракасского кабильдо в Мадрид. Чтобы добиться благоприятного решения мадридских властей, старику Миранде вновь пришлось пустить в ход единственный аргумент — деньги. В 1770 году Королевский совет по делам Индий, управлявший из Мадрида колониями, под председательством короля Карла III рассмотрел дело Миранды и признал протесты мантуанцев необоснованными. «Я приказываю, — говорилось в специальном рескрипте, подписанном королем, — никогда впредь не обсуждать достоинства и происхождение Себастьяна Миранды и лишу должности и подвергну другим строгим наказаниям любого офицера или члена кабильдо города Каракаса в случае, если они письменно или словесно будут относиться к нему недостойным образом или будут чинить ему беспокойства». Король приказывал испанским властям в Венесуэле обеспечить дону Себастьяну Миранде все привилегии, вытекающие из его звания капитана в отставке. 19 ноября 1770 года королевский рескрипт был зачитан на заседании кабильдо, члены которого торжественно обещали не нарушать его.
Итак, дон Себастьян в конце концов добился своего: он получил право носить мундир капитана испанской армии, а также посох и формально мог причислять себя к мантуанцам. Но за осуществление этой заветной мечты островитянину пришлось дорого заплатить и в буквальном и в переносном смысле этого слова. Миранда не только потратил на это значительную часть своего состояния, заработанного нелегким трудом, но и лишился почти всех источников дохода. Однако даже эта добытая такой дорогой ценой победа была, по существу, поражением.
За исключением немногих аристократических семейств, принявших Миранду как равного, в числе которых была семья плантатора-рабовладельца Хуана-Висенте Боливара, которому в течение многих лет мадридские власти отказывали подтвердить купленный им титул маркиза, остальные мантуанцы продолжали относиться к нему с высокомерием и презрением.
Свидетелем и участником переживаний и треволнений Себастьяна Миранды, естественно, была его семья, в первую очередь первенец — маленький Себастьян-Франсиско, или, как его звали домашние, Пакито. Стараясь обеспечить себе положение в колониальном обществе, Миранда заботился уже не только и не столько о себе, как о своих детях. Рожденные здесь, они считались креолами, а следовательно, могли рассчитывать на менее враждебное отношение мантуанцев. Из десяти детей дона Себастьяна в живых оставались только четверо: двое мальчиков и две девочки. Из них любимцем семьи продолжал оставаться первенец — Пакито, на воспитание которого родители не скупились. Для обучения Пакито латинскому языку и математике были приглашены лучшие учителя Каракаса, а когда он подрос, дон Себастьян отдал его в аристократическую школу, носившую громкое название Академии святой Розы.
В 1764 году в четырнадцатилетнем возрасте Пакито поступает в Королевский понтифийский университет Каракаса, открытый незадолго до этого. Колониальные университеты носили своеобразный характер. В основном в них изучались богословские доктрины. В роли профессоров выступали испанские монахи. За обучение взимались большие деньги, от студентов же особого прилежания не требовалось.
Хорхе Хуан и Антонио Ульоа, испанские ученые, посетившие Южную Америку в середине XVIII века, откровенно писали в своем докладе испанским властям о положении в колониальных университетах: «Молодым людям из знатных семейств преподают философию и теологию; некоторые из них изучают право, хотя и не собираются стать стряпчими. Они достигают довольно больших успехов в этих областях, но остаются невеждами в политике, истории и других гуманитарных науках».
В каракасском университете Пакито пробыл несколько лет. Он прилежно изучал в нем теологию и латынь, слушал лекции по истории искусства, но главным образом запоем читал римских, греческих и испанских классиков.
Следуя традициям мантуанцев, дон Себастьян, как только получил подтверждение своего капитанского звания, стал готовить поездку Пакито в Мадрид для завершения образования. Он надеялся, что в столице метрополии его сын поступит в одно из высших учебных заведений, закончив которое сможет занять прочное положение в обществе. Наряду с этим отец намеревался поручить сыну еще одно чрезвычайно деликатное и важное с его точки зрения дело: добыть в Мадриде от главного летописца королевства, ведавшего вопросами геральдики, свидетельство о дворянском происхождении семьи Миранды, а если хватит средств, то и титул графа или на худой конец барона.
Как же относился Пакито к этим тщеславным мечтам своего отца, к его стремлениям во что бы то ни стало выбиться в аристократы? Разделял ли он эти планы? Трудно ответить на этот вопрос.
Уже будучи в Испании, Миранда подделывает метрику. Он омолаживает себя на четыре года. Теперь будет всюду значиться, что он родился в 1754 году. Это год рождения его покойного брата Мигеля-Франсиско, который родился также 28 числа, но другого месяца — июля.
Проделав такую операцию, юный Миранда отбрасывает имя Себастьян, доставшееся ему от отца, и впредь именует себя только Франсиско. С какой целью проделал молодой креол эту операцию над метрикой, введшей в заблуждение многих историков? Это одна из загадок его биографии, с которыми нам еще придется неоднократно встречаться.
Однако не будем забегать вперед.
Итак, 19 ноября 1770 года кабильдо города Каракаса приняло к сведению указ короля об окончательном присвоении дону Себастьяну Миранде капитанского звания со всеми вытекающими из него привилегиями, а 25 января 1771 года из порта Ла-Гуайры отплыл на шведском корабле к берегам Испании напутствуемый благословениями отца, матери и других родственников 21-летний Пакито. Он вез с собой изрядное количество бумаг, свидетельствовавших о «чистоте крови», о прохождении курса наук в университете, о достойном моральном поведении, об уплате налогов и т. д. Получить эти документы, без наличия которых ни один креол не мог покинуть колонию, стоило немало золотых дукатов тщеславному дону Себастьяну. Но он уже не считался с расходами. Он фактически отдал своему сыну почти все свои сбережения. Ведь продолжатель его рода, носящий его имя, добьется славы и почестей, к которым он так стремился всю свою жизнь и которые сделают его имя знаменитым во всех уголках необъятной Испанской империи.